Этюды Черни - Анна Берсенева

Зато мама взялась за уговоры со всем своим пылом.

– Нет, но что значит «он не может предать свое призвание»? – возмущалась она. – А ты, выходит, можешь? Или музыка для тебя уже не призвание?

В ту минуту, когда мама это говорила, Саша как раз вспомнила, как они с Вадимом зачем-то уселись под новогодней елкой, и он отвел ее волосы с затылка и подышал прямо в ложбинку у нее на шее, и это было так щекотно, что она засмеялась и сразу укололась еловой веткой…

– Ты меня даже не слушаешь! – Мама возмутилась еще больше. – Ты принимаешь самую обыкновенную гормональную игру за счастье всей жизни и ради нее готова всю свою жизнь пустить прахом!

Спорить с мамой Саша не стала. Смысла нет, и лучше потратить это время на то, чтобы вспоминать Вадима и мечтать об их счастливом общем будущем. Но слова «гормональная игра» она запомнила. И впоследствии, когда любовь к Вадиму уже прошла, поинтересовалась у деда, что они, по его мнению, означают.

Да, любовь прошла так же внезапно, как появилась. Мама уговорила Сашу доучиться до лета и сдать выпускные экзамены, то есть по крайней мере школу окончить, раз уж она категорически отказывается поступать в консерваторию. Саша как-то случайно ей это пообещала, а нарушать обещания не привыкла, вот и доучивалась – именно что доучивалась, потому что мысли ее, понятное дело, были далеки от учебы и от всего далеки, кроме воспоминаний и мечтаний. Она засыпала с виде́нием Вадима перед собою и с этим же видением просыпалась.

И когда однажды утром Саша открыла глаза и никакого видения перед ней не возникло, это показалось ей таким странным, что она даже головой потрясла. Не помогло – Вадима не было. То есть он был, конечно, и она могла его представить так же отчетливо, как и вчера, но ей вот именно надо было давать себе задание его представить, а сам собою, как дыхание и голос, он в ней больше не существовал.

Что-то переменилось в ней всего за одну ночь, переменилось без всякой внешней причины. Вадим стал просто одним из явлений ее жизни, одним из событий, одним из людей. Заполнять всю ее жизнь, составлять саму сущность ее жизни он перестал.

О том, как это произошло и, главное, почему это произошло, она и разговаривала с дедом.

Саша давно уже поняла: люди совершенно напрасно считают, будто ее дед не от мира сего, потому что, дескать, полностью погружен в музыку. То есть он, конечно, полностью погружен в музыку, особенно после бабушкиной смерти, но именно эта погруженность каким-то загадочным образом позволяет ему разбираться в житейских делах не то что не хуже, но куда лучше многих людей. Только это должны быть очень важные дела – такие, которые следует назвать даже не житейскими, а жизненными.

Дед сидел за письменным столом, перед ним лежали ноты, он делал в них пометки, думал и одновременно разговаривал с Сашей. А она сидела на полу посередине кабинета и просто с ним разговаривала, и это занятие поглощало ее полностью, потому что дед был тем единственным человеком, который знал о жизни что-то такое, чего она не только не знала, но и не надеялась когда-либо узнать. Это не значило, что она стала бы советоваться с ним о том, какое решение ей принять, тут Саша была тверда в своей самостоятельности, но знать его мнение было для нее важно.

– Значит, это была не любовь? – спросила она. – А в самом деле гормональная игра и больше ничего?

– Гормональная игра – это, должен тебе сказать, не «больше ничего», а очень даже немало, – заметил дед. – Масштаб этой игры совпадает с космическим.

– То есть во мне происходит то же самое, что в космосе? – с интересом спросила Саша.

– Вероятно. Я думаю, и мы, и космос устроены по одному и тому же образу и подобию. Это, конечно, громко сказано – я думаю. Я с этим просто соглашаюсь. Еще Кант считал абсолютом только звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас.

– А гормональная игра при чем? – напомнила Саша.

– При том, что она так же непредсказуема, как все основополагающее в мире. И возможно, так же неодолима.

– То есть надо просто делать, что гормоны подсказывают, потому что против них все равно ничего не поделаешь? – уточнила Саша. – И мне, значит, все-таки надо было ехать на Камчатку к Вадиму, а не ждать, пока гормоны у меня внутри перевернутся? Как стеклышки в калейдоскопе! – фыркнула она.

– На этот вопрос тебе никто не ответит, – пожал плечами дед.

По его лицу было видно, что ему не терпится погрузиться в свои ноты полностью. Но Саша не собиралась от него отставать, не прояснив до конца то, что считала для себя важным.

– Но тогда, значит, получается, – продолжала рассуждать она, – что никакой любви нет, и дружбы нет, и вообще ничего нет, а есть только гормоны, и причина всего на свете, значит, простая физиология?

– Во-первых, я не уверен, что гормоны относятся к сфере физиологии, – сказал дед. – Но в этом я могу и ошибаться. А в чем точно не ошибаюсь, это в том, что не следует путать причину и следствие.

– Это как? – не поняла Саша.

– А так. Кто тебе сказал, что гормоны являются причиной значимых событий и явлений? Может быть, они являются не причиной, а как раз следствием. Может быть, есть некий замысел, очень высокий, вне нас лежащий замысел, некая задача, которая перед нами поставлена и которую нам не посчитали нужным объяснить в силу неполноты наших представлений о мире. Детям маленьким не объясняют ведь до поры до времени, что малину надо есть, потому что в ней содержатся витамины определенной группы, и аминокислоты, и что-то еще, чего они не в состоянии понять, – им просто дают малину. Вот так и нам не объясняют, с каким предназначением мы пришли на белый свет. В лучшем случае подают кое-какие знаки, которые далеко не всем понятны. Но предназначение это есть, по моему мнению, безусловно. И какие-то ведь должны быть физиологические механизмы для его реализации, что-то ведь должно нас изнутри подталкивать, чтобы мы свое предназначение осуществили. Вероятно, эта самая гормональная игра, а точнее, загадочный гормональный строй таковым механизмом и является. То есть следствием чего-то в нашем поведении он является, а отнюдь не причиной.