Войлочный век (сборник) - Татьяна Толстая

Сто метров клоаки; ваши сапожки на каблуках процокали по чужой гепатитной моче, колеса ваших чемоданов прокатились по туберкулезным лужам, шубка пропиталась тяжкой вонью сложного органического происхождения. Сто метров, но вон там свет и кассы. Турникеты. И двадцать шесть – двадцать шесть, да – ступеней вверх. С двумя, неподъемными уже, чемоданами. Вверх – туда, в тот павильон, куда можно было раньше, в кровавые советские времена, шагнуть с улицы, без труда и мучений. Потому что это вокзал, знаете, с него едут во все стороны света с чемоданами, понимаете. С детьми, чемоданами, безропотными подневольными мужьями, в Воронеж, в Челябинск, в Тьмутаракань или на другие вокзалы, и не все миллионеры, понимаете, и вот для этого строили метро. «Чтоб солнце улыбалось бетону-кирпичу, и Лазарь Каганович нас хлопал по плечу!»

Печальными коровьими глазами вы оглядываете подземные окрестности. Силы ваши на исходе. Му-у… мужчины!.. Дж… джентльмены!.. Ау!.. Но мужчины тут тоже подземные, тертые и темные, с непростыми судьбами, и доверить их ручищам свои чугунные чемоданы, тоже, знаете ли… Они на вокзал приехали не парфюм нюхать, не модели машинок выбирать, не азалию в горшке покупать. Не было у них такого порыва: а брошусь-ка я на вокзал и куплю азалию!..

Я вас оставлю там, под землей, постойте минут десять. А потом давайте вместе, вскладчину, напишем челобитную в московскую мэрию: дорогой господин градоначальник, дайте указание нарисовать Аллегорию, чтобы от пупка, значит, вверх всё розы, кудри, диадемы, два лифта и шесть эскалаторов в блеске и яблоневом дыме, а от пупка вниз чтоб инферно с аспидами, василисками и бурлением говн. И чтоб установить в центре Храма.

Должна ведь в бюджете быть статья расхода на Аллегорию, не может не быть.

Папуа

Не всех гостей «Школы злословия» мы приглашали в свою программу с целью приобщиться к Прекрасному (поэты-писатели), или к Знанию (историки, социологи, экономисты), или к Мировой Закулисе (политики и все такое). Не всех.

Иногда мотивы, руководившие нами, – как минимум, мной – были совершенно другого порядка. Просто, скажем так, низменные были мотивы. Например, сенатора Петренко, Валентину Александровну, я зазвала в «ШЗ» с мотивами самыми безобразными.

Мне совершенно не интересно было, как сенатор Петренко руководит страной и населяющими ее народами со своего высокого поста, и руководит ли вообще, какие доступные рычаги она приводит в действие, насколько эффективно поворачивает кормило, у которого она вроде как стоит наряду с другими олимпийскими богами, крупными и мелкими. На моей повседневной жизни это кормило не так чтобы сказывалось, да и вообще я верю в то, что тайные пути, по которым движется Родина, свистя, дымя и раскачиваясь, никак не от Совета Федерации зависят.

Не интересны мне были и обвинения, предъявлявшиеся сенатору Петренко, Валентине Александровне, в том, что свою докторскую диссертацию она частично скоммуниздила из других каких-то трудов. Ну, скоммуниздила. И что? Кому нужна эта труха, диссертация ее? Я вам назову тему этой диссертации, и вы сами скажете, куда их нужно засунуть, бумажки эти. «Теоретические и организационно-педагогические основы системы социализации учащейся молодежи» – вот какая тема.

И?

Обхохочешься. Писала бы про что-нибудь конкретное, нужное – например, «Вредители рапсовых культур: крестоцветные клопы, рапсовый пилильщик, скрытнохоботник и др. Проблемы борьбы». У них же там, в Ростовской области, этих пилильщиков и скрытнохоботников – мамаевы полчища.

Нет, мною двигали самые непотребные и темные желания. Мне хотелось возложить обе руки на голову сенатору Петренко и пожамкать ее прическу. А какая у нее прическа – вы все сами знаете.

Вообще, иногда хочется погладить человека по голове, правда же? Ну, неприлично, ну и что? Скажем, лысый. Совсем лысый, не обритый, а такой, что называется, биллиардный шар. Когда люстры и точечные светильники отражаются в этой гладкой плеши, удваивая освещенность в помещении. Или наоборот, когда волосы ежиком, тоже очень интересно, каков этот ворс на ощупь.

Но обычно как-то сдерживаешься, мало ли чего кому хочется. А тут вот просто нестерпимо захотелось.

Изучив картинки в интернете, я убедилась, что Валентина Александровна всегда отличалась повышенной мелкокурчавостью, но в свои юные, обкомовские годы сдерживала буйный рост волос и носила прическу вполне объяснимую, типа пчелиный рой. Личико хорошенькое, ей шло. Но по мере карьерного роста курчавость сенатора нарастала (чему можно только позавидовать, конечно), пока голова не превратилась в папаху из каракуля. При этом высота папахи варьировалась, но неизменным оставалась диковинная форма.

То ли это такое ростовское брокколи – ставили мичуринские эксперименты, да и лажанулись немножко, скрестили сенатора с капустой. (Все ведь смотрели фильм «Муха-2»? Мой любимый!) То ли Валентина Александровна держит в подвале на цепи какого-то особого парикмахера, может быть, из Папуа-Новой Гвинеи?

Кстати, Папуа в переводе с малайского значит «курчавый». Миклухо-Маклай в своих дневниках пишет, что страсть как хочет поймать папуасского мальчишку и вырезать у него с головы лоскут кожи с волосами. Чтобы посмотреть, как же они там растут, курчавые такие. Кустиками или ровненькими рядками высажены? Скальпировать парнишку хотел. Но не решался, так как за ним бдительно следили родители мальчика, тоже людоеды. Вот так и я – прямо руки чесались – хотела разобраться с головой сенатора.

То есть так чесались – я передать не могу. Что-то я там ее спрашивала, что-то она там отвечала, я ничего не слышала; мы уж привыкли, когда надо, вести программу на автомате, делать заинтересованные лица и изображать необыкновенный интерес и пристальное внимание, когда гость попадается бессмысленный и неинтересный, а уже всё, поздняк метаться. Ничего я не слышала, а только думала: под каким бы предлогом ее исследовать?.. «Ой, Валентина Александровна, на вас муха села!» или «Ай, ай, из вас там, кажется, скрытнохоботник выползает!» Или так невзначай положить ей на голову что-нибудь весом грамм на триста, посмотреть, спружинит или провалится? Она рассказывает нам про какую-то там человечность и культуру, а я думаю: что бы на триста грамм подобрать такое? Чашку с блюдцем? Или туфлю снять?

Как сквозь тяжелый сон слышу, что сенатор чирикает про женственность и красоту, а сама прикидываю: вот она пойдет после записи в гримерку, а по дороге-то темно, и кабели толстые поперек пола протянуты. Обычно мы говорим: осторожно, не споткнитесь! тут кабели! А вот не сказать ей про кабели, она споткнется, а я ее подхвачу: ой, Валентина Александровна!.. – а сама за волосы ее хвать! Будто бы в темноте промахнулась. Ну, немножко попортится женственность, но зато воссияет Истина!

Или вообще головой стукнется. Можно ей лед к голове тогда приложить, или траумелем смазать шишку, я буду в первых рядах. Или даже прооперировать придется. Чур, я буду при операции присутствовать. Наркоз ведь дадут? – тут можно и выяснить, как оно там у нее растет. Если оно не парик, что вряд ли.

Не знаю, как я выдержала час записи. Как не бросилась и не вцепилась. И после записи тоже. Как дала сенатору уйти. Не знаю. Только сила воли. Только она. Но напряжение непереносимое. Вот сейчас рассказала, и полегчало немножко.

А Совету Федерации каково? Как вы думаете, как они там государством управляют? Тропическим нашим лесом с араукариями, колдунами и райскими птицами? Утверждают безумные законы, придуманные полоумными парламентариями? Как можно чем-то управлять и не думать ежеминутно про голову Валентины Александровны?

Вот поэтому у нас все вот так.

Выйти в люди

Я редко выхожу из дома: делать снаружи совершенно нечего. Ну, разве что в ресторан какой сходить с милым другом, но это ж совсем другое.

Но иногда приходится, и каждый такой выход, каждый визит в присутственное заведение или магазин обязательно вознаграждается какой-нибудь закавыкой, разговором каким-нибудь или просто нескучной странностью. Скучно не бывает.

Замечаешь, например, краем глаза объявление: «Магазин “Все для шитья” переехал в магазин “Ткани”». После идешь и пять минут размышляешь: ну, наконец-то! А что ж они раньше думали?..

Сегодня поехала сдавать налоговую декларацию. На трамвае. На турникете при входе были напечатаны стихи:

Достойным Гражданином будь!Проезд свой оплати – и в добрый путь!

Отметила высокий неснижаемый уровень производственной поэзии; задумалась об авторе: где он? кто он? какое на нем пальто? сильно ли пьющий? О чем мечтал, когда был мальчиком? Какие еще строки принадлежат его перу? Не заметила, как доехала до налоговой.