1968 (май 2008) - журнал Русская жизнь

Но все это вовсе не означает, что неслуху, слишком поздно нацепившему бусы с шарфиками, уже нечего ниспровергать.

IV.

Подлинным восстанием и всамделишной революцией для любого, кто в наше бесплодное время упрямо желает следовать бунташным маршрутом шестидесятых, является движение в прямо противоположном направлении. Создание, измышление на выжженом месте себе ограничений, рамок, канонов, правил, иерархий, а вовсе не их разрушение - вот путь настоящего революционера в луже микробной движухи. Авангард умер, да здравствует авангард - но на этот раз им будет сознательная, а не механическая реакционность, смирение перед эстетическим законом, который давно уже не нужен никому, кроме авангардиста. Шестидесятые воевали с тканью жизни, которая упрямо доходит до взрослости, а следом и старости, с тканью сочинительства, раз за разом обнаруживавшей нитку, порядок, структуру. Отсюда и начинается новый 1968-й - с воспоминания узоров о нитках, с добровольного возвращения обязательств, с реабилитацией возраста, с отменой запрета на то, чтобы нечто себе запрещать.

Так значит, проклятие на голову дидактически ветхих Питеров Пэнов, позор повесничающему девятикласснику, со всей своей незатейливой амуницией вышедшему ностальгически бунтовать? Все ведь известно заранее: пацифизм оборачивается автосалонами, баррикады обратно растаскиваются на скамейки, на месте задымленного видеосалона ухмыляется многофункциональный, развлекательный, десятизальный и круглосуточный, на Остоженке метр за миллион, портвейн - это невкусно и мешает мобильности, наконец, если девушка сентиментально прижимает что-нибудь к сарафану, то это не Борхес, это айфон, и романа не будет, будь ты хоть тысячу раз вечно свежий революционер-несогласный. Стало быть, проклянем и забудем шестидесятые, предложившие нам искушение несовершеннолетием и свободой, и во всем ветрено обманувшие?

Но у всех «Битлз» были прямые волосы, а у меня не было, и я очень переживал. А потому я обязан теперь защитить умершую революцию, пусть она и завершилась движухой.

Тот прилежно прочерченный по линейке, взорванный и покамест еще не воскресший порядок вещей, о котором шла речь, подразумевает и право на два литра пива в портфеле под видом учебников. На непослушание, в конце концов на баррикаду. Диктатура подростка - беда, но куда без него? Разве что в Византию. Нет уж, пусть лучше гуртуются по скамейкам. Любишь возить саночки, но люби и кататься: любовь - это последовательность. В непримиримо-воинственной и в то же время неизбежной связи возрастов есть что-то нежно примиряющее, что-то архиконсервативное, и в то же время благословляющее на любые физиологические революции, любые девятиклассные бунты. Никто не сказал об этом лучше, чем Пушкин в известном письме своем к Плетневу:

Но жизнь все еще богата; мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши - старые хрычовки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята; а мальчики станут повесничать, а девчонки сентиментальничать; а нам то и любо.

Очень трудно, но важно - любить и запрет, и свободу.

Мариэтта Чудакова

Русским языком вам говорят!

Часть четвертая

…От Владивостока федеральная трасса в какой-то мере соответствовала своему самоуверенному наименованию: узковата по мировым меркам, но по нашим - неплохая. Ровная, без выбоин, явно подновляемая. Доехали по ней от Благовещенска до городка с гордым названием Свободный (явно со времен Гражданской войны). Пока Андрей Мосин по совету бывалых людей обматывал кузов нашей машины широким бумажным скотчем (дальше прояснится - зачем), пошла осматривать окрестности, говорить с аборигенами. «Малая Забайкальская железная дорога» - люди Свободного ею опять же гордятся. Суббота, но не видно, чтоб резво бегали стоящие один за другим маленькие яркие вагончики с веселыми детскими лицами в окошечках. Объяснили: дорога действует только в школьные каникулы. Знакомо.

Высокий камень посреди сквера - серый рваный гранит со стесанной серединой; надпись: «На этом месте будет сооружен мемориал жертвам политических репрессий 1920-1950-х годов». Два мужика сидят неподалеку без дела. Тоже не в новинку.

- Когда камень заложили?

- То ли в прошлом году, то ли в позапрошлом.

Я- то, честно говоря, думала, что лет 15 назад: последние годы вкуса к подобному памятованию ни в обществе, ни во власти не наблюдается.

- Раз недавно - значит, ставить собираетесь?

- А мы-то при чем?

- А кто - при чем?

- Ну, начальство ставить, наверно, будет.

- А что, дядя, у тебя, видно, из родни никто тогда не погиб?

- Почему?

Похохатывая, рассказал, как его 80-летняя бабушка получила письмо от давно сгинувшего мужа - датировано оно было 1940 годом.

- Пишет - жив, мол… Ну, архивы ГБ вскрыли - ей и переслали.

И стал объяснять мне сегодняшнее устройство России.

- Мы - вот здесь (обводит рукой бензиновые пятна вокруг себя), а государство - там (неопределенный взмах рукой). Мы от него отдельно.

Второй мужик включился в разговор:

- Этот камень - недавно…

- Значит, ставить памятник все-таки собираетесь?

- Вроде собираются…

- Собираются? Кто-то, значит? Они?

Улыбаются понимающе.

- Как там решат… (Оживившись.) А вот еще (указующий взмах рукой) у нас памятник Гайдаю есть!

Это - раз вы вроде как памятниками интересуетесь.

И все отправляли меня к этому монументу своему земляку-режиссеру («„Бриллиантовая рука“ - помните?»), наперебой объясняя дорогу.

…Сразу после указателя «Чита - 1480 км» поразили совершенно голые березы, обступавшие дорогу с двух сторон. А на дороге ситуация вскоре начала меняться радикально и угрожающе.

Деревня Сиваки. Река Ольга. Пол-четвертого ночи или утра - Магдагачи; на рассвете, тронувшись после короткого сна в машине, увидели, как опасен край дороги - осыпи, легко можно загреметь в глубокий кювет. Вместо шоссе окончательно объявилась грунтовка, ныряющая время от времени круто вниз (мне казалось иногда - перпендикулярно; уверена была, что иного спуска, как кувырком, здесь и быть не может, но как-то съезжали). Сама дорога выпуклая, с поперечными рытвинами. Осыпи по сторонам недвусмысленно демонстрировали, что держать путь в дождь здесь смертельно опасно. К счастью, было сухо. Но все равно - неверное движение руля - и ухнешь так, что костей не соберешь. На самой же «дороге» - либо большие валуны с острым краем, режущие покрышку как масло, либо - мелкие остроконечные камешки, прокалывающие камеру.

Сковородино. Мужик, прокаленный солнцем и обдутый ветрами, порадовал, что еще 600 км такой дороги.

Почему- то все хотелось доехать поскорей до Ерофея Павловича знаменитого.

Пока встречался шиномотаж - заклеили две камеры. Затем самосильно поменяли два колеса. Последние двести километров ехали без запаски, по 10-20 километров в час. На тысячу с лишним километров ни одного дорожного рабочего не увидели.

И в течение двух суток, как только взбирались по этой дороге на высокий перевал - в обе стороны простирался бескрайний горелый лес.

Конечно, слышала и видела по телевизору лесные пожары в Приамурье, но реальное зрелище было пострашней. Немереные тысячи гектаров спаленного леса - высокие голые стволы сосен, и только. Да неужели же никак нельзя было побороть огонь?

И лишь в детской библиотеке в Улан-Удэ узнали мы правду об этом нестихийном бедствии.

- У меня знакомая женщина из района - муж уволился из леспромхоза, - рассказывала заведующая. - Он - лесник, лес любит. Говорит - не могу работать с китайцами: губят все живое без разбору - зайцев, лис; даже гумус (плодородный слой почвы, если кто забыл) срезают и увозят. У них на десять лет вырубка запрещена - вот они наш лес и вывозят.

- Так что вывозят-то? Мы только сгоревший лес видели!

Тут все и открылось.

- Нет - все сгорает, а у сосен только кора обгорает. И к стволам тогда подобраться легко - пилят и вывозят.

- А кто же поджигает?

- Сами и поджигают! У нас все про это знают. Договариваются с чиновниками, поджигают лес, потом продают и делятся.

…Вот к кому у меня нет претензий - это к китайцам. Если наши негодяи так относятся к своей земле и природе - почему же не скупать у негодяев их лес, гумус и что угодно?

I.

Вернемся к нашему конкурсу по русскому языку…

…Итак, вырисовывается следующая гипотеза (пока - гипотеза!). Так называемый пассивный языковой запас («не употребляю, но понимаю») удерживается в памяти в основном до конца школы, а затем значение хранящихся в нем слов начинает стремительно выгорать. Потому что школа оказывается сегодня едва ли не единственной общественной средой, где подросток все время (отнюдь не только на уроках литературы) находится в ауре русской литературной речи - то есть по крайней мере все время ее СЛЫШИТ. За исключением исключений, все учителя-предметники - преподаватели физики, химии, биологии - привычно следят за своей речью, стараются говорить «правильно» и к тому же (опять-таки в общем случае) не впускают в свои нередкие инвективы вульгаризмов.