Страшен путь на Ошхамахо - М. Эльберд

Каральби вышел со двора и неторопливо зашагал к берегу реки. Там сейчас Канболет: пошел поить белого шолоха — это конь старого тлекотлеша — и своего любимца — настоящего хоару, которого отец подарил сыну пять лет назад еще жеребенком. Что-то долго не возвращается джигит. Солнце уже село. Скоро совсем стемнеет. Каральби спустился по глинистой тропинке к самой воде. А вот и Канболет — чуть ниже по течению. Кто это с ним? Адешем вернулся? Почему один? И откуда у табунщика кольчуга?

Канболет увидел отца и, чем-то взволнованный, быстро направился к нему:

— Отец! Прошу тебя, выслушай Адешема. Он привез такую новость!

Каральби нахмурил густые косматые брови: не слишком ли большую горячность проявляет парень?

Однако, услышав подробный рассказ табунщика, и сам Тузаров разволновался не меньше его. Он прекрасно знал, о каком панцире идет речь. Знал гораздо лучше Бабукова. Ведь не предок этого «тощего волка», а пращур самого Каральби везде и всюду, по чужим землям и далеким морям сопровождал хозяина старинной реликвии египетских меликов. Знал Каральби и о том, что панцирь принадлежал когда-то царю царей, Солнцу Востока — Саладину, а до него — славному, но неудачливому повелителю инглизов Мелик-рику, в груди которого билось не человеческое сердце, а львиное. Знал Каральби о том, как этот панцирь был освящен в Мекке и поэтому стал неизмеримо драгоценнее.

— Нет, не Бабукову, погрязшему в диком язычестве, владеть панцирем, — твердо сказал Каральби. — Эта священная сталь должна прикрывать грудь правоверного мусульманина.

Канболет нетерпеливо теребил поводья двух лошадей, топтавшихся за его спиной: когда, когда же будет сказано решающее отцовское слово!

— Хагур собирается везти панцирь князю Шогенукову, — вспомнил Адешем.

— Да, да! Как я сразу об этом не сказал.

— Вот оно что? — Тузаров строго взглянул на табунщика. — Старый человек, а не можешь отделить просо от шелухи. Тебе вообще не следовало останавливаться на бабуковском дворе. Переночевал бы в лесу.

Адешем скромно наклонил голову и кротким тоном сказал:

— Не думал я, что в доме уорка могут обидеть или обворовать бедного человека.

— Хитер старик! — усмехнулся Тузаров. — И как только от его длинного языка до сих нор голова не пострадала? Ну ладно. Теперь скачи побыстрее к Нартшу и Шужею. Пусть седлают коней и едут сюда. Скажи, чтоб взяли с собой трех-четырех человек. Кольчугу оставь. Канболет вернет ее Бабукову.

Пока ожидали тлхукотлей, известных своей честностью и мужеством, Каральби удостоил наконец сына вниманием и пересказал ему тот старинный хабар, что передавался в роду из поколения в поколение. Случай для этого, что и говорить, был самый подходящий. Канболет слушал, боясь проронить невольное восклицание, боясь кашлянуть или вздохнуть. Щеки его то покрывались румянцем, то неожиданно бледнели. Глаза, похожие на две большие, но еще не дозрелые темно-серые сливы, смотрели не мигая, губы чуть подрагивали. Закончил Каральби так:

— Теперь ты понимаешь, почему знаменитый панцирь должен принадлежать Тузарову? Ибо — аллах свидетель — велики заслуги родоначальника нашей фамилии. У нас на него гораздо больше прав, чем у Шогенуковых. Тамбиевы — не в счет. Не сумели сохранить ни религию своего героя-предка, ни княжеское достоинство. Оба их рода вялы и малоподвижны.

— Если бы отец позволил мне самому отбить панцирь… — застенчиво проговорил Канболет.

Голос Тузарова-младшего, грубоватый и низкий, никак не вязался с его нежным лицом, так легко выдававшим все чувства: добрые, чуть задумчивые глаза, обрамленные густыми ресницами; прямой нос, не короткий и не длинный; губы — как у девушки, розовые, слегка припухлые; подбородок — плавно закругленный, на нем и щетина пробивалась лишь на третий день после бритья; черные усы — их кончики уже немножко свешивались ниже уголков рта — были еще по-юношески мягкими и пушистыми.

Каральби нарочито бесстрастным взглядом окинул фигуру сына: ладный парень — широкие плечи, выпуклая грудь, тонкий стан… Невелик, правда, ростом, зато сколько легкости в движениях, сколько стремительной силы в руках и ногах!

Он всегда успеет ударить дважды, прежде чем сам получит хоть один удар. Каральби вдруг подумалось, что если бы Канболет превратился в коня, то из него вышел бы такой хоара, какому не было бы цены. От этой мысли Тузарову стало и смешно и немного стыдно, но все равно приятно. Он позволил себе улыбнуться и сказал сыну:

— А я и не собираюсь гоняться за «тощим волком», который на самом деле очень упитанный. Панцирь носить тебе, ты его и добывай. Мне уже поздно. Учти, однако, что впервые ты облачишься в знаменитые доспехи на следующий день после женитьбы.

Канболет покраснел и кивнул головой.

— Слушай еще. Хагура надо обязательно перехватить по дороге к Шогенукову. Если он поспеет к своему князю, тогда прощай панцирь. Что у тебя с собой? Так… Ну, этого достаточно.

Хотя недалеко и ненадолго отлучился джигит от своего дома, но основное оружие привычно держал при себе: на поясе — кинжал и сабля, на голове, под шапкой — мисюрка — прикрывающая темя своеобразная стальная тарелочка с прикрепленной к ней кольчужной сеткой-бармицей. Конь был под седлом, а к седлу приторочено добротное ружье — эрижиба.

Сверху раздался лошадиный топот, и конь Канболета весело заржал, встречая четырех всадников, спускающихся к реке. Впереди ехал на рослой широкогрудой лошади огромный человек лет тридцати пяти с невероятно массивным торсом и крупной головой на короткой и толстой шее. На лице его тоже все было крупным и массивным — и нос, и губы, над которыми воинственно топорщились рыжие густые усы, и надбровные дуги, и серые широко расставленные глаза, и выпирающие скулы, и крепкая нижняя челюсть с коротко остриженной бородой. Вот только имя у него было Шужей, что, как известно, означает «маленький всадник».

Спутники его были помоложе и особенными приметами своей внешности не отличались. Вес они спешились и подошли поздороваться с Тузаровыми.

— Почему не взяли Хамишу? — спросил Каральби. Шужей вместо ответа на вопрос сердито засопел, а его задушевный друг Нартшу, любивший подшучивать над немногословным товарищем, рассмеялся и сказал:

— Лучше спроси, Каральби, почему наш кроткий Шужей не погладил Хамишу[40] своей мягкой ладошкой. Шужей говорит: «Седлай коня!», а этот «волк-медведь», любопытный, как кошка, спрашивает: «Куда едем?» Тогда Шужей, который не любит отвечать на подобные вопросы, приказал ему оставаться дома.

— Ладно! — махнул рукой Канболет, — справимся и впятером.