Убийство в доме тетушки Леонии - Эстель Монбрен

Жизель смутилась.

— Они у меня были.

И она рассказала, как оставила свою сумку на попечение Эмильены, а та, в свою очередь, оставила ее в привокзальном кафе и почему нужно дождаться возвращения Альбера, чтобы ее забрать.

Профессор Вердайан поднялся со своего директорского кресла, приблизился к Жизель и, склонившись над ней, произнес отеческим тоном, сильно отличавшимся от того, каким он разговаривал с ней прежде:

— Не говорите мне больше ничего, мадемуазель Дамбер, до тех нор, пока тетради не будут у вас в руках. Однако могу ли я предостеречь вас от распространения информации, которую вы мне только что сообщили? По моему мнению, надо во что бы то ни стало, и это в ваших же интересах, во что бы то ни стало избежать разговоров об этом с кем бы то ни было. Стоит предать это гласности — и один Бог знает, куда это нас приведет в связи с… со… смертью мадам Бертран-Вердон.

— Вы не думаете, что я должна сообщить об этом полиции? — слегка удивилась смущенная его горячностью Жизель.

— Конечно, нет, мадемуазель Дамбер, конечно, нет. Представьте себе, какие выводы они могут из этого сделать… Лучше всего, наверное, узнать в кафе насчет этого… Артура?.. Альфреда?..

— Альбера, — вполголоса подсказала она.

— Пусть будет Альбер, — не давая себя сбить, продолжил он. — Узнать, не объявился ли Альбер. У вас есть машина?

— Нет, — опустив голову, призналась Жизель. И попыталась вернуть разговор в первоначальное русло. — Что касается моей защиты…

— Не волнуйтесь об этом, — с ноткой нетерпения в голосе заверил ее профессор Вердайан. — Дайте мне окончательную редакцию, и мы выберем дату, которая подходит… гм… всем. В данный момент главное — вернуть утраченные тетради.

— Я бы не хотела злоупотреблять, — начала Жизель, собиравшаяся отправиться в кафе «У вокзала» в одиночестве.

— Вовсе нет, вовсе нет, я вас отвезу, — заверил ее Гийом Вердайан, широко взмахнув рукой, отчего пепел его сигареты упал на цветной ковер. Но он не обратил на это ни малейшего внимания.

Вот таким образом Жизель оказалась на переднем сиденье мощной машины своего научного руководителя, в рекордное время доставившей их к кафе «У вокзала». Увидев вошедших, хозяйка заголосила:

— Ах, мадемуазель! Нам только что звонила мать Альбера. Прошлой ночью он упал с мотоцикла. Он на несколько дней прикован к постели.

— Вы спросили его насчет сумки? — Жизель задала этот вопрос с замиранием сердца.

— А как вы думали? Но его мать не в курсе. Понимаете, она звонила с почты в Ламусе. Как же мы управимся в базарный день без Альбера? А завтра вечером свадьба…

— Где находится Ламус? — поинтересовался профессор Вердайан.

— Километрах в двадцати, — сообщила хозяйка. — Но ферму Тесандье не так-то легко сыскать, я вас предупреждаю.

— Нет ничего невозможного, если есть карта, — наставительно сказал профессор. — И если вы нам немного поможете. Скажите…

Четверть часа спустя профессор и его аспирантка мчались по сельским равнинам. Жизель не знала, чем объяснить внимание, объектом которого она так неожиданно стала. У нее было предчувствие, что все это плохо кончится, а от быстрой езды ее начало подташнивать. Она не удержалась и вскрикнула, когда болид, в котором она против воли оказалась, на опасном перекрестке чуть не врезался в левый бок огромной желтой фуры. Водитель тяжеловоза опустил стекло и громогласно поведал всему миру свое мнение — очень личное и скатологическое — о парижанах за рулем.

Глава 17

Замок Муазандри был огромным сооружением из двух корпусов, имевших интересную особенность: один из них выходил на английский парк, беспорядочное очарование которого можно было лицезреть весной и летом, а другой — на регулярные аллеи французского парка. Основное здание было построено в семнадцатом веке, так же как и кирпичная голубятня и церковь, где находилось любопытное «Введение во храм», написанное учеником Филиппа де Шампеня.[29] Замок был частично сожжен в годы революции, заставившей хозяев временно эмигрировать в Америку, и восстановлен в 1830 году дальним родственником нынешнего Луи де Муазандьера. И хотя сегодня здесь не осталось никакой старинной мебели, деревянная обшивка стен и потолки достаточно хорошо сохранились, чтобы создать у посетителя представление о замке в его лучшие времена.

Комиссара Фушру и инспектора Джемани пригласили, но не в «королевскую гостиную», где Людовик XIV, по преданию, провел две ночи, а в холодную прихожую без всяких золотых украшений. Обитые зеленым бархатом стулья стояли по обе стороны двух пузатых комодов, а несколько старых кресел окружали игральный столик перед потухшим камином. Полицейские рассматривали величественный портрет «Шарля Аманье де Муазандьера на пути в Голландию», когда появился его потомок.

У него было отдаленное сходство с портретом в верхней части лица, уверенный взгляд карих глаз и несколько высокомерный изгиб губ.

— Луи де Муазандьер, — тотчас же представился он. — Я полагаю, вы желаете поговорить с виконтом де Шареем по поводу того прискорбного случая.

— Именно так, — ответил комиссар Фушру без всякого выражения. — У нас с инспектором Джемани есть к нему несколько вопросов, касающихся событий вчерашнего дня.

Слегка поколебавшись, господин де Муазандьер обронил:

— Присаживайтесь, пожалуйста, и будьте любезны подождать. Я должен предупредить его о вашем визите. Полагаю, вас не смутит, если разговор будет происходить в присутствии адвоката?

— Ни в коей мере, — заверил его Жан-Пьер Фушру, но все же добавил: — Хотя этот визит и не является официальным. Мы всего лишь пытаемся восстановить, что вчера делала жертва. Виконт де Шарей мог бы оказать нам неоценимую помощь в качестве свидетеля, так как он близко знал мадам Бертран-Вердон.

Шарль-Луи де Муазандьер, считавший разговор оконченным, внезапно передумал и несколько резко сказал:

— Должен вас предупредить, комиссар, что виконт де Шарей буквально потрясен происшедшим, и на вашем месте я был бы очень осторожен. Ни о каком допросе не может быть и речи.

Почувствовав, что хозяин замка по-рыцарски пытается защитить интересы своего гостя, одновременно стараясь не слишком явно демонстрировать свое отношение к варварам — представителям республики, Жан-Пьер Фушру поспешил его успокоить:

— Уверяю вас, мы зададим ему только самые необходимые вопросы, мы уважаем его чувства.

Нервно поигрывая цепочкой от часов, господин де Муазандьер позволил себе добавить:

— Не стоит принимать чересчур всерьез слухи о помолвке. Конечно, Эдуард подумывал рано или поздно жениться во второй раз — в конце концов, вот уже десять лет, как Бланш нас покинула, — но слишком много обстоятельств препятствовало его браку с кем-нибудь вроде мадам Бертран-Вердон… Что бы вам ни говорили, комиссар, ничего еще не было решено. Еще вчера… — Он запнулся на секунду. — Но вероятно, будет лучше, если Эдуард сам вам все объяснит… — И он сменил тему: — Боюсь показаться вам нескромным, комиссар, но могу ли я вас спросить, не связаны ли вы родственными узами с Клермонтеями, как полагает моя супруга?

Лейла почувствовала, как напрягся Жан-Пьер Фушру, который, помрачнев, ответил с ледяной вежливостью:

— Если можно так сказать.

Понимая, что настаивать бесполезно (к тому же, невзирая ни на какие обстоятельства, этого ему не позволяло воспитание), господин де Муазандьер, смерив Жан-Пьера Фушру взглядом, о значении которого легко было догадаться, бросил, уходя:

— Я пойду посмотрю, готов ли виконт де Шарей вас принять.

Оставшись наедине с Жан-Пьером Фушру, Лейла сочла за лучшее промолчать. Она подошла к огромному окну, выходившему на каменный фонтан с чахлой струйкой воды, и созерцала аккуратно подстриженный самшит, остов беседки и железные арки, летом увитые чуть подрагивающими сиреневыми глициниями, пока ее начальник не нарушил тишину едким замечанием:

— Поверьте, инспектор Джемани, я по достоинству оценил, что нас приняли за прислугу. Извините, пожалуйста, их спесь. Это наследственное.

— Это совершенно не важно, — мягко заметила она. — Право, это не имеет ни малейшего значения.

Но для него имело. Никогда он не привыкнет к многочисленным двойникам своего свекра, говорящим однотипными фразами с одинаковыми интонациями и с глубочайшим презрением к окружающим, которое ничуть не скрывала подчеркнутая вежливость. Надо было срочно взять себя в руки. Его личные чувства, его больное самолюбие не должны помешать следствию. Виконт де Шарей должен быть выслушан объективно, без предвзятости, и всякое сомнение будет истолковано в его пользу — это привилегия каждого гражданина.

Наконец за ними пришел слуга, чтобы проводить в прелестную комнатку в итальянском стиле. Виконт де Шарей в компании хозяина замка и его адвоката стоял перед венецианским бюро, делая мужественные попытки принять беззаботный вид.