Англия, Англия - Барнс Джулиан Патрик

— Хорошо — слишком скромная оценка, — подхватил Марк.

— Хорошо, — обронила Марта.

— Сомнительно, — молвил доктор Макс.

— Почему? — проворчал начальник. Неужели он должен тащить на себе весь воз творческой работы да еще и терпеть банду вставляющих палки в колеса скептиков?

— Это не совсем мой пе-е-ериод, — произнес Официальный Историк свой коронный зачин, после которого обычно следовала пространная лекция, — но, насколько я помню, биография крошки Нелл имела мало отношения к здоровым семейным ценностям. Она открыто именовала себя «протестантской блудницей» — в те времена король, как вы понимаете, был католик. Родила ему двоих внебрачных детей, делила его мягкое ложе с другой фавориткой, чье имя временно изгладилось из моей памяти…

— Вы хотите сказать, шесть-ног-под-одеялом, — пробормотал сэр Джек, воображая газетные заголовки.

— …и хотя деталь требует уточнений, я знаю, что пост королевской любовницы она заняла в относительно нежном возрасте, так что, возможно, придется учесть и мотив растления малолетних.

— Отлично, — заявила Марта. — То, что надо. Западные педофилы традиционно удовлетворяли свои аппетиты на Востоке. Пускай теперь восточные едут на Запад.

— Катастрофа, — заключил сэр Джек. — Я всю жизнь выпускаю семейные газеты.

— Можно сделать ее старше, — бодро предложила Марта, — детей вычеркнуть, других любовниц вычеркнуть, социально-религиозную подоплеку вычеркнуть. Получится честная девушка из среднего класса, которая в итоге выходит замуж за Короля.

— При живой жене, — сделал сноску доктор Макс.

— В мои времена все было гораздо проще, — вздохнул сэр Джек.

— Как ты думаешь, сэр Джек о нас пронюхал? — Они лежали в постели, без света; их тела устали, но головы, взбодренные кофе, полнились тревожными мыслями.

— Нет, — ответил Пол. — Он просто удочки закидывал.

— Не похоже как-то на удочки. Скорее на… капканы. Я тебе говорила, нет зверя страшней, чем хороший семьянин.

— Он тебя обожает, разве не видишь?

— Приберег бы свое обожание для невидимой леди Питмен. Почему ты его всегда защищаешь?

— А ты почему всегда на него нападаешь? И вообще провоцируешь.

— Я? Ты имеешь в виду мой угольно-черный костюм и доверху застегнутую блузку?

— Твои антипатриотичные взгляды на секс.

— Провокационные и антипатриотичные в одном флаконе. Тем лучше. За это мне деньги и платят.

— Ты знаешь, о чем я.

Они впали в нервную болтливость, балансирующую на грани свары. «Почему так? — спросила себя Марта. Почему внутри любви непременно тикает ее обязательная начинка — бомба скуки, а нежность всегда комплектуется докучливостью? Или это ее, Марты, личный недостаток?»

— Я просто сказала, что англичан не секс прославил. Всего-то. Секс по-английски — это гребные гонки: вверхвниз, вверхвниз, вверхвниз, финиш, и все валятся от усталости на весла.

— Спасибо.

— Я не тебя имела в виду.

— Нет уж — или я правдивую лесть на слух не узнаю? «Все должны овладеть этим искусством», — помню-помню. «Тогда прекратятся войны» — сказали мы, — щебетал Пол, а сам думал: «Что я сделал не так? Почему мы вдруг, с бухты-барахты, принялись рычать друг на друга во тьме? Миг назад все было прекрасно. Миг назад я тебя ценил и любил; а теперь только люблю. Сердце падает в пятки».

— О, Пол, расскажи еще какую-нибудь историю. — Ей не хотелось ссоры.

И ему тоже.

— Еще какую-нибудь историю. — Он умолк, дожидаясь, пока испарится его легкая обида. — Я как раз собирался тебе рассказать про Бетховена и сельского полицейского. Ту, что я поведал сэру Джеку.

Марта вся напряглась. Она предпочитала оставлять сэра Джека в офисе. Пол все время тащил его домой. Теперь он лежал в постели вместе с ними. Ну ладно, разок можно.

— Ага. Воображаю себе эту сцену. Бок о бок в уборной. Что он мурлыкал?

— Крейцерову. Вторую часть. Adagio espressivo. Это, впрочем, прямого отношения не имеет… Короче, дело было так. Как-то утром, году в тысяча, полагаю, уже восемьсот… лохматом, суть в том, что он уже был знаменитым композитором, Бетховен рано встал и вышел прогуляться. Как ты, возможно, знаешь, он был в некотором роде неряха. Он надел свое видавшее виды пальто — а шляпы он не имел, в отличие от всех приличных людей, которые не являлись великими композиторами, — и побрел по тропке вдоль канала, на берегу которого стоял его дом. Вероятно, он думал о своей музыке — слышал ее в голове — и ничего вокруг не замечал, поскольку он шагал, шагал, шагал — и вдруг обнаружил себя в конце канала, на краю водохранилища. Он не знал, где находится, а потому стал заглядывать в чужие окна. Ну, дело было в благопристойной области Германии, или как там эта страна тогда называлась, и естественно, вместо того, чтобы спросить, что ему нужно, или пригласить на чашечку кофе, обыватели вызвали местного констебля и потребовали арестовать чужака за бродяжничество. Бетховен был, мягко говоря, удивлен таким развитием событий и стал спорить с полицейским. Он, сказал: «Но, инспектор, я — Бетховен». А полицейский ответил: «Конечно, вы Бетховен — почему бы и нет?»

Он умолк, но Марту и тут не подвело ее инстинктивное чутье к ритмам мужского нарратива. Она подождала.

— И тут-то — да, очень верно сказано «и тут-то» — и тут-то полицейский объяснил, почему он его арестовал. Он сказал: «Вы — бродяга. Бетховен выглядит совсем по-другому».

Марта улыбнулась во тьме и, сообразив, что он ее не видит, коснулась его рукой.

— Хорошая история, Пол.

Они дали задний ход с неведомой дороги, на которую съехали. Вернулись, потому что оба этого захотели. Ну а не захоти кто-нибудь один? Или оба? Засыпая, она задумалась над двумя загадками. Почему даже в постели они называют сэра Джека «сэром»? И почему Бетховен решил, что заблудился. Всего-то надо было развернуться и пойти назад вдоль канала. Или гений не повинуется логике простых смертных?

Позже, в ту же ночь, она проснулась от мыслей о сексе. Она прислушалась к эху собственного голоса. С меня и просто хорошего довольно, сказала она. «Довольно? Не рано ли, Марта, успокаиваться на достигнутом?» Ой, не знаю, в конце концов все успокаиваются. «Нет, Марта, ты с самого начала жила назло успокоению, потому-то и не… не успокоилась».

«Вот что, я только сказала, что в постели с ним очень приятно, но не Каркассон. И из-за такой ерунды ночей не спать? Ладно будь это полная противоположность Каркассона — фу, даже не вообразить. Чернобыль. Аляска. Гилфордская транспортная развязка. И вообще, отношения мужчины и женщины к сексу не сводятся».

«Сводятся-сводятся, Марта, в этом и есть их суть — в этой, ранней стадии. Или твои прежние романы начинались с занятий керамикой или колокольного звона?»

«Послушай, все только-только начинается. В данном романе».

«Роман только-только начинается, а вместо всей этой былой веры и прелестного самообмана и… и немереных амбиций… ты делаешь благоразумные уступки и подбираешь благоразумные оправдания».

«Ни фига подобного».

«Ага, как же. Ты употребляешь слова типа “очень приятно”».

«Ну, наверно, старею». «Ага, сама сказала».

«Как сказала, так и возьму назад. Наверно, я взрослею. И перестаю себя обманывать. Теперь все по-другому. Совсем другое ощущение. Я уважаю Пола».

«О Боже. У тебя, случайно, нет ощущения, что ты сидишь — успокоенная-успокоенная — и слушаешь лекцию «Биографии великих композиторов»?»

«Нет. Ощущение вот какое: никаких игр, никаких обманов, никакого позерства, никаких предательств».

«Четыре минуса дают плюс?»

«Умолкни. Умолкни. Между прочим — да, наверняка дают. Так что умолкни».

«Считай, я ничего не говорила, Марта. Спокойного сна. А чисто из спортивного интереса: как ты сама думаешь, почему ты сейчас проснулась?»

Краткая история сексуальности в случае Пола Харрисона была бы короче, чем в случае Марты Кокрейн:

— зачаточное влечение к девочкам вообще, а поскольку девочки вообще — как минимум большинство девочек в его ближайшем окружении — носили белые гольфы, зеленые клетчатые юбки до середины икры (матери знали, что выгоднее брать на вырост) и белые блузки с зелеными галстуками, такова была и первоначальная парадигма его желания;