Лес Мифаго - Роберт Холдсток

Он странно улыбнулся и посмотрел на девушку. — В следующий раз я поймаю тебя на предложении. Но завтра мне надо очень рано вставать.

— Но как ты вернешься?

— Так же, как и приехал. На мотоцикле. Я поставил его в сарае, из-за дождя.

Я проводил его до двери. Прощаясь, он посмотрел на край леса: — Однажды я вернусь. Надеюсь, ты не против… Я должен вернуться.

— В любое время, — сказал я. Спустя несколько минут взревел мотоцикл. Гуивеннет подпрыгнула и недоуменно посмотрела на меня с молчаливым вопросом в глазах. Я улыбнулся и сказал, что это всего-навсего повозка Китона. Спустя еще несколько секунд жужжание мотоцикла исчезло вдали, и Гуивеннет расслабилась.

Семь

В тот вечер мы оба ощущали близость друг другу, и это сильно подействовало на меня. Мое сердце билось как сумасшедшее, лицо стало багровым, во мне бродили несдержанные мальчишеские мысли. Одно присутствие девушки, ее красота и сила, видимая печаль, и то, как она спокойно сидела на полу рядом со мной, все вместе погрузило меня в хаос эмоций. Мне так хотелось протянуть к ней руки, схватить за плечи и поцеловать, что пришлось вцепиться в ручки кресла и запретить ногам двигаться по ковру.

Она, конечно, знала о моем замешательстве. Она слегка улыбалась, неопределенно поглядывала на меня, а потом опять глядела на огонь. Чуть позже она откинулась назад и оперлась о мои ноги. Я нерешительно коснулся ее волос, потом более уверенно. Она не сопротивлялась. Я погладил ее лицо, провел пальцами по ершистым завиткам рыжим волос, и решил, что мое сердце сейчас взорвется.

Откровенно говоря, я думал, что этой ночью она будет спать со мной, но ближе к полночи она ускользнула, без слова и взгляда. Огонь погас, в комнате было холодно. Возможно она спала, опираясь на мои ноги, не знаю. Но ноги затекли — несколько часов я не шевелил ими, опасаясь потревожить ее любым другим движение, кроме самых нежных. И вот, внезапно, она встала, надела пояс, взяла оружие и вышла из дома. Я же остался сидеть, и только ранним утром накрылся как одеялом тяжелой скатертью.

На следующий день она вернулась, в полдень. И вела себя робко и холодно, не встречаясь со мной взглядом и не отвечая на мои вопросы. Я занялся хозяйством: дом (то есть уборка) и еще надо было починить заднюю дверь. Не та работа, которую я люблю, но мне не хотелось ходить по пятам за Гуивеннет, которая бродила из комнаты в комнату, погруженная в свои мысли.

— Ты голодна? — позже спросил я ее. Она улыбнулась, отвернулась от окна в моей спальни и посмотрела на меня. — Я голодна, — сказала она четко выговаривая слова, хотя и со смешным акцентом.

— Ты быстро учишь наш язык, — сказал я с преувеличенным энтузиазмом, но это она не поняла.

На этот раз, без моих уговоров, она сама залезла в ванну, и несколько минут плескалась в холодной воде, сжимая в руке кусок мыла Лайфбой и ведя неслышный разговор сама с собой; иногда она хихикала. А потом даже съела холодный салат с ветчиной, который я приготовил.

Но было что-то еще, плохое, чего я не мог понять, имея так мало опыта общения с женщинами. Я чувствовал, что она хорошо понимает меня и нуждается во мне. Но что-то удерживало ее.

Вечером она, странствуя по дому и роясь в шкафах, вытащила из одного из них старую одежду Кристиана. Она тут же сбросила тунику, натянула белую рубашку без воротника, посмеиваясь над собой, и какое-то время стояла, широко раскинув руки. Рубашка была слишком велика для нее и доходила ей до середины бедер; рукава болтались. Я подвернул ей рукава, и она захлопала руками, как птица, счастливо смеясь. Она опять порылась в шкафу и вытащила серые короткие штаны. Мы закололи их так, чтобы они доходили ей до щиколотки, и стянули на талии поясом от халата.

И даже в такой малоподходящей ей одежде она чувствовала себя удобно. Она выглядела как ребенок, потерявшийся в раздутом костюме клоуна, но как она могла судить о таких вещах? И, не заботясь о своей внешности, она была счастлива. По всей видимости она решила, что надела мою одежду: таким образом она надеялась стать ближе ко мне.

В тот день вечер выдался теплым, как и положено летом, и мы гуляли вокруг дома, освещенные слабым сумеречным светом. Она заинтересовалась молодыми деревьями, которые окружили дом и теснились по лужайкам за кабинетом. Она петляла среди юных дубков, разрешая рукам резвиться на гибких стволах, сгибать их, дергать их и прикасаться к крошечным новым почкам. Я шел за ней следом, глядя, как вечерний ветерок раздувает слишком большую рубашку и играет ее невероятными волосами.

Она дважды обошла дом, идя чуть ли не строевым шагом. Я не мог даже представить себя, зачем это ей, но, идя вокруг заднего двора, она чуть ли не с тоской посмотрела лес. И что-то сказала, очень разочарованным тоном.

Я мгновенно все понял. — Ты кого-то ждешь. Он придет из леса, за тобой. Так? Ты ждешь!

И в то же мгновение меня осенило: Кристиан! Ужасная мысль!

Меня охватил жар. И вот тогда, впервые, я понял, что мне ненавистна даже мысль о возвращении Кристиана. Желание, которое многие месяцы не выходило у меня из головы, стало легко выполнимым и жестоким, вроде уничтожения выводка котят. Мысль о брате по-прежнему вызывала во мне боль, но не потому, что я нуждался в нем или горевал о его исчезновении. Но он искал Гуивеннет, и эта замечательная девушка, меланхолическое дитя-воительница, тосковала по нему, в свой черед.

Она была совсем не моя. И хотела не меня. А моего старшего родича, человека, который сформировал ее ум.

И тут через эти злые мысли пробилось воспоминание: Гуивеннет плюет на пол и произносит имя Кристиана с величайшим презрением. Было ли это презрение того, чью любовь отвергли? Или, быть может, прошло время и презрение смягчилось?

Нет, решил я. И моя паника улеглась. Она боялась Криса, и не любовь заставляла ее так яростно упоминать его.

Мы вернулись в дом, сели за стол, и Гуивеннет, пристально глядя на меня, начала рассказывать, иллюстрируя жестами непонятную речь. Она употребляла удивительно много английских слов, но я все равно не понял историю, которую она рассказала мне. Вскоре она устала, на ее лицо набежала тень разочарования, и, мрачно улыбнувшись, она поняла, что слова бесполезны. Тогда она жестом дала понять, что теперь говорить должен я.

Около часа я рассказывал ей о своем детстве, о семье, когда-то жившей в Оак Лодже, о войне и моей первой любви. Я тоже отчаянно объяснял слова жестами, преувеличенно крепко сжимал в объятиях невидимых людей, стрелял из вымышленной винтовки, пальцами правой руки охотился на свою левую и имитировал первый поцелуй. Чистый Чаплин, и Гуивеннет хихикала и громко смеялась, комментировала и одобряла, поражалась и не верила. Вот так мы общались, но не словами. Я считал, что она поняла все, что я рассказал ей, и теперь знает мою предшествующую жизнь. И, казалось, она заинтересовалась, когда я рассказывал о ребенке Кристиане, но помрачнела, когда я сказал, что он исчез в лесу.

Наконец я спросил я ее: — Ты понимаешь меня?

Она улыбнулась и пожала плечами. — Понимать говорить. Немного. Ты говорить. Я говорить. Немного. — Она опять пожала плечами. — В лес. Говорить. — Она загнула пальцы, пытаясь объяснить свою мысль.

— Много? Много языков?

— Да, — сказала она. — Много языков. Некоторые понимать. Некоторые… — Она тряхнула головой и скрестила открытые ладони, ясный отрицательный жест.

Отец писал в дневнике, что мифаго могут выучить язык их создателя намного быстрее, чем наоборот. Было так жутко видеть и слышать, с какой скоростью Гуивеннет овладевает английским, отвлеченными идеями, и уже понимает почти все, что я говорил ей.

Часы из розового дерева прозвенели одиннадцать. Мы молча смотрели на каминную полку, и когда нежные звуки растаяли, я сосчитал от одного до одиннадцати. Гуивеннет ответила на своем языке. Мы уставились друг на друга. Это был долгий вечер, и я устал; горло болело, во рту пересохло, глаза жгло от пыли или каминного пепла. Мне было нужно поспать, но мне не хотелось расставаться с девушкой. Я боялся, что она вернется в страну леса и больше не вернется. Сегодня я все утро ходил взад и вперед по дому, ожидая ее. Я все больше и больше нуждался в ней.

Я постучал пальцами по столу. — Стол, — сказал я и она сказала что-то вроде «доска».

— Устал, — сказал я, склонил голову на бок и сделал вид, что храплю. Она улыбнулась и кивнула, потерла руками карие глаза и быстро замигала. — Чусуг, — сказала она и добавила, по-английски. — Гуивеннет устала.

— Я иду спать. Ты остаешься?

Я встал и взял ее руку своей. Она заколебалась, потом протянула вторую руку и ласково сжала кончики моих пальцев. Но, не вставая, поглядела на меня и медленно покачала головой.