На пути к границе - Терье Стиген

тут ногти Герды врезались мне в ногу прямо над краем башмака, и в тот же миг Мартин дал сухую, точную очередь из автомата…

Шнайдер рухнул на колени: опершись на винтовку, он глядел на струю крови, толчками выбивавшуюся из шейной артерии и капавшую на приклад. Кайзер уже лежал не шевелясь, и я вспомнил Эвенбю, который стоял у обочины дороги и упал лицом прямо в снежную жижу, даже не сделав попытки защититься. Фельдфебель сполз на спину, он, как рыба, ловил воздух ртом и шарил пальцами по груди, словно пытаясь застегнуть пуговицу, но по-прежнему не выпускал из рук гранаты и пистолета, а затем я перевел взгляд на Робарта и увидел его всего в каких-нибудь пяти метрах от себя. Опустившись на одно колено, он вскинул винтовку, и вид у него был сердитый и удивленный. Винтовка его дрогнула, из дула выбился дымок, он перезарядил ее и собрался стрелять из положения лежа, и, держа палец на спуске, я приподнял пистолет. Но вместо живота стал целиться ему в грудь и даже чуть правее — в плечо.

Они недвижно лежали на земле, все четверо… Нет, вот чуть-чуть пошевельнулся Шнайдер; он упал на колени, головой вперед, словно творя молитву, а каской уперся в землю, и мы не видели его лица.

Мартин кивнул мне, повернув большой палец книзу, я подошел к Шнайдеру и приставил к его затылку пистолет. В ходе недолгого боя, который и боем-то настоящим не был, я чувствовал приятное, хоть и изнуряющее возбуждение, но вид седого, догола остриженного затылка вдруг подкосил мои силы. Каска сползла с головы солдата, открыв багровое пятно экземы на лысине, и я отвернулся, глазами умоляя Герду о помощи. Она стояла вверху, на пригорке, рядом с валуном, но не смотрела в мою сторону, и я не знал, что же мне теперь делать, но в ту же секунду Шнайдер свалился на бок, и я увидел, что он мертв.

Кайзера и фельдфебеля незачем было трогать, а когда я подошел к Робарту, я увидел, что его каска лежит на земле и по виску у него течет струйка крови.

Мартин наклонился к фельдфебелю и вынул из его окостеневших пальцев пистолет и ручную гранату; разогнувшись, прежде чем обернуться к Кайзеру, он посмотрел на Робарта.

— Скорее кончай с этим парнем, — спокойно сказал он. — Немцы устроили в школе командный пункт; через час они будут здесь, а не то и через полчаса, если они уже выслали в эту сторону патруль.

Юноша лежал на спине, обратив лицо к солнцу. Он сохранял все то же сердитое, удивленное выражение, как тогда, когда бросился на землю и пытался перезарядить винтовку. Но за этим выражением я вновь уловил то, прежнее, отчужденное, мечтательное, какое было у него, когда он стоял, прислушиваясь к шуму леса, и глядел на Шнайдера, карабкавшегося на каланчу… и я не мог заставить себя еще раз его убить.

— Дело ясное, — сказал я, — он мертв.

— Лучше не рисковать.

Мартин забросил винтовки и патронташи в яму для овощей; он говорил со мной, не поднимая глаз. Я слышал по голосу, что он волнуется и спешит, ведь прошло уже пять, а не то и десять минут, с тех пор как мы их застрелили, а я все еще не мог сделать то немногое, что требовалось от меня, не мог, оттого что Робарт лежал передо мной такой беззащитный…

— Нет, — сказал я, — в этом нет нужды, еще один выстрел только поможет немцам нас засечь.

Мартин вдруг подскочил ко мне; теперь это уже был совсем другой человек, мало похожий на того, что накануне советовал нам больше не думать о беде, постигшей Марту и Хильмара.

— Дай сюда пистолет, — резко приказал он, — нам нельзя терять время. Лучше покончить с ним, пока он не очнулся.

— Подожди! Неужели вы не видите?..

Это крикнула Герда; оттолкнув нас обоих, она опустилась на колени рядом с солдатом.

— Он просто контужен. Видите, дырки нет, это просто царапина. Дайте сюда носовой платок!

Какую-то секунду мы стояли в растерянности, затем я вспомнил, что напоследок целился ему в плечо, и я сунул пистолет в карман и теперь уже твердо знал, что не стану стрелять в Робарта.

Присев перед ним на корточки, я стал обыскивать его карманы и все время лихорадочно думал, что, если только я найду носовой платок, он спасен. Я не нашел ничего в карманах штанов и в куртке тоже, и, казалось, все зависит теперь от этого носового платка — жизнь Робарта и наша собственная, и война, и вообще все, и я подбежал к фельдфебелю и обнаружил в нагрудном кармане мундира белый, аккуратно сложенный носовой платок с инициалами «Р. Б.», вышитыми красными нитками в одном из углов.

Я вдруг сообразил, что, наверно, фельдфебель был педераст; он и мертвый поражал неприятным щегольством, какой-то противоестественной, бесплотной опрятностью, от которой меня тошнило.

Носовой платок был слишком мал, и я подбежал к Шнайдеру и у него обнаружил широкий лоскут в красную клетку, от которого разило машинным маслом, бензином и мазью для сапог, и я вдруг понял, что, наверно, между этими тремя немцами были сложные отношения — между юношей Робартом и двумя старшими, ненавидевшими друг друга, — и тут Мартин громко и резко что-то крикнул, и, обернувшись, я увидел, что, отойдя назад на несколько шагов, он уже поднял автомат.

Герда выбежала вперед и загородила Робарта.

— Нет, — сказала она, глядя на Мартина в упор, — ты этого не сделаешь.

Мартин схватил ее за руку, чтобы оттащить В сторону.

— Уйди, — сказал он сердито, — что за блажь, нельзя, чтобы его нашли здесь живым.

Она отдернула руку, но не сдвинулась с места.

— Неужели ты убьешь спящего? — сказала она.

— Если надо, убью.

— Ничего этого не надо.

«Как в театре, — подумал я, — будто перед тобой разыгрывают спектакль, а сам ты только ждешь условной реплики, чтобы выйти на сцену».

Я скрепил узлом оба носовых платка и протянул Герде; повернувшись к нам спиной, она опустилась на колени и перевязала Робарту голову, следя за тем, чтобы на рану пришелся чистый белый платок.

— По-моему, вы оба спятили. Ведь он увидит, куда мы пойдем.

— Мы не убьем его.

Герда сказала это, не вставая с колен и не поднимая глаз. Я опустился на колени рядом с ней, и на мгновение наши глаза встретились: я понял, что нас сблизил не только страх.

— Мы свяжем его и оставим здесь, — сказал я. — Он расскажет им