Ноль эмоций (СИ) - Осянина Екатерина

Костя послал меня самостоятельно добыть и выстругать корешки рогоза, и я, чтобы отвлечься от созерцания жарящегося мяса и голодного сглатывания, бросилась исполнять поручение.

Добытые мной свежеоструганные корешки мы на этот раз тоже слегка запекли на палочках, и они оказались вполне себе изысканным гарниром к нашему основному мясному блюду. Я даже смирилась с отсутствием соли и специй. Костя, правда, смачно похрумкивая и тыкая палочкой куда-то себе за плечо, невнятно намекнул на какую-то пряную травку, которую я могла бы пойти и поискать в лесу. Но я, уплетая свой завтрак и жалея, что не будет добавки, пренебрежительно взмахнула своей палочкой в том смысле, что мне и так сойдет.

Все следы нашего пребывания на этом пляжике, с которым я уже почти сроднилась, мы тщательно сожгли и закопали. Консервная банка больше не годилась для повторного использования, ее мы зарыли прямо в горячих углях, которые сверху закидали песком и заровняли. А вот стеклянную бутылку из-под водки наполнили речной водой, завинтили крышечку и бережно сунули в рюкзак рядом с пластиковой полторашкой, тоже заботливо заполненной.

Переход, как сказал Костя, тоже будет довольно долгий, но к вечеру мы должны выйти к его землянке и там заночевать. А уж потом отправиться в очередной марш-бросок до деревни. Я вздохнула, обернула стертые пальцы листьями мать-и-мачехи (подорожник больше бы подошел, но его поблизости не нашлось) и отправилась вслед за мужчиной, который без сожаления, ни разу не оглянувшись, покинул это уютное местечко.

В этот раз он не гнал, шли мы, можно сказать, не спеша, делали привалы. Он порывался осмотреть мои ноги, но я, не чувствуя особого дискомфорта и не желая лишний раз тревожить зеленые «портянки», сок от которых намертво въелся в носки, убедила его, что пока все в порядке, и я могу продолжать путь.

Он долго всматривался в меня, наверное, решая для себя, насколько сильно я преуменьшаю собственные страдания, но, я сделала, как могла, максимально беспечное лицо и, надеюсь, убедила. Он ободряюще похлопал меня по коленке и кивком «разрешил» идти дальше.

Несколько раз над нами пролетали вертолеты. Или один и тот же. Я тревожно посматривала на реакцию моего спутника, но он оставался спокоен, объяснив мне, что это дежурный противопожарный облет. Сейчас, когда уже пару месяцев в лесу стоит сушь, велика опасность лесных пожаров. Случается, что от попадания молнии загораются деревья, грозя верховыми пожарами, самыми страшными, быстро распространяющимися со скоростью ветра. А бывает, что самовозгораются торфяники. Горят, или, вернее, тлеют, долго, медленно, бывает, что на несколько метров в глубину. Провалиться в такой тлеющий торфяник тоже было бы весьма неприятно.

Мы пересекали совершенно заросшие травой просеки, по которым, вероятно, всего пару раз в год проезжали лесовозы или лесничие на каком-нибудь древнем «УАЗике».

Но вскоре нам попалась вполне приличная дорога.

К моему удивлению, Костя пошел лесной чащей параллельно ей, оставив ее в зоне видимости. Шагая за ним по непролазному подлеску, я задавалась вопросом, почему бы нам хоть какое-то время не идти по удобной дороге, до тех пор, пока впереди не показался высоченный бетонный забор. Костя сразу же забрал еще больше в сторонку и обошел его по такой широкой дуге, что я не выдержала, догнала его и прицепилась с расспросами. Оказалось, что это вполне себе действующая военная часть.

— На туристических картах, — нехотя сообщил он, — такие места не обозначены вообще никак. Якобы пустое место в лесу, куда ведут несколько дорог. Ну, со спутника еще можно разглядеть парочку строений… Это если знать, куда смотреть, и приблизить так, чтобы видеть тень от каждой елки.

— А что будет, если они нас заметят?

— Ну, если у нас хватит ума не соваться к ним через забор и не перелезать через колючую проволоку, то ничего нам не будет.

Военная часть, как оказалось, была для него ориентиром, что мы на верном пути. После нее Костя уверенно вывел меня на очередную просеку, по которой мы и пошли, заметно увеличив темп ходьбы.

На одном из привалов он, оставив меня отдыхать и охранять рюкзак, как обычно, растворился в лесу, и я, как ни старалась различить меж деревьев мелькание его светлой рубахи, вскоре потеряла его из виду. Я решила не терять время даром и, пристроив рюкзак под голову, слегка вздремнула. И, конечно же, проморгала его возвращение. Встрепенулась я уже тогда, когда он, по пояс голый, потрепал меня по плечу и показал узелок из своей рубашки, который он бережно держал на весу в вытянутой руке.

Когда он аккуратно развернул его у себя на коленях, оказалось, что там у него целая куча зеленых лесных орешков.

Достав свой неизменный нож, он аккуратно снял с орешка зеленую «обертку», которую он обозвал плюской, раздавил мягкую белую скорлупу пальцами и выколупал оттуда белоснежное содержимое. Я как могла помогала ему лущить орешки, и только потом мы все разделили и схрумкали нежные и мягкие молочные зернышки.

Мало ему, наверное, такому здоровому лбу, этих орешков, даже мой голод этим не утолить. Но это лучше, чем совсем ничего, тут я была с ним согласна.

К вечеру он, как и обещал, вывел меня к землянке.

Даже выйдя на полянку, я не сразу ее разглядела, пока он не ткнул меня носом в небольшое углубление в корнях дерева. В этот раз первым в дыру в земле полез он. Я не спускалась, пока он меня не позвал.

Извиваясь, как змея, я спустилась в лаз ногами вперед, присела на корточки и наощупь двинулась вперед на четвереньках. Костя чиркнул зажигалкой, и я увидела, что он, стоя на коленях, уже отодвинул в сторону массивную деревянную заслонку с прибитыми к ней по обе стороны дверными ручками. Он погасил зажигалку и нырнул в темноту, открывшуюся за заслонкой. Я снова наощупь двинулась за ним, проползла мимо прислоненной к стенке лаза заслонке, ощупывая ее руками и стараясь не уронить, и ткнулась лбом в его спину. Он отполз куда-то в сторону, а я осталась сидеть неподвижно, пытаясь разглядеть хоть что-то в кромешной тьме и слыша, как Константин где-то рядом со мной пыхтит и возится, что-то ощупывает, что-то роняет. Наконец, он снова чиркнул зажигалкой и зажег толстую оплывшую свечу в старом, давно потерявшем прозрачность граненом стакане, облепленном потеками воска.

Я огляделась. Это была настоящая берлога. Бревенчатый потолок, закопченный за много десятков лет дочерна, был сделан, прямо скажем, довольно невысоко. Костя, стоя на коленях, еще и пригибал голову, чтобы не стукаться макушкой. Окон не было. Зато в самой дальней стене, подпертой сложенными друг на друга булыжниками, был вырыт очаг. А над ним сквозь землю на поверхность выходила ржавая железная труба. Пахло здесь землей и грибами, но по мере нашего пребывания небольшой сквознячок, прошедшийся от самого входа и до трубы-отдушины, довольно скоро выветрил почти все посторонние запахи. А может, я просто быстро притерпелась.

Слева от входа в землянку всю стену занимал топчан: несколько бревен лежали прямо на полу. Поверх них наложены несколько досок, на которые были накиданы ветхие древние тряпки, служившие хозяевам то ли подстилкой, то ли одеялом. С другой стороны от входа в стену были вделаны несколько полок, самая нижняя из которых, больше остальных выдающаяся из стены, служила, по-видимому, столом. На ней-то и стоял стакан со свечой.

— Миленько тут, — оценила я, — а поесть ничего не заныкано?

— Поесть ничего, — хозяин берлоги с сожалением мотнул головой и плавным движением переместил свой зад на топчан. — Щас я маленько отдохну и пойду сеть поставлю.

Он откинулся на топчан и вытянулся там со стоном облегчения. Мы и правда прошли достаточно долгий и тяжелый путь, и я чувствовала себя вымотанной. Наверное, и он тоже, хоть и бодрился и виду не показывал.

Я последовала его примеру и пристроилась с краю у него под боком. Пока я возилась, вытаскивая куртку из рюкзака и приспосабливая ее себе вместо подушки, Костя уже был в отключке. Я дунула на свечу, устроилась как могла поудобнее и тоже провалилась в сон.