Нет имени тебе… - Елена Радецкая

– А если еще какую гадость учинишь, Христом Богом клянусь, сгниешь у меня в съезжей! Ты меня знаешь. – Напуганная насмерть, Палашка еле ноги унесла, а Наталья пообещала: – Будьте покойны, больше ничего она против вас не учинит, это я обещаюсь.

Я была так взбудоражена, так благодарна Наталье за то, что избавила меня от большой беды, что, проговорив с чувством: «Ах ты, моя незабудочка!», чмокнула ее в щеку. Наталья была крайне смущена, хотела что-то сказать, но махнула руками, словно стряхивая воду, и пошла к дому.

Я и раньше чувствовала, что она по-доброму ко мне относится. С Зинаидой обращается как с ребенком, а со мной – как со взрослой, хотя в этой их жизни я ничего не смыслю, и она это понимает. В общем, за помощью я бы скорее к Наталье обратилась, чем к Зинаиде.

Во время обеда я наблюдала за Серафимой, но так и не уяснила, была ли она участницей сегодняшней истории. А то, что Наталья ничего не сказала Зинаиде, это очевидно. Что ж, ей виднее…

После обеда дом затихает, здесь принят тихий час, а я решила пойти к каналу. Я укрепилась в мысли, что специально искать волшебную подворотню не надо. Она откроется сама, неожиданно, когда я не буду этого ждать. Но, если сидеть дома и гулять по саду, кроме старой выгребной ямы, мне вряд ли что откроется. Так что надела я короткую пелерину, шляпку-корзинку, перчатки и – аля-улю!

В коридоре наткнулась на Наталью. Она говорит:

– Зина будет ругаться, что ушли без спросу. А если потеряетесь?

Я хотела пройти по Садовой, чтобы осмотреть торговое царство, которое простирается от Никольского рынка до самого Невского. После Сенной площади с рынком – Апраксин двор, за ним, ближе к Фонтанке, Щукин, о котором я только слышала, а напротив – Гостиный. Говорят, продается здесь все: от гвоздя до подвенечного платья. Любые овощи и заморские фрукты, мясо, рыба, дичь, живые кролики и курицы, певчие птицы и ежи, картины, ковры, мебель и масса всевозможных вещей, которые у нас назывались антиквариатом. И конечно, развалы книг и журналов, где любопытно покопаться. Колоритный и красочный мир. Но для начала меня затянул все тот же ближний рынок – Никольский, где я пропала в рыбных рядах, засмотревшись на горы рыбы во льду и бочонки с маринованными миногами, в мясных – на говяжьи и свиные туши, на колоды с топорами, на мясников в белых замызганных передниках и кожаных нарукавниках, с громадными ножами на широком поясе. Изумленно смотрела на ощипанных воробьев и свиристелей в корзинах: десять штук – пять копеек. Я разговаривала с людьми, задавала вопросы, часто получала вежливые ответы, хотя некоторые смотрели на меня тупо, как бараны на новые ворота, словно говорила я на иностранном языке.

Часы Никольского собора отбивают каждые полчаса. На другие рынки, на развалы книг и галантерейные прелести уже не осталось ни сил, ни времени. Однако я решила дойти до Невского и направилась вдоль канала, ни на что особенно не надеясь, но внимательно оглядывая подворотни. От воды тянуло прохладой и свежей рыбой. Временами канал с лодками был очень живописен, но это не тот канал, который я любила. Еще не построили дома с безумной лепниной, с эркерами – уютными гранеными фонариками, с многочисленными башенками, похожими на шлемы, тюбетейки, ротонды, пагоды, еловые шишки, шахматные фигурки, с куполками и шпилями. Здесь еще не знали прихотливой вычурности модерна и всякого рода затейливой эклектики. И вдруг меня поразила мысль, что моих любимых художников тоже нет, и любимые картины ими еще не написаны. Импрессионистов нет, никто даже не подозревает, что возможна такая живопись! Уж не знаю, родился Левитан или он только в проекте? Какое-то глухое время. Все еще впереди. Почему я не попала в Петербург Серебряного века?

Сразу я и Невский не узнала бы, если б не мостик с грифонами и колоннада Казанского собора. Обогнув ее, попала на площадь, огромную и пустынную, без привычных газонов, фонтана и кустов сирени, лишь два одиноких чугунных истукана торчали на ней – Кутузов и Барклай. И сам Невский казался шире, наверное, потому, что дома ниже и нет засилья машин и людей. Однако нет и грациозной махины Дома книги – здания общества Зингер со стеклянной башней, увенчанной сферой, нет Спаса-на-крови с разноцветными куполами – луковицами, турецкими чалмами, булавами…

На Невском оживленно и нарядно. Тротуары от мостовой отделены чугунными столбиками, над витринами – маркизы, дома залеплены вывесками, причем многие на французском и не знаю, на каком еще языке. Ездят здесь и телеги, и простонародье болтается, но все не так, как в нашей захолустной Коломне, не те экипажи, не те всадники, не тот типаж. Сюртуки и мундиры, цилиндры и кивера, султаны черные и белые, эполеты и сабли! Особенно военные хороши, и более всех – верховые. Понимаю, почему раньше так любили военных. Одеты – ни морщинки, а какая выправка! Да они все красавцы, молодцы, удальцы!

Как ни странно, лошадный транспорт весьма опасен. Несется сломя голову какая-нибудь колымажка или поворачивает неожиданно, когда совсем не ждешь. Светофоров нет, одни низкорослые фонари. Интересно, увижу ли, как они горят, увижу ли, как светят граненые фонарики на каретах? Внутренний голос мне говорит: это сомнительно. Когда закончатся белые ночи и станут зажигать фонари, я буду уже дома…

Ловлю на себе мужские взгляды. Я к этому привыкла, но, кажется, здесь меня дарят ими щедрее. Или только кажется… Я неважнецки одета. А здесь формула «во всех ты, душенька, нарядах хороша» – не работает. Может, меня принимают за кокотку?

Хотела взглянуть на Аничков мост, но не нашла в себе сил. Я еще не окончательно оправилась от болезни, быстро устаю, иногда испытываю легкое головокружение. Задумавшись, перестала слышать шум и гам, громыхание экипажей, крики извозчиков: «Эй, берегись!» Зажмурилась и загадала: досчитаю до двадцати, нет, до тридцати и, когда открою глаза, все будет на своих привычных местах – зингеровский дом, Спас-на-крови, вход в метро, потоки машин и людей. И я пойду домой.

– Да что с тобой, боже милостивый! Идем, я тебя отведу… – услышала я неприятный ватный голос, и кто-то схватил меня чуть ниже локтя.

Я открыла глаза и увидела страшенную старуху с разверстой пастью, рванулась и припустила по набережной. Интересно, куда она меня собиралась отвести? Может быть, это и был мой шанс? Однако через какое-то время я уже смеялась над своим испугом. Никакая старуха не страшная, просто у нее не было зубов и, вероятно, она решила, что мне плохо и я упаду прямо на мостовую. Был бы это мой шанс – я бы не убежала. А вот теперь, между прочим, я следовала тем самым маршрутом, который проделала в день рождения города, когда гналась за фантомом. Разумеется, я не помнила, где мчалась, куда сворачивала. Останавливаясь и отдыхая, я еле дотащилась до Коломны, и иногда мне казалось, что я вижу Петербург моих снов, тех самых, «географических», и блуждания мои, потерянность, ветер в голове и свобода – оттуда. А еще я подумала, что, возможно, где-то здесь ходит тот, кого я искала всю жизнь, кого узнаю с первого взгляда. Стала оглядываться вокруг, а потом смеяться на себя самое. Чего я ищу?.. Куда иду?..