История Энн Ширли. Книга 2 - Монтгомери Люси Мод

— Я думаю, не позже, чем через две недели. Как я буду счастлива, если они его возьмут!

— Конечно, возьмут и, наверное, попросят присылать еще. Когда-нибудь ты станешь такой же знаменитой писательницей, как миссис Морган. И я буду гордиться, что была твоей подругой детства.

Прошла неделя, заполненная сладкими мечтами, а затем наступило горькое пробуждение. Придя вечером к Энн, Диана увидела, что у подруги заплаканные глаза, а на столе лежит вскрытый конверт и помятая рукопись.

— Что такое, Энн? — воскликнула Диана. — Неужели тебе вернули рассказ?

— Да, — всхлипнула Энн.

— Редактор, наверное, сошел с ума. Как он это объяснил?

— Никак. В конверт вложен напечатанный на машинке листочек, на котором написано, что рассказ им не подходит.

— Я никогда не ждала ничего хорошего от толстых журналов, — заявила Диана. — Рассказы в «Канадской женщине» гораздо интереснее, хотя стоит она дешевле. Наверное, редактор настроен против всех авторов, которые не американцы. Не расстраивайся, Энн. Вспомни — миссис Морган тоже поначалу возвращали рассказы. Пошли его в «Канадскую женщину».

— Да, пожалуй, — кивнула Энн, несколько утешенная словами Дианы. — И если там его напечатают, я пошлю экземпляр американскому редактору. Но описание заката придется выкинуть. Мне кажется, мистер Гаррисон был прав.

Энн выкинула сцену заката, но, несмотря на это героическое самопожертвование, редактор «Канадской женщины» вернул ей «Искупление» через пять дней. Диана заявила с негодованием, что рассказ там, видимо, даже не прочитали, и поклялась, что откажется от подписки на журнал. Этот второй отказ Энн приняла со спокойствием отчаяния. Она заперла рукопись в сундук, стоявший на чердаке, но дала Диане, поддавшись на ее просьбы, второй экземпляр.

— Все, — сказала Энн с горечью, — на этом я кончаю свои литературные опыты.

Мистеру Гаррисону Энн не сообщила о судьбе своей рукописи, но он в конце концов сам спросил ее, что сталось с рассказом.

— Его отказались печатать, — ответила Энн, не вдаваясь в подробности.

Мистер Гаррисон искоса глянул на вспыхнувшее лицо девушки.

— Но ты же все равно будешь продолжать писать?

— Нет, — уверенно ответила она. — Я в жизни не напишу больше ни одного рассказа.

В голосе у нее была безнадежность и решимость — в девятнадцать лет человек только так и может отреагировать на удар по самолюбию.

— Я бы на твоем месте не стал принимать такое крайнее решение, — задумчиво проговорил мистер Гаррисон. — Я бы продолжал писать рассказы, но не посылал их в журналы. Я писал бы о людях и местах, которые хорошо знаю, и заставил бы персонажей говорить на обычном повседневном языке. И солнце бы у меня вставало и садилось без особых восторгов по этому поводу. Если бы у меня в рассказе был злодей, я дал бы ему шанс исправиться. На свете, наверное, есть ужасные злодеи, но, что бы там ни говорила миссис Линд, их не так уж много. Почти в каждом человеке заложено что-то хорошее. Не бросай писать, Энн.

— Нет, писать я больше не буду. Глупо было и пытаться. Когда я окончу Редмонд, то сосредоточусь на преподавании. Учить детей я умею. А рассказы писать — нет.

— Когда ты окончишь Редмонд, тебе пора будет подумать о замужестве, — улыбнулся мистер Гаррисон. — Не стоит с этим тянуть так, как это сделал я.

«Порой мистер Гаррисон просто невыносим, — думала Энн по дороге домой. — Вытолкнет за дверь… закатывает глаза… теперь вот — пора думать о замужестве… Еще чего!»

Глава тринадцатая СМЕРТЬ РУБИ

Энн сидела с Руби в саду Джиллисов. Было тепло, все вокруг цвело, долины окутывала серебристая дымка, лесные тропинки пестрели тенями. Постепенно долгий день незаметно сменился вечером.

Энн приглашали покататься при лунном свете, но она отказалась, чтобы провести вечер с Руби. Она довольно часто навещала больную девушку, хотя порой думала, что ее визиты не приносят радости ни ей, ни Руби, и иногда уходила домой, решив, что больше сюда не придет. Руби с каждым днем становилась бледнее. Она оставила мысль о преподавании в школе — «папа считает, что до Нового года мне лучше не работать», — и вышивание, которым она так любила заниматься, все чаще выпадало из ее ослабевших рук. Но она была всегда весела, любила говорить о своих планах и неумолчно болтала о многочисленных поклонниках, их соперничестве и своем жестоком с ними обращении. От этого Энн становилось еще труднее ее навещать. То, что раньше казалось смешным или глупым, теперь сделалось страшным — смерть проглядывала сквозь маску жизни, за которую так упорно цеплялась Руби. Но Руби всякий раз просила Энн приходить еще и еще. Миссис Линд ворчала, что Энн подцепит чахотку, и даже Марилла как-то сказала:

— Каждый раз, когда ты возвращаешься от Руби, у тебя измученный вид.

— Но это все так грустно и ужасно, — тихо отвечала Энн. — Руби совсем не понимает, как ей плохо. И все-таки мне кажется, что ей нужна помощь, что она взывает к ней — и я хочу ей помочь, но не могу. У меня все время такое чувство, будто она борется с невидимым врагом — пытается оттолкнуть его своими слабыми руками. Поэтому я так устаю…

Но в тот вечер Руби была странно тиха, ничего не говорила о вечеринках, нарядах и кавалерах и просто лежала в гамаке, завернувшись в белую шаль. Ее длинные русые косы — как Энн завидовала им в школьные годы! — покоились на груди. Лицо Руби было бледным и по-детски жалобным.

В серебристом небе поднялась луна. Позади сада Джиллисов находилась церковь и рядом с ней старое кладбище. Луна освещала белые надгробные плиты, и они четко выделялись на фоне темных деревьев.

— Как странно выглядит кладбище при свете луны, — прошептала Руби. — И эти памятники — словно призраки. — Она поежилась. — Скоро и я там буду лежать, Энн. Вы с Дианой и все остальные будете радоваться жизни — а я буду лежать там… в могиле… мертвая.

Энн, пораженная, не могла вымолвить ни слова.

— Ты же знаешь, что это так, признайся, — потребовала Руби, поглядев ей прямо в глаза.

— Да, знаю, — обреченно кивнула Энн. — Знаю, моя милая.

— Все это знают, — с горечью сказала Руби. — И я знаю — с весны, — но я отказывалась с этим мириться. Энн! — жалобно вскричала Руби, схватив Энн за руку. — Я не хочу умирать! Я боюсь умирать!