Время действовать - Буби Сурандер

Зверь не смотрел на меня. Он сворачивал сигарету.

— Твой анализ слабый. Твой честный деловой человек — это разве не... anacronismo?..

— Да, — сказал я. — Анахронизм... Вне времени... Вне моды... Как Швеция.

Зверь недоверчиво кивал. Только в разговоре по-шведски я и мог посмеиваться над ним.

— Каждый круг людей играет со своими правилами, — сказал он. — Каждый круг начинает установлять свои законы. Все должны их выполнять, а то тюрьма. Но есть прорешки во всем, что написано на бумаге. Можно делать плохие вещи, и не накажут. Значит, любой круг людей должен иметь ненаписанные правила, правила чести. Каждый круг должен иметь профессиональную этику и, кроме этого, общественную нравственность. — Он мягко улыбнулся. — Хорошо у вас сказано, у шведов: дух и буква закона. Надо жить в духе и букве закона. Существует честь.

Скоро он начнет, пожалуй, звонить в колокола. Но Зверь и не думал закругляться:

— Мало выполнять закон, чтобы сохранить честь. Не может и быть так, чтобы солдат убил безоружного священника у врагов, а потом шел к своим, в свой круг, и хвастал этим. Священник не может отказать вражескому солдату в последнем отпускании грехов, а потом пойти к своим в свой круг и получить похвальбу.

— Похвалу, — сказал я.

Он зажег свою кривую сигарету и лишь потом поправился:

— Похвалю-у... У каждого человека, кто имеет оружие, должна быть честь. Атомная бомба — это оружие. Сабля — это оружие. Служба — оружие. Взгляд — оружие. И аргумент — оружие. Все, у кого есть оружие, должны иметь честь.

— Бизнес не оружие, — сказал я.

— Деньги — оружие.

— Лишь иногда, — сказал я. — Ты не можешь купить убеждения. Ты не можешь купить честь. Ты не можешь купить себе уважение людей, которым плевать на деньги. Ты можешь купить текст для камня на твоей могиле, но ты не можешь помешать людям смеяться над ним.

— Друж-жище, мы говорим об одно и то же. Но я говорю еще, что не можно быть и деловым и честным. Я говорю, что не можно соединить расчет и человечие.

— Надо говорить «человечность», — поправил я.

Но он меня не слышал:

— Современный западный деловой человек это понимает. Его успех зависит от того, что он отказывается от чести.

Я вздохнул:

— То, о чем ты долдонишь, называется звериный капитализм.

— А есть и другой капитализм?

— Ну и дурацкий вывод, — сказал я. — Главнейший вклад западного благоденствия в дело человечества — это законопослушный и лояльный бизнесмен.

— А политики идут за ним. Должны, чтоб не потерять контакт с деньгами. — Снова сверкнула его улыбка. — Кармен. Ты не можешь быть и деловой и caballero.

— Ну тебя с этими твоими дурацкими анализами, — отозвался я. — Твой анализ совершенно не касается самого существенного в наше время. Впервые в истории человеку грозит уничтожение как виду — целиком и полностью, повсюду на земле, — если кто-то совершит одну из тех сумасшедших глупостей, которыми как раз человек и известен. И впервые в истории все образованные люди сознают, что человек может прекрасно доживать свой век без чести, лишь бы ему достаточно много платили.

Наконец-то зазвонил телефон.

— Честь, — заорал я, помахивая пальцем, — честь измеряется гордостью, а гордость продается на метры в нашей части света, а цену пишут на красных листочках.

Зверь засмеялся и показал на трещащий телефон.

— Алло, — сказал я, — тут, что ли, звонят?

— Алло, — с удивлением сказала она.

— Где твой Гугге, где он ошивался?

— Что-нибудь случилось?

— Еще бы, черт дери.

Она помолчала несколько секунд, как бы сбрасывая темп.

— Что случилось?

— Я шепну тебе об этом на ушко, когда мы встретимся в следующий раз. Почему ты звонишь?

— Потому что будут грабить первый броневик.

Этого было достаточно, я заткнулся.

— Когда? — присмирев, спросил я.

— Я шепну тебе об этом на ушко, когда мы встретимся в следующий раз.

Она громко рассмеялась. Не понравился мне этот смех.

— Если вообще еще встретимся. — Она говорила негромко, почти шептала.

Я слушал и слушал. Слышно было ее дыхание. И больше ни звука.

— Это уже не поддается никакому контролю, — сказала она еле слышно.

И положила трубку.

Понедельник

10

Пахло летним утром и кофе.

Зверь уже встал. Он стоял, склонившись к кофеварке, долговязый, жилистый. Окна на кухне были распахнуты.

— Telefono, — пробасил он. — Будешь брать трубку?

Звонок раздался опять.

Я и проснулся-то от звонка. Голова раскалывалась. Живот болел. Лицо распухло. Я выкатился из постели и нащупал провод. Он привел меня к письменному столу.

— Ты слушаешь? — Голос Тарна.

— Чего? — промямлил я распухшими, непослушными губами.

— Они взяли броневик. На Магелунгсвэген. За Хёгдаленским холмом. Уехали в сторону Фарсты.

— Кто-нибудь... есть жертвы?

— Нет. — Тарн засмеялся. — Но денег там было до хрена. Все, что почта пересылала в отделения южных пригородов и в Сёдертелье. Миллионы!

Зверь готовил бутерброды. Я проскакал мимо кухни на одной ноге, выпрастывая другую из пижамы.

— Она была права! — закричал я на бегу. — Они ограбили броневик утром. Который час?

— Восемь тридцать. Будешь пить по-итальянски?

Шестью минутами позже я стоял одетый, с мокрыми волосами, держа в руке чашку кофе.

— Миленький amigo, — сказал Зверь, — ты так и поедешь? Ты же выглядишь, как будто у тебя эта...

— Свинка, — подсказал я автоматически. — Черт, она была права.

— Свинка! — Он зашелся от смеха.

— Может, она опять позвонит.

— Я тут буду до тринадцати. — Его тягучий голос становился еще тягучее, когда он старался говорить яснее. — Если позвонит, поговорю с ней. Но с четырнадцати я работаю.

Сумка с фотокамерами, куртка, бутерброд в руке. Я скатился по лестнице, как обвал. «Пежошка» стоял на Риддархольмен. Лишь только он тронулся, я ощутил, что двигаюсь достаточно быстро.

Тарн ждал на Магелунгсвэген, в нескольких сотнях метров от стадиона в Фарсте, как раз там, где шоссе сужается и ныряет в лощину между железной дорогой и щебенчатой дорожкой, обозначенной как «Прогулочная тропа». Он был в модном поплиновом плаще и шляпе, в зубах — сигарета. Ну в точности как Богарт в «Касабланке», после того как Ингрид смылась.[49]

Он сделал знак, чтобы я съехал с дороги и поставил машину на траве.

— Я на такси приехал, а Янне пригонит репортажную машину, — сказал он, разглядывая меня. — Что с тобой случилось, черт побери?

Я прихватил фотосумку и выкарабкался из машины. Каждое движение отзывалось болью в животе.

— Тебе обязательно сейчас надо это знать?

Тарн помотал головой.

— Потом расскажу, — пообещал я.

Четыре полицейские машины и фургон с решетками были уже на месте. Начали делать ограждение из красно-белых пластиковых лент вокруг броневика. Он стоял, аккуратно припаркованный у края дороги, задние дверцы распахнуты. Рядом торчали два охранника в коричневой униформе. Тарн прямо устремился к ним.

— Привет, — сказал он. — «Утренняя газета»! Как это все было?

Один из них выглядел лет на сорок, широкоплечий, плотный в талии, лысоватый, мощный и самоуверенный. Он оценивающе посмотрел на Тарна, но решил говорить.

— Нас выманили из машины, — проворчал он сердито. — А потом они свалили Тотте.

Тотте стоял рядом — высокий, молодой, жидковатый. Он прижимал к затылку большой компресс. Коричневая форменная рубашка была в крови.

— Как они смогли выманить вас из машины?

Вся хитрость этих бронированных автомобилей в том, что команда не должна выходить наружу. Они могут оставаться в укрытии, защищенные броней и пуленепробиваемым стеклом, они могут включить кондиционер, если нападающие применят слезоточивый газ, могут вызвать полицию по радио. Но выходить им нельзя. Внутри они в безопасности, так же как и деньги. Здоровенный охранник был зол как черт.

— Мы думали, это полиция. Они были в полицейской форме. Подъехали в полицейской машине. — Он яростно сплюнул в канаву. — Они обогнали нас и дали сигнал, чтобы мы остановились. Один вылез, постучал по стеклу и сказал, что задний номерной знак у нашей Берты вот-вот отвалится. Тотте вылез, чтоб посмотреть.

Я делал снимок за снимком. Номерной знак крупным планом. Привинчен был на совесть.

— Они сбили Тотте с ног. И сказали, что убьют его, если я не открою. А если вызову полицию, умрем оба.

Через открытые задние двери была видна вся внутренняя часть машины. Вдоль боковых стенок — высокие шкафы. Ящики выдвинуты, в точности как у меня дома. Но они были пусты, абсолютно пусты.

— Я отключил сигнал тревоги и открыл, — сказал охранник. — Это было единственное, что я мог сделать. Для меня Тотте был важнее денег.