Плачь, Маргарита - Елена Евгеньевна Съянова

— А Эльза? Не начинаю ли я злоупотреблять ее великодушием?

— Даже не думай об этом. Если Гели едет с нами, нужно предупредить ее, чтобы собиралась!

— Да… Мы с тобой хорошо придумали, — покачал головой Адольф. — Но что скажет твоя жена?

Эльза сказала: «Конечно! Не бросать же ее здесь одну. Только я хочу, чтобы у тебя не оставалось сомнений: Гели дорога мне и сама по себе». — «Рад это слышать», — пожал плечами Рудольф.

Поезд Мюнхен — Лейпциг отправлялся ровно в восемь вечера.

У фюрера еще не было собственного поезда; для его переездов обычно выкупался вагон или два, в зависимости от числа сопровождающих. Зато проводы вождя НСДАП могли показаться любопытным мюнхенцам по меньшей мере встречей германским президентом королевы Великобритании. Эскорт черных «мерседесов», оцепление из затянутых в черное гиммлеровских «преторианцев», десяток чинов СА со всеми регалиями, национальный гимн, заглушающий свистки паровозов, четкие движения, отрывистые команды, рукопожатия, регламент — все выглядело так, как будто имело давние традиции.

Когда фюрер за четверть часа до отхода поезда вошел в вагон, за ним туда последовал Рем — скорее по старой привычке, чем по приглашению. Гесс тут же сделал знак Гиммлеру, чтобы тот тоже вошел в вагон фюрера. Генрих Гиммлер, тоненький, в круглых очках, скромно стоял у окна, пока Рем, бурно жестикулируя, рассказывал Альбрехту Хаусхоферу, которого Гитлер пригласил ехать в своем вагоне, длинный баварский анекдот, от которого у Альбрехта глаза лезли на лоб и вылезли бы окончательно, но тут настал финал, и оба — рассказчик и слушатель — разразились гомерическим хохотом. Гиммлер, поневоле выслушавший весь анекдот от начала до конца, закусил губу и так зажмурился, что у него под очками выступили слезы. Ему пришлось достать платок и снять очки. В этот момент в коридоре появилась счастливая Ангелика и позже, когда провожающие вышли, а поезд тронулся, радостно доложила Эльзе, что видела, как Рем смеется, а Гиммлер плачет.

Гесс на это произнес по-английски известную пословицу: «He laughs best, who laughs last»[6], — которую тут же перевел для фюрера, а тот сказал, что хотя английского не знает, но сам именно так и подумал.

В Лейпциге они простились. Адольфу предстояло выступить в Верховном суде с программной речью, четверым оставшимся — продолжить путь в Берлин. Этот город мюнхенцам никогда не нравился, казался чересчур темным и унылым. Однако теперь партия должна была завести в нем официальную штаб-квартиру, и не какую-нибудь, а достойную.

Геринг предложил отель «Кайзергоф», чье внушительное здание по Вильгельмштрассе выходило окнами на канцелярию канцлера и президентский дворец, и Гесс решил прямо с вокзала Александерплац отправиться туда на разведку. Здание понравилось ему своей основательностью; но нужно было пожить в нем несколько дней, чтобы сориентироваться.

— Я часто угадываю не только мысли Адольфа, но и его ощущения, — сказал Гесс жене. — Думаю, «Кайзергоф» ему понравится. Через неделю узнаем.

Отель оказался возмутительно дорогим. И совершенно не приглянулся Эльзе. Войдя в номер с огромной полупустой гостиной, со средневековым камином и полутора десятками кожаных кресел, она заявила, что и так ясно: фюреру здесь понравится — очень удобно проводить заседания и акустика хорошая. Но вот что тут делать двум тихим женщинам, не претендующим на публичность? Рудольф слова жены поначалу проигнорировал, но на предложение Альбрехта остановиться в их комфортабельной десятикомнатной квартире на Унтер-ден-Линден отвечал все же положительно. Вечером они вчетвером отправились ужинать в ресторан при отеле и не успели еще выпить по бокалу, как сидевший лицом ко входу в зал Хаусхофер указал Рудольфу глазами на невысокого лысоватого господина в маленьком пенсне, вошедшего в сопровождении известного присутствующим фон Шлейхера, а также двух молодых людей и двух дам.

— Канцлер Брюнинг, — шепнул Альбрехт.

Канцлер Германии Генрих Брюнинг и его серый кардинал Курт фон Шлейхер с обществом уселись совсем неподалеку от них, и один из молодых людей, равнодушно окинув взглядом зал, точно споткнулся о повернутое в его сторону личико Ангелики.

— Подойти, что ли, поблагодарить его за сентябрьские выборы? — небрежно усмехнулся Рудольф. — А это что за долговязый уставился на Ангелику?

— Оскар фон Гинденбург. Говорят, ходит за Шлейхером как привязанный. А слева — его жена.

Фон Шлейхер тоже заметил знакомых. Встав, он вежливо поклонился поочередно каждой из дам и приветливо улыбнулся Хаусхоферу. Потом он, по-видимому, прокомментировал ситуацию своему окружению, а продолжающий злобствовать Рудольф озвучил это таким образом:

— Держу пари, он сейчас говорит им: «Взгляните туда! Видите этого типа в сером костюме? Вот такие, как он, через неделю ворвутся в наш славный рейхстаг, подобно дикой стае, и всё — прощай демократия!»

— И что отвечает ему сын президента? — спросила Ангелика.

— А тот отвечает: «Ну если варвары приведут с собою таких хорошеньких женщин, то ничего страшного…»

— Сомневаюсь, чтобы они говорили о нас, — заметила Эльза. — У тебя еще не прошло желание селиться в «Кайзергофе»? Ведь нам придется часто здесь ужинать.

— А я думаю, Рудольф прав, — сказал Альбрехт. — У политиков я заметил одну общую особенность — они чрезвычайно интересуются друг другом. А уж соблазнить жену конкурента — это для любого из них высший пилотаж! Хочешь пари? Думаю, молодому Гинденбургу понравилась Ангелика, но если он танцует, то пригласит Эльзу.

— Это Оскар-то политик! — возмутился Гесс. — Бездельник и дармоед! Пусть только подойдет к моей жене! Я его на дуэль вызову.

Оскар фон Гинденбург, безусловно, не был политиком. Слишком ленивый и избалованный, инертный, но самолюбивый, по уши в долгах, он обладал одним достоинством, которое ценилось действительными политиками, — его любил и ему доверял Пауль фон Гинденбург, восьмидесятитрехлетний «бравый солдат», «отец нации», «старый господин Германии» и ее президент.

Через полчаса Оскар уже танцевал с Ангеликой; Эльзу пригласил второй молодой бездельник, граф Эстергази. В это время их собственные жены со скрытым нетерпением посматривали в сторону Рудольфа и Альбрехта, которым, по их женским понятиям, следовало тоже предложить им тур вальса. Альбрехт так и сделал, выбрав графиню Эстергази; Гессу же досталась фон Гинденбург. И конечно, он едва ли мог догадываться, что на другой день, завтракая со своим свекром, эта милая дама скажет следующее: «Вчера за ужином в “Кайзергофе” наш друг Курт фон Шлейхер указал нам на соседний стол. Там сидели две красивые дамы… Действительно красивые, Оскар, я не спорю с тобой! Третьим был сын оригинала Карла Хаусхофера — Альбрехт, а четвертым — секретарь этого ужасного Гитлера, который всем так портит кровь. Его имя Рудольф Гесс. С ним я и танцевала. Говорят, он очень близкий друг этого чудовища. Но я бы никогда не подумала.