Из глубины - Игнатий Александрович Белозерцев

слышать голодный укор,

И видеть, как танки стреляют в упор

В столице с моста по советским палатам,

По нашим законным живым депутатам.

Как можно быть трезвым и верить тому,

Что русского флота не будет в Крыму?

И в то, что на ваучер «Волгу» дадут?

И в то, что министры у нас не крадут?

Иль знать, что получку не платят годами,

А нищий народ стали звать господами.

А как не краснеть от стыда до ушей,

Когда из Прибалтики гонят взашей?

Как трезвому знать, что отец свою дочь

За доллар уступит любому на ночь?

Как видеть, что мастер мозолей стыдится?

Когда голубой стал уродством гордиться?

Ну, как же не взвыть, осознав эту жуть?

О, кто б догадался меня ущипнуть?!

Опасно быть трезвым во время чумы,

Свидетелем быть грабежей и войны.

– Так выпей, скорей, и беда – не беда.

– Спасибо, я с вами не пью, господа.

Не нужен билет мне на фабрику грез,

Хоть корчусь от боли у русских берез.

Надеждой живу, что зарок не напрасен,

Ведь каждый, кто трезв, для подонков опасен.

Облака

Ветер времени ощутим

Нам становится к сорока.

И глядим из земных низин

Мы всё пристальней в облака.

Над полями плывут облака,

Словно годы уходят вдаль.

Облака мои, облака,

И надежда вы, и печаль.

Не о том я грущу, что уйду,

Но боюсь, что уже не успеть —

На заветную высоту

Не вскарабкаться, не взлететь.

И надежда моя не там,

Где исчезну, вдали, а тут.

Пусть пройдя по моим следам,

Внук земной продолжает путь.

Ветер времени к сорока

Вечным холодом ощутим.

Но я верую, облака,

Что не всё обратится в дым.

Нельзя писать ни для кого

Нельзя писать ни для кого,

Я должен видеть пламень глаз.

Пишу о Вас.

Пишу для Вас.

Нельзя писать за просто так.

Хочу доверие иметь.

Иначе для чего мне сметь?

Иначе для чего мне петь?

Нельзя писать про все подряд —

Любовью тема рождена.

Пусть неожиданна она,

Пускай причудлива она.

Нельзя писать ни для чего.

И не пытайся. Стих – турель.

Ты видишь цель?

Ты знаешь цель?

И не напишешь ни о ком.

В стихах, лирический герой,

Он вечно – я,

Он вечно мой,

Хоть неприятен мне порой.

И не напишешь стих нигде:

Взлелеян он твоей землей,

Пусть неприветлива порой,

Пусть ты на ней едва живой,

А так, пожалуйста, пиши.

Грызи свои карандаши.

Осень

Темны и бесприютны

И дни, и вечера.

Застыла в лужах мутных

Угрюмая пора.

Завеса дождевая

Туманит даль небес.

Волчицей осень злая

Уходит в дальний лес.

В растерзанном просторе

Зима берёт разбег.

И луг, и лес, и поле

Накроет скоро снег.

Меня, как землю осень,

Изранили года.

Душа участья просит,

Почуяв холода.

Навеки, не до мая

И для меня метель

Уже готовит, знаю,

Пуховую постель.

О, женщина – начало всех начал!

О, женщина – начало всех начал!

Прекрасней слов я в жизни не встречал.

Опасней слова слышать не пришлось.

Ведь сколько бы веков ни пронеслось,

А нет на свете крепости другой,

Сулящей рай, несущей вечный бой.

Но если и жалею я о чем,

Страдая под безжалостным бичом,

Израненный о жала острых пик,

То лишь о том, что в крепость не проник.

Зачем мне жить, любимая, скажи,

Без глаз твоих, без тела, без души?

Я не ропщу, мне не о чем жалеть.

У ног твоих позволь мне умереть.

Свет на пятом этаже

Холодный луч унылого сознанья

Блуждает по безрадостной душе.

Где вы, мои вчерашние желанья?

Где свет в окне на пятом этаже?

Тот, на который в юности часами

Смотрел из мрака ночи под дождём.

Когда любовь завладевает нами,

И тень в окне мы как награду ждём.

И дождь, и ветер, и скамью у клёна,

И жёлтый лист, и лужи, и асфальт…

Счастливый и отчаянно влюблённый

Я был готов обнять и целовать.

Спасибо и на том, моё сознанье.

Пусть мир пустыней кажется уже —

Я помню то безумное желанье

И свет в окне на пятом этаже.

Любимая, в душе под слоем пыли

Лежат прекрасной вазы черепки!

Но всё же хорошо, что в жизни были

И эта ночь, и письма, и звонки.

Акростих

Нежность в чем? Я все гадаю.

Астру белую беру,

Тень сирени вспоминаю,

Арфы звуки на ветру.

Шорох волн в тиши ночной.

Алый парус над волной.

Мех куницы серебрится.

Ил, как пух, на дне морском.

Лель поет. Нектар струится.

Аэлита входит в дом.

Ясной полночью и днем.

Наташе

До чего же ты мне вся мила.

Счастлив воздухом дышать одним.

Как черёмуха белым-бела,

Как осеннего костра дым.

Каблучков твоих ловлю стук.

Мир без музыки твоей пуст.

Счастлив крошке из твоих рук,

Счастлив слову из твоих уст.

Ты же скажешь, сочиняю мол.

– Всё в слова играешь, поэт.

Вот возьму я да и вымою пол.

Вот возьму и приготовлю обед.

Любовь, мечта, Бородино

Была же женщина одна!

О ней не помнят, как ни странно,

Страницы старого романа —

Тучкова верная жена.

Молчит музей про эту быль.

И нет её в парадных рамах,

И не найдёшь на панорамах…

О ней всё знает монастырь!

Где смотрит в душу скорбный лик,

Горят по келиям лампады,

И две плиты могильных рядом

Венчают с вечностию миг.

Там предстаёт святая Русь!

В день Бородинской годовщины,

Как у сияющей вершины,

Ей до земли я поклонюсь!

Следы стирает время. Но

Горит свечой живая память,

И навсегда пребудут с нами

Любовь, мечта, Бородино!

На Сретенском бульваре мы не встретились

На Сретенском бульваре мы не встретились.

Он зря манил волшебною листвой.

Там есть в метро из мрамора отметины —

Сюжеты нашей жизни городской.

Пречистенка, Волхонка, Патриаршие,

Неглинная, Никитская, Страстной…

Мы, пьяные, счастливые, пропащие,

В обнимку на мозаиках с тобой.

Так почему бы нам не встретиться на Сретенском?!

Не пошуршать опавшею листвой?!

Чтоб стал и он любимою отметинкой

На перекрёстке жизни скоростной!

Пречистенка, Волхонка, Патриаршие,

Неглинная, Никитская, Страстной…

И Сретенский,