Особо опасная особь - Андрей Плеханов

Только Лина вовсе не жаждала одиночества.

Она украла у Виктора Дельгадо тот дар, что предназначался только ему. И не знала, что с ним делать. Она надеялась, что время сотрет боль, выветрит кошмары из памяти, снова сделает ее нормальным человеком. Но это не произошло до сих пор, и не было надежды, что произойдет в дальнейшем. Стансовские гены, пиявками присосавшиеся к хромосомам, изменили ее личность — грустный, но уже очевидный факт. К счастью, не сделали ее злее, грубее, бесчеловечнее — чего можно было ожидать, но обострили все эмоции, превратили, в сущности, в неврастеничку. То, что раньше воспринималось спокойно, например криминальные новости, теперь неожиданно вгоняло Лину в слезы. Ей стало трудно находиться среди людей — чувствовать их неестественность, делать вид, что не замечает обычной для людей лжи.

С ускоренной мышечной реакцией дело тоже обстояло не самым лучшим образом. В последнем своем полете на скипере Лина вдруг почувствовала неудержимое желание разогнаться до невероятной, убийственной скорости — пальцеглаз проснулся помимо ее воли. Перегрузка угробила бы всех пассажиров — примитивно, неотвратимо. Слава богу, это был лайнер среднего класса — наличествовал второй пилот, Лина передала ему управление, сослалась на страшную боль в животе и немедленно сбежала из кабины. Нарушая все инструкции, засела в туалете до конца полета и с ужасом смотрела на свои пальцы — дрожащие от возбуждения, от желания добраться до рычагов управления и врубить скорость на самый максимум. Естественно, после приземления ей предложили немедленно пройти медкомиссию. Само собой, она отказалась. Она предпочла уволиться в тот же день.

Теоретически Лине нужно было записаться на прием к врачу, начать принимать что-то успокаивающее. Но как она могла пойти к врачу, как? Первый же анализ крови выявил бы вопиющую нестандартность в биохимических процессах, следующий — нестандарт в хромосомном наборе. Нет, нет, нет. Она дико боялась засветиться.

Ее тело стало совершенным. Но в душе царил ужасный беспорядок.

Лина хотела ступить на далекую планету — дикую, безлюдную, бесплодную. Мечтала стать одним из первых колонистов. Она проверила все — Мирта действительно существовала, и была именно такой, какой ее описал Виктор. Фотографии Мирты висели теперь над кроватью Лины, она долго смотрела на них перед сном, стараясь сдержаться от слез. Виктор подарил ей прекрасную мечту, он же цинично разрушил ее, втоптал в грязь. Виктор подарил ей новое тело и оставил наедине с ним — нечеловечески сильным, чуждым и непослушным, — чтобы маяться и не находить себе места в обычной земной жизни.

Что сейчас, в настоящую минуту, происходит с Виктором Дельгадо? Находится ли он все еще на астероиде? Шон не забрал Виктора оттуда, но Виктор давно мог найти способ удрать. В самом деле — что сложного с его-то деньжищами и хорошо налаженной космической приват-связью.

Почему Виктор до сих пор не вышел на Лину, не попытался ее убить? В его интересах — не оставлять в живых такого опасного свидетеля, как она.

Черт его знает... Виктор — хитрая и опытная бестия. Логику его действий нельзя просчитать и предугадать. Будем надеяться, что он сдох внутри своего астероида, что тварь, которая там появилась, убила его, потому что иного Виктор не заслуживает.

Будем надеяться.

Лина подошла к входу, и стеклянные двери автоматически распахнулись. Охранник попался знакомый, но все же пришлось приложиться пальчиками к сканеру отпечатков, вытаращиться на пару секунд в идентификатор сетчатки глаз. “Добро пожаловать, мисс Горны, рад вас видеть. Мистер Горны ждет вас у себя. Вас проводят до его кабинета”. — “Спасибо, не нужно, я дойду сама”. — “Нет, нет, мисс Горны, таково распоряжение самого мистера Горны. Дэйв проводит вас”. — “Ну ладно, ладно, пошли”.

Всегда так. Безопасность для отца — превыше всего. Он, видите ли, опасается налета террористов и грабителей. Знал бы, в какую историю вляпалась его непутевая доченька...

Лина невесело вздохнула и поплелась вслед за охранником.

Кабинет Джозефа Горны. Никаких новомодных скульптур-голограмм и проецируемых предметов интерьера — вся обстановка натуральная, олд-фэшн, то ли выполнена в стиле второй половины двадцатого века, то ли действительно является ею, то есть антиквариатом. Шкафы темного дерева вдоль стен, в них — не меньше десятка настоящих книг. Несколько массивных кожаных кресел. Вращающиеся лопасти золоченого вентилятора под потолком. Ковровая дорожка на паркетном полу ведет к тяжелому дубовому столу. За столом сидит хозяин кабинета. Аккуратно уложенные волосы — некогда светлые, а теперь просто седые, гладко выбритое подтянутое лицо, тонкие губы, близорукие голубые глаза, увеличенные толстыми линзами очков. Словом, само приличие и порядочность, воплощение моральных устоев хай-стэнда. Папа.

— Привет, доченька.

— Привет, папа.

Лина пошла к столу — знала, что отец не встанет, не поднимется ей навстречу: воспитанные дети должны знать, как вести себя со старшими. Наклонилась над столом для положенного поцелуя в щечку, села в кресло, сложила руки на коленях и уставилась в пол.

— Лина, что с тобой творится?

— Ничего, пап. Ничего особенного.

— Ты бросила работу и ничего не делаешь уже два месяца. Это что, нормально?

— Я не могу больше работать пилотом. Не могу.

— Хорошо, — Горны хлопнул ладонью по столу. — Не работай пилотом. Я всегда был против этой работы, недостойной члена нашей семьи. Слава богу, что ты ушла оттуда. Но дальше-то что? Так и будешь бездельничать? Почему ты скрываешься от нас, почему не отвечаешь на звонки, почему, в конце концов, не придешь и не расскажешь, что случилось? Ты прекрасно понимаешь, что все мы очень переживаем за тебя, постоянно думаем, что с тобой. А ты так вот поступаешь с нами. Извини, но мне кажется, что это бессовестно с твоей стороны.

Ну вот, понеслось. Всегда одно и то же.

— Мне нужно было время, пап. Время подумать.

— Ну и как, надумала что-нибудь?

— Пока ничего.

— Ты плохо выглядишь, Лина. Бледная, худая, нестриженая. Что у тебя на голове? Что это за копна?

— Это прическа, пап. Такая прическа.

— Прическа — это вот что, — Горны провел ладонью по своим волосам. — Прическа хай-стэнда, приличного человека. А то, что у тебя там торчит в разные стороны, подходит только разве марджу.

— А я и есть мардж, — ляпнула Лина.

Джозеф Горны все-таки соизволил встать — медленно поднялся во весь свой немалый рост, наливаясь гневной пунцовостью. Уперся обоими кулаками в столешницу, наклонился над ней и вперил взгляд в дочь.

— Значит, ты мардж? — спросил он тихо. — Еще скажи, что тебе нравится быть марджем.