Лето Мари-Лу - Стефан Каста

Я встаю на одну ногу и пытаюсь прокукарекать. Но Мари-Лу снова погружается в чтение. Я намазываю себе несколько бутербродов и стоя ем.

— Позже устроим тренировку, — говорю я.

Мари-Лу неохотно позволяет отвезти себя во двор. Я ставлю коляску в тени под яблоней. Затем прошу ее показать те движения, которые она обычно делает.

— Они разные, все зависит от того, какую часть тела я тренирую.

— Ноги.

— Чаще всего я выполняю «велосипед». На спине, ну ты знаешь, — говорит Мари-Лу.

Я задумываюсь.

— Мне кажется, ты могла бы делать вот так, — говорю я. Очень медленно я поднимаю вперед одну ногу. Когда ступня оказывается на высоте нескольких дециметров над землей, я опускаю ее.

— Это действительно так необходимо? — говорит она.

Я киваю.

Мари-Лу вздыхает и поднимается. Она держится руками за ствол дерева.

— Ты должна раскачивать ногой вперед и назад.

— Сколько раз?

— Не меньше десяти каждой ногой.

— Десять раз вперед и десять назад?

Я киваю.

— Начнем с правой, — бойко говорю я.

Мари-Лу смотрит на меня с отвращением.

— Вверх! — командую я.

Мари-Лу медленно поднимает ногу. В десяти сантиметрах над землей я торопливо говорю:

— Еще немного!

Нога на мгновение застывает. Затем медленно поднимается еще на несколько сантиметров.

— Хорошо. Подержи ее так!

Но Мари-Лу не хочет. Нога опускается. Я притворяюсь, что не обращаю внимания.

— Теперь левой ногой. Вверх!

Левая нога начинает медленно подниматься.

— Не останавливайся! — говорю я. — Еще немного. Вот так! И еще немного! Хорошо. Подержи ее на весу, если можешь.

Нога снова опускается. Мари-Лу смотрит на меня злым взглядом.

— Все хорошо, — говорю я. — Теперь снова правой.

Несколько секунд Мари-Лу не двигается, словно сомневаясь, стоит ли меня слушать. Затем правая ступня отрывается от газона и медленно поднимается.

— Еще немного!

Нога поднимается. Мне кажется, даже выше, чем в прошлый раз.

— Замечательно, Мари-Лу! Задержи ее в таком положении.

Нога повисает в воздухе. Я тихо считаю.

— А теперь вниз.

Ступня приземляется на траву.

— Ты считаешь, это слишком трудно? — спрашиваю я.

— Нет, просто скучно, — отвечает Мари-Лу.

Я смеюсь.

Я не знаю, какой должна быть гимнастика для инвалидов, но мне хватает нескольких минут, чтобы понять, что Мари-Лу обладает большим потенциалом, чем хочет мне показать. Мне кажется, она могла бы поднять ноги выше. Если б только захотела. Интересно, почему она ленится?

Я вспоминаю одного маленького польского мальчика, Кржиштофа или Круссе, появившегося в нашей команде юниоров в прошлом году. На поле он был подвижный, как белка, но его мускулы на руках были такими слабыми, что он ронял клюшку, едва взяв ее в руки. Я дал ему пару гантелей. Уделял ему по несколько минут на каждой тренировке. Следил, чтобы он все делал правильно. Хвалил его. Сказал, что, если хочет, может взять гантели домой. Весной он стал лучшим нападающим. Его было почти невозможно остановить. Примерно таким, как Круссе, был и я в его возрасте. Таким же безнадежно слабым. Думаю, поэтому-то я о нем и заботился. Или это мой материнский инстинкт?

Каждый мускул имеет свой потенциал. Он может стать огромным, если регулярно тренироваться. Вот и вся тайна. Пятнадцать минут в день — это два часа в неделю. Сто часов в год. Насколько я понимаю, между Мари-Лу и моими семилетками нет никакой разницы. Уж если что-то двигается, то оно двигается. В противном случае не о чем говорить. Но ее ноги могут ходить. И я хочу, чтобы они ходили лучше.

— А теперь левой ногой! — командую я.

Мари-Лу сидит передо мной, я откидываюсь на спинку стула с альбомом на коленях и осторожно царапаю карандашом по мягкой бумаге. Я начинаю понимать, зачем художникам мольберты. В любой момент можно отойти на несколько шагов назад, склонить голову набок, посмотреть на работу со стороны.

Глаза Мари-Лу следят за мной. Я вижу, что она думает обо мне. Глаза выдают ее мысли. Она смотрит скептически. Словно снова отдалилась от меня. Возможно, всему виной гимнастика. Или она считает, что я сую нос не в свое дело.

Я почти уверен, что она не подозревает, что я вижу ее мысли. Чем дольше я вглядываюсь в ее лицо, тем больше узнаю о ней.

Наши лица — как открытые книги. Остается лишь прочитать. Там написано обо всем. Вся наша жизнь, все трагедии и радости, которые мы пережили, отражаются на лице. В глазах, морщинках у рта, в посадке головы и подбородка. Все это я хочу уловить. Но я вижу нескольких Мари-Лу. Какую из них мне выбрать?

И все же: рисовать — это гораздо больше, чем просто изображать свою версию кого-то. Нужно владеть разными техниками, много упражняться. Иначе как передать объем головы Мари-Лу, заставить ее выйти из плоского листа? Я снова бьюсь над формой. Рисую большое овальное яйцо, затем заполняю его линиями, пока не начинаю чувствовать объем изнутри.

Сегодня она гораздо естественнее, чем вчера, когда была Моной Лизой, но я все равно недоволен ею. Не то выражение глаз. Щеки какие-то впалые. Губы сжаты.

Я работаю над правой рукой, покоящейся на подлокотнике. Мне повезло с предварительным наброском, я смог уловить ее красивую форму, изящество тонких пальцев. Руки могут испортить всю картину. «Будьте внимательны, — говорила Гунилла Фаландер. — Смотрите фильмы, посещайте выставки. Плохие художники никогда не рисуют руки. Они скрывают их за спиной или под шерстью собаки».

Я рассматриваю предплечье Мари-Лу. Сейчас, когда она одета, не видно, насколько натренирована у нее верхняя часть тела. Но я видел ее и в бикини, и без бикини и знаю, что мышцы ее рук как у тяжелоатлета.

Я пропускаю другую руку с бутылкой и цветами и перехожу к ногам и ступням. Сегодня она босиком, мне это нравится, хотя рисовать пальцы ног так же сложно, как и пальцы рук. Кстати, ее пальцы рук и ног очень похожи. Такие же длинные и слегка поджатые, как у сидящего котенка.

Такое сравнение подходит для пары босых ног, торчащих из-под джинсов. «Вот она, настоящая Мари-Лу. Это уже что-то», — думаю я и выпрямляю спину.

— На сегодня хватит, — говорю я.

— Сегодня мне тоже нельзя посмотреть?

— Ты же знаешь, нельзя.

На улице все так же жарко. Мы почти не в силах что-либо делать. Весь день проводим на мостках. Перетаскиваем из дома все больше и больше вещей, и вскоре мостки становятся похожи на гостиную. Среди них термос в цветочек, чашки и блюдца, комиксы, в основном старые номера «Агента Х9», моя старенькая стереосистема, махровые полотенца, голубой складной пластмассовый стул, бутылочка солнцезащитного крема, купленного мной для Мари-Лу, мой альбом для эскизов, карандаши, папин справочник и куча разных мелочей.

Я вполуха слушаю интервью врача, лечащего душевнобольных людей. Мари-Лу читает роман Стига Дагермана «Обжегшись на молоке», купленный папой зимой на книжной распродаже. Она погрузилась в чтение с головой. Едва отвечает, если я у нее что-нибудь спрашиваю. Время от времени облизывает кончик пальца и перелистывает страницу. После обеда Мари-Лу захлопывает книгу.

— Какой хороший роман! Жуткий, но хороший, хотя и старый.

— Папе тоже понравилось.

— Ты читал его?

— Не этот роман. Другой. В школе я писал доклад по творчеству Дагермана. Он покончил жизнь самоубийством. Закрылся в машине и отравился выхлопными газами, когда ему было тридцать.

— Фу, — говорит Мари-Лу. — Это чувствуется. Такое же настроение. Главный герой пытается покончить с собой на острове.

Я чувствую, что не хочу обсуждать тему самоубийства.

— Искупаемся? — предлагаю я.

— Если только будем в состоянии добраться до воды, — отвечает Мари-Лу.

Вот так мы проводим эти жаркие дни. Нам хорошо.

Ближе к вечеру, когда жара немного спадает, я снова тренирую Мари-Лу. Она выполняет то же самое упражнение, качает ногой взад-вперед, хотя мне оно уже разонравилось.

Мари-Лу не испытывает ни капли восторга, но делает то, что я говорю. Через силу, вяло, словно это ее совсем не касается.

— Держи ногу так, — говорю я. — Хорошо, Мари-Лу! А теперь вниз…

Она зло смотрит на меня, волосы взлохматились и закрывают пол-лица, но она и не откидывает их.

— Левую ногу вверх! Хорошо. Продолжай! Продолжай! Борись, Мари-Лу. Повыше. Еще немного. Вот так. Держи ногу так. Хорошо. И вниз…

Я не обращаю внимания на ее надутый вид. Я полностью сконцентрирован на ее ногах. Регистрирую каждое движение, отмечаю каждое малейшее изменение. Я вижу, что она может больше, чем показывает. Интересно, насколько больше? У меня есть в запасе еще одно упражнение, думаю, оно тоже подойдет. Но сейчас не время болтать об этом. Слишком рано.

— И правой, вверх!