Аграрная исстория Древнего мира - Макс Вебер

Напротив, эллинские (несмотря на то, что как раз в античных источниках постоянно подчеркивается значение скота именно как рабочего, а не как молочного), а также римское общества в своей аграрной основе обнаруживают по существу больше родства с нашими средневековыми условиями. Черты, резко отличающие Древность от Средневековья, выработались на той ступени развития, когда после окончательного перехода к прочной оседлости масса населения ввиду необходимости перехода к более интенсивному труду была прикована к земле и по своим экономическим условиям не была уже способна служить для военных целей, так что путем разделения труда выделилось профессиональное военное сословие, которое и старалось для извлечения средств на свое содержание эксплуатировать невооруженную массу. Развитие военного дела (и техники) до степени искусства, требующего постоянного совершенствования и упражнений и потому доступного только людям, посвятившим себя этой профессии, шло с этим параллельно, отчасти как следствие, отчасти как вызывающая его причина. В Европе в начале средних веков подобный процесс привел, как известно, к возникновению «феодализма». В той форме, в какой он возник там и в то время, Древность знала его только в зачатках: соединение вассалитета и бенефиция[3] и та форма, в какую вылилось романо-германское ленное право[4], не имеют полной аналогии в Древности в историческую эпоху. Но ведь совсем и не нужно, и не правильно ограничивать понятие «феодализма» только этой специальной его формой. Культурным народам, как азиатского Востока, так и древней Америки, были известны учреждения, которые мы, имея в виду их функцию, без всякого колебания признаем «феодальными», и непонятно, почему бы не подвести под это понятие и все те социальные учреждения, в основе которых лежит выделение из общей массы населения господствующего слоя (Herrenschicht), живущего для войны и службы царю, и его содержание при помощи привилегированного землевладения (будь то чиновничьи лены (die Amtslehen) в Египте и Вавилонии или спартанское государственное устройство), ренты и барщины, отрабатываемой зависимым невооруженным населением. Различие заключается лишь в том, каким образом военный класс расчленен и экономически обеспечен.

Среди различных возможностей расселение господствующего класса по всей стране в качестве вотчинных землевладельцев (Grundherren) есть та «индивидуалистическая» форма феодализма, которую мы встречаем на Западе в средние века (а в зачатках уже и на исходе Древнего мира) и которая поддается точному анализу. Напротив, средиземноморская и, в частности, эллинская Древность знала в начале своего культурного развития «городской феодализм» («Stadtfeudalismus») поселенных совместно в укрепленных местах профессиональных воинов. Не то, чтобы «городской феодализм» был единственной формой феодализма, известной Древности; но в этой форме он прямо господствовал в позднейших центрах «классической» политической культуры в начале их своеобразного политического развития. Он означал поэтому для них нечто большее, чем то, что означало принудительное переселение сельского дворянства в некоторые города в средневековой Италии.

Импорт более развитой иноземной военной техники производился в Южной Европе в древности морским путем и одновременно с тем, как захваченные им раньше всего прибрежные местности вступили в широкий, по крайней мере, если судить по его географическому протяжению, оборот. Как правило, классом, который прежде всего извлекал выгоду из этого оборота, как раз и был господствующий класс феодалов. Поэтому специфически античное феодальное развитие и привело к образованию феодальных городов-государств. Напротив, Центральная Европа в начале средних веков сухим путем была охвачена по существу однородным военно-техническим развитием. Когда она созрела для феодализма, в ней не было такого, как в древности, сильно развитого оборота, в связи с чем здесь феодализм строился в гораздо большей степени на земельной основе и создал феодальное поместье (Grundherrschaft). Поэтому связь, которая связывала здесь господствующий военный слой, была по существу чисто личной связью ленной верности; в древности же это была гораздо более крепкая связь права городского гражданства.

Отношение этого античного городского феодализма к меновому хозяйству напоминает нам рост свободного ремесла в наших средневековых городах, падение господства в городе знатных родов («Geschlechter»), скрытую борьбу между «городским хозяйством» и «феодальным поместьем» («Grundherrschaft») и разложение феодального государства благодаря развитию денежного хозяйства в эпоху позднего Средневековья и в Новое время.

Но эти аналогии со средневековыми и современными явлениями, сами собой напрашивающиеся на каждом шагу, по большей части в высшей степени ненадежны и нередко прямо-таки вредны для непредвзятого познания. Ибо эти сходства легко могут быть обманчивы и нередко и действительно бывают такими. Античная культура имеет специфические особенности, которые резко отличают ее как от культуры средневековой, так и от культуры Нового времени. По своему экономическому центру тяжести она до начала императорской эпохи является на Западе береговой, приморской культурой (Küstenkultur), а на Востоке и в Египте прибрежной, речной культурой (Stromuferkultur) с географически экстенсивной и приносящей высокую прибыль внутренней межрегиональной (interlokalen) и международной торговлей, которая, однако, по относительному значению количества обменивавшихся товаров, если исключить некоторые значительные intermezzi[5], остается позади позднего Средневековья.

Правда, предметы торговли очень разнообразны, и в их число входят и неблагородные металлы и гораздо больше сырых материалов, чем можно было бы предполагать a priori.

Но, с одной стороны, сухопутная торговля может только в отдельных пунктах, да и то лишь в отдельные периоды, идти в сравнение с (торговлей) позднего Средневековья; с другой стороны, и в морской торговле большинство предметов массового потребления играют действительно господствующую роль лишь в известных высших пунктах политического и экономического развития, прежде всего в случаях монополизирования штапельного права: в Афинах, позднее на Родосе, в Египте и в Риме. Сумма годового оборота, которую Белох определяет на основании данных об аренде пирейских пошлин за 401–400 гг. (пошлина взималась в размере 1/50 стоимости товара, арендная плата равнялась 30–36 талантам[6], следовательно, оборот был около 2000 талантов = около 13 млн. фр.), составила бы, впрочем, для одного Пирея, к тому же очень скоро после Пелопонесской войны[7] (и не принимая во внимание разницы в покупной цене денег) во всяком случае приблизительно 1/10 внешнего оборота теперешнего[8] Греческого королевства (130–140 млн.), что составляет, конечно, внушительную сумму и достоверную в том случае, если будет окончательно установлено, что эти торговые пошлины равнялись тогда лишь 2% и что на откуп сданы были только они одни, а не вместе с какими-либо иными платежами. Но тут все спорно. Еще внушительнее была бы сумма в 1 млн. (родосских) драхм (= приблизительно 140 аттическим талантам), которой достигал по утверждению родосцев (NB!) пошлинный сбор их острова (занимавшего, впрочем, исключительно привилегированное положение среди почти всех эллинистических государств) до основания свободной Делосской гавани (после того — только 150 000 драхм!), если бы это утверждение не было довольно-таки сомнительным, несмотря на свой «официальный» характер. Чтобы, тем более, 5%-ный сбор с морского оборота одних союзных городов, не считая Афин и самых больших островов, установленный афинянами в V в. до P. X. взамен известных взносов союзников, хотя бы только по их субъективному расчету мог дать 1000 талантов, как утверждает Белох, представляется мне немыслимым. Место из Фукидида[9], которое имеют при этом в виду, по своей чрезмерной сжатости не может служить достаточным основанием для правильного понимания смысла этого мероприятия, и к тому же эту цифру трудно согласовать с 30–36 талантами аренды пирейских пошлин. И подать, заменяемая 5%-ным повышением цены ввозимых морем товаров, была бы детской игрой. 55 млн. сестерциев[10] (16 млн. франков), которым равнялся годовой ввоз Египта морем из Индии при Веспасиане[11], так как, по-видимому, чтение соответствующего места источника правильно, составляют во всяком случае очень значительную сумму, выше которой, по-видимому, и не поднимался торговый оборот в античном мире в свободной частной торговле — без государственного контроля и без государственного пособия. При всяких цифрах, относящихся к античной древности, надо, кроме того, всегда помнить, что не одни вещи, но также и люди (рабы) составляли (благодаря легкости их транспортировки) во времена расцвета торговли очень важный, а в мирные времена, при хорошем качестве, и очень ценный предмет торговли. Зависимость от подвоза иноземного хлеба там, где она в древности составляет постоянное явление, всегда была обстоятельством, которое вызывало вмешательство со стороны власти и влекло за собой институционные и политические последствия самого широкого характера, потому что частная торговля являлась недостаточной для того, чтобы обеспечить население продовольствием (литургии[12] в Афинах, закупка хлеба государством на деньги, обеспеченные ипотекой, и раздача его гражданам, как в Самосе и т. д., вплоть до грандиозных мероприятий Рима).