Через костры и пытки - Анатолий Белов

— Ну что же, Везалий, — сказал ему на прощание Якоб Сильвий. — Вы сделали немалые успехи и, если будете благоразумны, думаю, добьетесь многого на медицинском поприще. Я повторяю — благоразумны, ибо, прибавив это качество к своим достоинствам, вы много бы выиграли. Если же вы пренебрежете им, я лично не поручусь за ваше будущее.

А некоторое время спустя Якоб Сильвий получил известие о том, что его ученик Везалий попал в неприятную историю и вынужден был оставить Лувен. Он снял с виселицы труп казненного преступника и произвел вскрытие. Лувенское духовенство потребовало строжайшего наказания за такое кощунство. А вступать в конфликт с церковью значило заведомо проиграть. Церковь же намеревалась всерьез заняться «делом» Везалия. Раздавались голоса, требовавшие предать суду того, кто посмел производить какие-то опыты над человеческим телом. Как-никак тело являлось вместилищем человеческой души. И даже после того, как она покинула его, никому не было дано права резать тело.

Вначале Везалий пробовал что-то объяснять, доказывать, но затем понял, что споры тут бесполезны, и счел за благо покинуть Лувен.

Получив эту весть, Якоб Сильвий покачал головой и вздохнул:

— Я говорил ему, надо быть благоразумным. Он не внял моим советам.

И, немного помолчав, добавил:

— Ему будет очень трудно в жизни. Очень трудно.

Лувен остался позади: городская стена, над которой возвышались остроконечные башенки с флюгерами, уходила все дальше и дальше, пока не растаяла в туманной дымке. Пылилась дорога. Впереди был долгий путь. В Италию. В Падую.

Везалий не сразу принял решение, долго думал о том, какой город избрать, куда направиться, для того чтобы иметь возможность продолжать работу. Голова его была полна замыслов, руки жаждали работы.

Он перебирал возможные варианты и в конце концов принял решение ехать в Падую, откуда несколько лет назад получил официальное приглашение. В этом итальянском городе был достаточно известный университет, преподавать в котором было лестно для любого ученого. На медицинском факультете было немало молодых преподавателей, а молодежь, как думал Везалий, скорее поймет его, чем старики, которые уже не могут вырваться из-под власти галеновского авторитета.

Поначалу все складывалось для него благоприятно. В Падуанском университете его хорошо встретили, предложили подготовиться к сдаче экзаменов на получение ученой степени.

Да и вообще здесь дышалось легче, чем в Париже и Лувене. Ведь Италия во времена Везалия была той страной, на земле которой начала свою жизнь новая эпоха — эпоха Возрождения, или Ренессанса, пришедшая на смену средневековью. Она была, по словам Энгельса, родиной «жизнерадостного свободомыслия нового времени».

Само понятие «возрождение» говорит о стремлении возродить то, что, казалось, навсегда ушло из жизни. Новая эпоха вступила в историю под флагом возрождения античной культуры, светлой, жизнерадостной, утверждавшей разум и красоту человека. Она противопоставлялась средневековому застою, жизни, насильственно втиснутой в прокрустово ложе церковных догм, обычаев и ритуалов. И не случайно, замечает советский ученый А. Лосев, «ни одна эпоха в истории европейской культуры не была наполнена таким огромным количеством антицерковных сочинений и отдельных высказываний».

Феодальное общество разлагалось, на смену ему шло общество буржуазное с его деловым практицизмом, который ломал сковывавшие его рамки воздвигнутых христианской церковью условностей. Церковь вынуждена была в какой-то мере сдать былые позиции, отказаться от безраздельного господства над духовной жизнью людей, смириться с властными требованиями времени. Но она продолжала оставаться влиятельной силой.

Она не изменила своего отношения к науке. Прежними остались ее представления, незыблемыми «священные догматы». Продолжала существовать инквизиция, продолжали в поте лица трудиться тюремщики и палачи, выполняя постановления церковных судов, сурово осуждавших вольнодумцев и свободомыслящих. И все же дух новой эпохи сказался на той обстановке, которая сложилась в итальянских университетах, в том числе и в Падуанском, где обосновался Везалий. И это поднимало настроение, вселяло надежды.

Вскоре Везалий был допущен к экзамену на получение ученой степени и блестяще выдержал его. Он стал доктором медицины, что открывало для него новые возможности и перспективы.

В качестве профессора медицинского факультета он начал читать лекции студентам. Тщательно готовился к ним, читал вдохновенно, и они всегда привлекали много слушателей. Они были интересны тем, что не повторяли избитых истин, а излагали результаты тех исследований, которыми занимался Везалий.

А он, изучая внутреннее строение человеческого организма, все больше укреплялся в мысли, что в учении Галена немало весьма значительных ошибок, которых просто не замечали те, кто находился под влиянием галеновского авторитета. А может быть, и не желали их замечать. Ведь каждое новое слово в науке дается с боем. Надо доказывать, отстаивать свою точку зрения, вступая в конфликт с теми, кому гораздо спокойнее находиться во власти установившихся представлений, идти по проторенному пути, чем искать новый, неизведанный.

Гален был великим врачом своего времени. Но время не стоит на месте. С той поры, когда он жил, человеческое познание ушло вперед. И познание человеческого организма тоже. Целый ряд положений, соответствовавших уровню знаний его эпохи, нуждалось в уточнении, пересмотре. Это естественный процесс, который понятен каждому. И лишь крайние консерваторы и ретрограды не желают того понимать. Им спокойнее и удобнее отстаивать старое, преграждая путь новому.

Такие же позиции занимала и церковь. Она боялась нового потому, что оно требовало пересмотра и церковных взглядов на те или иные вопросы. А богословие всегда претендовало на истинность своих представлений. Богословы боялись, что все изменения, которые они внесут в эти представления, поколеблют авторитет религиозного вероучения, авторитет церкви. Потому и стояли они на защите традиционных взглядов даже тогда, когда была очевидна их несостоятельность.

Везалий знал, как дорого обходится любая ошибка в медицине. Значит, надо исправить эти ошибки, дать правильное описание человеческого организма, ибо без этого медицина будет топтаться на месте, не сможет развиваться. Конечно, потребуется много усилий и труда, борьба с застоем, косностью, со слепым преклонением перед авторитетами. Но без этого медицина не сможет развиваться.

Начались годы напряженной работы над многотомным сочинением о внутреннем строении человеческого организма. Его невозможно было создать за письменным столом. Опровергнуть Галена можно было только с помощью фактов. А их давал лишь опыт. Поэтому каждое положение требовало многократной проверки, каждой фразе в трактате Везалия предшествовали многочисленные исследования.

Невозможно подсчитать, сколько часов провел он у секционного стола. Каждый орган изучался тщательно, скрупулезно. Везалий делал зарисовки, которые наглядно подтверждали его правоту. А потом началось сравнение с тем описанием различных органов тела, которые оставил Гален.

Четыре долгих года работал он над своим трудом. В 1543 году семитомный труд «О строении человеческого тела» вышел в свет в Базеле в издательстве Опорина.

— Безумец! Безумец!

Профессор Якоб Сильвий нервно ходил по кабинету, не находя себе места. Он был вне себя от гнева.

— Безумец, — повторял он. — Он поднял руку на самого Галена, на великого Галена. Он захотел затоптать в грязь самое святое. Ну нет, так это ему не пройдет.

В кабинете никого не было, и Сильвий мог дать волю своим чувствам. Консерватор и рутинер, Якоб Сильвий не мог простить подобной дерзости своему ученику. Для профессора Гален был иконой, на которую следовало молиться. Книгу, в которой подвергались пересмотру некоторые положения галеновского учения о строении организма, Сильвий воспринял как выпад против него самого.

— Ничего, ничего, — вслух говорил Сильвий. — Я отвечу ему. Я покажу, чего стоят его открытия, покажу всем, чтобы мир увидел, что Везалий — песчинка жалкая по сравнению с Галеном, титаном мысли, учение которого будет жить вечно.

Это были не пустые угрозы. Сильвий поклялся, что уничтожит своего бывшего ученика. И он начал действовать.

Вскоре появился написанный Сильвием памфлет, в котором опровергались доводы, выдвинутые Везалием, содержались призывы к самому строгому наказанию того, кто неуважительно отнесся к великому Галену, посмел усомниться в правоте его учения. Памфлет назывался «Опровержения клевет некоего безумца на анатомию Гиппократа и Галена, составленные Якобом в Париже». Сильвий выступил против своего ученика.