Ворон. Тень Заратустры - Дмитрий Вересов

В одно мгновение Антон преодолел расстояние между ним и собой. Обхватил тонкое юношеское тельце поперек и отшвырнул в сторону.

Но сам отскочить не успел.

Дикая, животная боль прорезала его тело. Кто-то закричал. Завыла собака. Со станции бежали люди. Товарняк, дергаясь, подавая колесами назад, останавливался. Боли уже не было. Скавронский с каким-то безучастным интересом смотрел, как мелькает в просвете колес, там, за поршнями, на щебенке между шпалами, его нога, нелепо перевернутая пяткой вверх в искромсанной штанине, поплывшей пятнами крови и мазута.

Уперевшись руками в колкий щебень, Антон поднялся, подтягиваясь, как по лесенке, за доски вагона. «Надо бы как-то до медпункта дойти, – металась в голове одна и та же мысль. – Неудобно-то как! Некрасиво!» В ушах гулко стучало, бешено колотилось сердце.

Ему было жарко, испарина выступила на лбу. Облокотившись на стенку вагона, он вытирал пот, тупо разглядывая натекшую лужу крови. Она густела на глазах, издавая приторный запах, от которого воротило, кружилась голова. Антон рухнул на чьи-то руки, заглядывая в обезумевшие от ужаса глаза. «Почему они так испуганы?»

Себя он видел со стороны. Происходило все очень быстро, но движения вокруг казались до крайности медленными. Пространство и время смещались, переворачивались; люди и дома сделались маленькими, плавали вдалеке, как в зыбкой путине, хотя и выглядели чрезвычайно отчетливыми. Он не чувствовал своего тела. Забылся, потом ненадолго очнулся. Внизу сновали люди в белых халатах. Кто-то орудовал с капельницей. Один – лица его Антон не мог разглядеть – глухо, под маской, ругался. Он шаркал длинной иглой под ключицей Антона, а шприц все не наполнялся кровью. Наконец стало легко и свободно, будто его отпустили. Он полетел, кружась в удивительном свете, исходящем от радужных стен коридора. Полетел все выше и выше, слыша затихающие голоса:

– Остановка сердца!..

– На счет: раз, два…

– Адре…

(2)

Антон проснулся. Не переставая, ныла нога. Он сжался, вспомнив, что болеть нечему.

В палату заглянула постовая сестра.

– Ребята! Стройся! Будем ставить уколы.

Антон горько усмехнулся, подтянулся на спинке койки. Культя казалась тяжелее самой ноги. Накрахмаленный колпак медсестры опустился на самые брови, искоса она поглядывала на лоток с медикаментами. Стакан с термометрами при этом упирался в ее грудь. Видимо, ею она и придерживала лоток. Шла и смеялась:

– Ничего из-за этого колпака не вижу. Хоть ты в жопу интубируй.

– Косынку бы повязала по-простенькому… – проворчал пожилой сердитый дядька, корячась на судне.

– Несолидно! Главный хочет, чтоб у нас, как в четвертом управлении, все было.

Толстушка с тугими щечками лукаво подмигнула Антону. На соседней койке раздался сердитый возглас:

– Ты, Заринка, с вечера за меня замуж собиралась, а теперь Тошке подмигиваешь? А ну, иди сюда потискаться!

Девушка расхохоталась:

– Вас вообще боком обходить надо.

– Так ты ж только боком-то между койками пройти можешь.

Заринка не обиделась. К шуточкам пациентов давно попривыкла, могла и сама отбрить да солоно приправить.

– Не могу, бабка твоя рассердится, если все на меня спустишь.

– Дак не до последней же капельки!

– То-то она главному не на перелом твой, а на капельки жаловалась.

Зашла санитарка, и вокруг Антона женщины развели суету. Помогали переодеваться, бриться, стелили свежее белье.

– Похоже, Антон, они тебя в морг собирают, – пошутил сосед.

– А чего ж с ним возиться? Прям с койкой – и на выход. – Заринка склонилась пониже и прошептала Антону в самое ухо: – У тебя сегодня посетитель… – и повела миндальными глазками, изобразив такую таинственность, что навевало на размышление об интимности предстоящей встречи. Антон начал мысленно перечислять всех своих знакомых, кто мог бы проведать его сюрпризом. Шпомеры навещали ежедневно. К Гретке медсестры дышали неровно. Из сердобольности, заложенной в женском подсознании, они мечтали свести ее с Антоном. За последнее время она и в самом деле стала ему ближе, но, при всей красноречивости Заринкиных намеков, у Антона и мысли о Грете не возникло.

Почти каждый день допоздна засиживались братья Рахим и Рашид, приходил даже Миша-ака. От него Скавронский узнал, что в Микоянобаде сняли начальника-раиса, и это навлекло такие серьезные неприятности на хозяина пса, задранного Иргизом, что тот начисто позабыл про свои планы мести. Мальчишек оставили в покое, но Рахиму еще нужно было разобраться с карточными и прочими долгами. Он легко входил в азарт, но, не имея удачи, проигрался настолько, что никакой дедовой отары не хватило бы, чтобы открыто смотреть людям в глаза. Парень виноватился перед всеми и в первую очередь перед Антоном, оказавшимся в такой беде. Но у Скавронского не было ни сил, ни желания даже словом поддержать его. Он не хотел ни передач из его рук, ни встреч с ним. Жаль было старика деда, воспитавшего обоих братьев. Он пришел, едва Антона перевели из реанимации. Больничный халат, накинутый поверх ветхого, простеганного чапана с торчащей местами ватой, и натруженные крестьянские руки с пакетом яблок из собственного сада обезоружили Антона. Стало стыдно, что вину за случившееся он в глубине своего сознания пытался переложить на его несмышленых внуков, по сути, еще не нюхавших пороху жизни.

– Мой дом – твой дом, – сказал ему дедушка Салом, и Антон знал, что это не пустой звук.

Его бы он повидал с удовольствием, но у старика – он понимал крестьянина – много забот, так что вряд ли он сегодня придет. «Может, Мирзо вырвался в будний день из столицы?» – с надеждой подумал Скавронский. Улыбчивый шофер приезжал к нему, как только выдавалось свободное время, привозя с собой ворох веселых новостей и историй. С его появлением в палате будто становилось светлее, а медсестры, вызывая нарекания со стороны старшего медперсонала, вокруг него так и вились. Заринка не скрывала своей заинтересованности персоной Антонова друга, выспрашивала о нем, о его семье. «Сегодня она особенно нарядная, недаром и этот колпак вместо косынки». Под халатиком ярким атласом высвечивалось праздничное таджикское платьице, а на ножках вместо тапок – ладные лодочки.

– Ну, не томи, красавица! Признавайся, кто приехал! – Скавронский потянул сестричку за полу халата.

– Ничего не скажу! – Смеясь, Заринка попыталась высвободиться, поскользнулась на новеньких подошвах и едва смогла удержать равновесие, при этом белоснежный колпак забавно свалился на нос. – Э, ладно! – Она выглянула из-под колпака и лукаво улыбнулась: – К вам приехали, а кто – не знаю, и все…

«Называется, выведал…» – Антон откинулся на подушку. Ощущение сюрприза коснулось его, настроение изменилось, словно раздвинулись глухие занавеси в темной комнате и хлынули лучи света. Он хотел чудесной неизвестности, ему это так было нужно. «Пусть это будет Мирзо с добрыми новостями», – сказал себе Антон и мысленно поторопил главврача, как всегда обстоятельно и неспешно проводившего утренний обход. Как и многие хирурги, Салим Мамедович любил занудные разговоры о самочувствии, стуле, правильном сне, о жизни вообще и настроении своих пациентов в частности.

На этот раз Антон отвечал ему односложно: «Да», «Нет», «Хорошо». Иногда невпопад. Врач улыбнулся:

– Ты сегодня, парень, странный. Ну да я понимаю.

Улыбнулся и пошел на выход.

«Он понимает, а я нет».

Антон сердито посмотрел ему вслед. Главный вдруг споткнулся на пороге, удивленно оглянулся на Скавронского и покачал головой, погрозив пальцем, как набедокурившему ребенку. Прикрыв ладошкой рот, прыснула Заринка.

– Хорошо хоть тумбочки, шайтан, не двигает… – рассеянно произнес Салим Мамедович. – Нюра! – резко окрикнул он санитарку, однако, оглядев палату, счел, что придраться не к чему, поджал губы и, заложив руки за спину, важно удалился, оставив за спиной обескураженную Нюру. Заринка что-то ей шепнула, санитарка кивнула и, прошмыгнув мимо, торопливыми шагами пошла к приемному отделению.

Антон закрыл глаза. Струя свежего воздуха коснулась его щеки. Открытая Заринкой форточка качалась на сквозняке, по кроватям метался солнечный зайчик, играл на лицах, прыгал на Антона, пробивая темноту, где тот стремился укрыться. Повеяло знакомым, родным до боли, запахом. Скавронский зажмурился, вдыхая тонкий аромат, боясь, что он исчезнет, растает.

– Тош! – тихо позвал кто-то из больных. – К тебе…

Широко улыбаясь белозубым ртом, над ним склонился Мирзо.

– Здоров, Адамович!

Лучик бил Антону в глаза, он не мог разглядеть Мирзо.

Видел, что явился тот не один, но широкие плечи заслоняли женскую фигурку. Девушка показалась Антону очень похожей на ту, что он давеча видел во сне. Он прикрылся ладонью от света, вглядываясь в неуловимо знакомые черты. «Она. Точно, она». Но нет. Взгляд ее не был насмешливым. В нем затаилась боль. Широко распахнутые глаза смотрели скорее сконфуженно, стыдливо. По щеке сползла слезинка, упав в ямочку покривившегося уголка губ. Тогда он и узнал это выражение детской беспомощности.