Когда отдыхают ангелы - Марина Аромштам

Но водитель троллейбуса их увидел, как они бегут изо всех сил, и не уехал с остановки. Когда дедушка с бабушкой наконец добежали и заскочили в салон, водитель открыл дверь и спросил: «Где пожар?» Дедушка объяснил, что они бегут жениться и уже опаздывают. Тогда водитель кивнул, дал гудок и поехал быстро-быстро — так быстро, как только может ехать троллейбус. Когда бабушка с дедушкой выпрыгнули из троллейбуса прямо напротив ЗАГСа, все пассажиры им замахали.

А бабушка так запыхалась, что никак не могла отдышаться — даже когда они с дедушкой уже вошли в маленькую комнатку к строгой тетеньке.

Дедушка снова испугался — что тетеньке это не понравится. Но тетенька сказала все нужные слова, а потом добавила: конечно, у них сейчас нет никакой возможности сделать регистрацию этого брака по-настоящему торжественной. Но кое-что все-таки можно организовать. И она нажала какую-то кнопку внутри стола. Сначала что-то зашелестело, а потом заиграла музыка — «Свадебный марш» Мендельсона. Этот марш всегда играют, когда люди женятся. Считается, что без его торжественного оптимизма никак невозможно начать шествие по совместной жизни. И вообще — это такая примета: нужно вступать в брак под музыку. И вот тетенька где-то раздобыла запись на кассете, принесла из дома магнитофон и в нужную минуту включила. А дедушка еще считал ее строгой!

Сейчас, сказал В.Г., многие не только расписываются, но и венчаются. В церкви. Как в старые времена. Это красивый обряд. Но у него есть свои недостатки: венчанным супругам нельзя разводиться, потому что их брак зафиксирован не только в книге гражданских актов, но и на небесах. И вот одна его молоденькая знакомая тоже решила венчаться со своим женихом. Ей очень хотелось постоять в белом платье под венцом, среди свечей и икон. Но, чтобы оставить себе пути к отступлению (вдруг муж ей через какое-то время надоест?), она во время венчания держала пальцы на правой руке крестиком.

— Зачем? — не поняла мама.

— Ну, как — зачем? — засмеялся В.Г., Он уже вполне освоился в новой ситуации. — Чтобы обмануть чиновников.

— Каких чиновников?

— Из небесной канцелярии!

— И что — обманула?

— Очень даже успешно. Через два года старого мужа бросила и еще раз вышла замуж.

— И опять держала пальцы крестиком?

— Не знаю, не спрашивал.

— Ну, знаешь, это, по-моему, совсем не смешно, — мама надулась совершенно в обычной своей манере.

И мне стало хорошо и весело. Оттого, что В.Г. смеется, и дедушка такой довольный, и мама такая красивая. Она такая красивая, моя мама! И В.Г., наверное, давно хотел на ней жениться. С того самого дня, на балу, когда мама танцевала мазурку. Но почему-то до сих пор не женился. Пока не получил валентинку. Валентинку ему послала мама. Потому что… она решила быть великодушной?..

Часть шестая

23

Я помню, вечером мы еще ходили гулять. И все веселились.

А утром я проснулась от нашествия мыслей.

Бывает, что-то будит тебя снаружи — будильник, солнышко, мамино прикосновение. А бывает, толчок к пробуждению приходит изнутри — будто скрытая раньше пружина выбивает тебя из сна в реальность — вина, тревога, волнение. На меня напали мысли и уже не отпускали, не давали покоя: «Если мама выйдет замуж за В.Г., он что же — будет все время у нас жить? И будет спать в той комнате, где мама? И он будет мне… вроде папы? Вместо папы? Вместо того папы, что живет во Франции и решает там задачи? А тот папа, он, значит, больше не считается? Или считается? Просто он — во Франции. А В.Г. — здесь. На его месте. Ведь оно пустое. И я что же — смогу называть В.Г. папой? А вдруг тому, во Франции, это не понравится? Но ведь он же не узнает? Он очень занят, решает задачи. А если узнает? Если у него в задачах случится перерыв? Если он все-таки пригласит меня к себе в гости, посмотреть Париж с Эйфелевой башни? Что я ему скажу?»

Я лежала с закрытыми глазами и прислушивалась к себе — вдруг найдется какой-нибудь ответ? Но ответа не было. Тогда я решила прогнать эти мысли — как бездомных голодных собак. Не потому что я плохо отношусь к бездомным собакам. Я просто их боюсь. И ничего не могу для них сделать. Ничего хорошего. Даже еды никакой у меня с собой нет. Поэтому приходится их прогонять. И собак, и мысли.

Я сказала им: «Убирайтесь! Я не буду вас думать. Моя мама выходит замуж. Она победила В.Г. — разрушителя женских судеб, покорителя женских сердец. Теперь она не позволит ему целовать ручки кому угодно. Ведь он будет жить у нас дома. Вместо папы. Вместо моего папы».

С этим я пошла в школу. Я старалась двигаться аккуратно, без резких движений — чтобы не растревожить зловредные мысли. А потом вдруг все во мне будто сошло с ума, стало прыгать, скакать и звучать на разные голоса: «Мамочка, мама выходит замуж! Замуж выходит мама моя! Красивая мама выходит замуж! Вместе с ней выхожу и я! Вместе с ней выхожу и я!» Получилась будто бы песня. Такая прилипчивая. И я ее все время внутри себя напевала.

— Алина! Что с тобой? Где ты витаешь?

Я и сама не знала. Я, конечно, слышала, краем уха: Марсём читает вслух «Короля Матиуша».

Несколько дней назад она вдруг сказала: у нас осталось не так много времени. Наша совместная классная жизнь движется к концу. И перед тем, как все кончится, перед тем, как мы уйдем от Марсём, перейдем в пятый класс, она хотела бы познакомить нас с одной книгой. Эта книга — «Король Матиуш Первый». Ее написал вот этот человек, Януш Корчак. Марсём показала на портрет над учительским столом.

Януш Корчак жил в Польше, в Варшаве. Он был врачом и писателем. А еще он открыл Дом сирот — для детей, у которых мамы и папы погибли во время погромов, от рук бандитов. А кто-то из детей просто сбежал из дома. Или его привели родственники, чтобы не кормить лишний рот. В Доме сирот жили дети разного возраста, с разными характерами и привычками. Случалось, они дрались, даже воровали. И Корчак придумал для них законы — справедливые и гуманные, и создал детский суд. Корчак хотел, чтобы дети в Доме сирот учились жить по законам, а не по праву силы. Он вообще много чего для них придумал.

Но началась Вторая мировая война. Польшу захватили немецкие фашисты. И по их приказу всех жителей Дома сирот было велено отправить в концлагерь. Говорят, сам Корчак мог бы спастись. Ведь он был известным человеком, его книги читали взрослые и дети. Даже те, которые потом стали фашистами. Это очень плохо — что они все равно стали фашистами. Но, Марсём уверена, они не были столь жестокими, как остальные. Им не нравилось убивать. Наверняка не нравилось. Один фашистский офицер, например, хотел помочь Корчаку бежать прямо с вокзала, откуда отправлялись составы в концлагерь. Офицер сказал, что читал в детстве книгу «Король Матиуш Первый». Эта книга ему нравилась. Поэтому он не будет возражать, если Корчак уйдет и где-нибудь спрячется. Но Корчак спросил:

— А дети?

— А дети поедут.

И Корчак отказался. Отказался оставить детей и где-нибудь спрятаться. Он поехал в концлагерь со своими сиротами, и там они все погибли.

А пока их везли — в холодном, тряском вагоне для перевозки скота, — Корчак рассказывал детям сказки — чтобы отвлечь от пугающих мыслей, чтобы они не очень боялись.

Этих сказок мы никогда не узнаем: из тех, кто их слышал, никого не осталось в живых. Зато есть книга «Король Матиуш Первый» — может быть, самая мудрая, самая правдивая книга про детей.

Марсём, однако, не очень верит, что мы когда-нибудь ее прочитаем. Даже если дадим обещание. Мы читаем неохотно, из-под палки. Вряд ли мы сделаем для этой книжки исключение. Даже после того, что она нам рассказала.

Поэтому Марсём решила читать нам «Короля Матиуша» вслух, каждый день понемножку — пять минут в конце второго урока и десять минут на большой перемене. Она знает: перемена — наше личное время, время отдыха. Но просит пожертвовать частью этого времени — ради совместного чтения. Ради Януша Корчака и его «Короля Матиуша».

24

Мы тогда согласились. По закону о первой учительнице. По привычке соглашаться с Марсём. К тому же мы любили слушать, как она читает. Мы еще не знали, что это время, на перемене, очень скоро понадобится нам для другого. Что мы не захотим им делиться.

Потому что Кравчик придумал игру.

Кравчик — это фамилия одного мальчика, который появился у нас в начале учебного года. Звали его Леша. Но фамилия была легкой, звучала задорно. И хотя в классе, с подачи Марсём, по фамилиям никого не называли, для Леши было сделано исключение. Словно на него это правило не распространялось.

Впрочем, на Кравчика вообще мало что распространялось: этот Леша, он же не ходил в поход против Черного Дрэгона, не танцевал на балу. И ему не вручали меч победителя. Он вообще ничего вместе с нами не пережил — ничего такого, что давало нам возможность понимать друг друга.