Корень мандрагоры - Немец Евгений

Я слушал грустные сны девяноста шести бойцов-огурцов и думал, что все они обречены. Потому что нормы морали, на которых их взращивали, не оставляют им свободы выбора, раскрепощения сознания. Я думал, что в сущности их начали мариновать гораздо раньше – еще в школе, а может, и в дет–ском саду. Еще в младенчестве им на спины посадили по маленькой обезьяне, которая сейчас прямо на глазах пре–вращалась в уродливую, наглую и беспринципную тварь, единственная задача которой – не пустить человека в стра–ну истинной свободы…

Появление ефрейтора Дырова отвлекло меня от размышле–ний. Дыров стоял на освещенном пятачке, по-хозяйски уперев руки в бока, и свирепо смотрел на дневального. Они о чем-то коротко поговорили, и дневальный, нервно кивнув, выбежал во входную дверь.

«Шоу начинается».

Дыров неторопливо прошел в помещение, следом за ним по–явились еще три «годка». Они сошли с центрального прохода, чтобы тень скрыла их приближение, тихо направились к моей койке. Я медленно встал, аккуратно поднял табурет.

«Гости» распределились по периметру моей кровати. Теперь их план был очевиден: те, кто расположился в торцах койки, должны были держать меня за ноги и голову, задача остальных заключалась в обрабатывании жертвы ремнями. Дыров снял ремень и намотал край на ладонь, так что эта плеть заверша–лась бляхой; его напарник напротив сделал то же самое. «Го–док», который зашел с торца койки, поднял на уровень груди кулаки с зажатым в них полотенцем.

Я приготовился. Ефрейтор переглянулся с компаньонами, едва заметно кивнул, и в то же мгновение на мою подушку на–кинули полотенце, с противоположного края попытались ух–ватить несуществующие ноги, а на предполагаемое туловище, со свистом рассекая воздух, врезались две бляхи. В эту секун–ду я уже несся на противника, занеся над головой табурет. То–пот моих ботинок и странности в поведении истязаемого, ко–торый не выказывал не только признаков боли, но и своего присутствия, ввергли врага в замешательство, достаточное, чтобы я успел преодолеть восемь-девять метров до поля бит–вы. «Годок» с полотенцем в руках уже поворачивал голову на звук и даже успел испугаться, а потом я опустил свое оружие ему на голову. Противник рухнул лицом вниз, а я уже поднял табурет и, выставив его, словно таран, прыгнул на Дырова. Удар пришелся ефрейтору в лицо. Он хрюкнул и повалился на рядом стоящий стеллаж коек, из которых вывалились ошалевшие спро–сонья бойцы. Но два оставшихся противника уже смекнули, что к чему, и перестроили план нападения. Не успел я закончить маневр, предпринятый в отношении Дырова, как железный ку–лак врезался мне в солнечное сплетение. Дыхание сбилось, меня согнуло пополам, и я сделал несколько быстрых шагов к центральному проходу, стараясь восстановить работу легких и не упасть. Но следом просвистела бляха и, словно сотня взбе–сившихся ос, впилась мне в спину. Боль была ужасная, она зас–тилала сознание, подкашивала ноги. Но падать было нельзя. Уходить от удара тоже. Сколько нужно времени, чтобы замах–нуться еще раз? Мгновение? Секунда? Я повернулся и прыгнул головой вперед прямо в лицо врага. Я врезался лбом ему в под–бородок, сбил с ног и повалился на него. Вокруг был хаос, кто-то что-то кричал, мелькали руки и ноги. Дышать стало немного легче, но след от бляхи, словно раскаленное клеймо, растекал–ся по спине кипящим железом. Я вцепился противнику в шею и начал душить. Я смотрел ему в глаза и видел там ужас, потому что он понимал: я не дрался – выживал, а потому мог уже не остановиться… А потом что-то тяжелое рубануло мне по плечу, левая рука повисла плетью, я вскочил на ноги и тут же получил хук в челюсть. Я не упал, койка помешала, я схватился правой рукой за сетку и попытался сконцентрировать взгляд. Перед глазами все плыло и мелькало, настроить резкость не удава–лось. И тут на меня обрушился целый град ударов. Руку словно заклинило, я не мог ее разжать, так и болтался, словно пове–шенное на крючок пальто. Обе брови были разбиты, из носа текла кровь, губы слиплись, и мне не хватало сил их разле–пить. Но вдруг я осознал, что никто меня больше не бьет. Меня не было, но хаос не прекращался. Драка продолжалась, но уже без моего участия и тем более контроля. Даже не драка, а ба–нальное избиение. Зрение частично восстановилось, и я вдруг ясно осознал, что мои товарищи по роте делают из «годков» фарш. Четыре тела катались по центральному проходу под но–гами обутых на босу ногу ботинок. Вот он – русский бунт! Вот она – революция! Я смотрел на своих товарищей по роте и понимал, что отныне они не дадут себя в обиду, что это дикое происшествие спаяло их в единое целое, разбудило зверя, агрессивного и озлобленного, готового кинуться на первого встречного.

– Твою мать! Прекратить! Всем стоять! – раздался над ротой взбешенный голос дежурного по гарнизону.

В спертом пространстве помещения повисла напряженная тишина. Четыре тела едва подавали признаки жизни.

– Где дежурный по роте?! Что здесь, бля, творится?!

– Товарищ майор… проникли в ротное помещение и стали избивать рядового… Как его? Гвоздя. Я вызвал наряд, но они еще не прибыли…

– Твой наряд первым делом позвонил мне! Чего ты, между прочим, сделать не додумался! Чем твои дневальные, бля, за–нимаются?!.

Очевидно, дежурный по роте указал в мою сторону. Бойцы расступились, открывая майору картину меня, висящего на этажерке коек. Должно быть, я выглядел ужасно, потому что майор осекся.

– В госпиталь, живо… – выдохнул он.

Я обвел присутствующих взглядом. Лица расплывались. Несколько парней подошли ко мне, попытались отодрать мои пальцы от сетки кровати. Я улыбнулся им, сказал:

– Ладно… увидимся…

И отправил свое сознание в отпуск.

Лучше, когда тебя бьют долго, но не качественно, чем корот–ко, но профессионально. Я застрял в госпитале на полтора ме–сяца. Впрочем, моих «оппонентов» держали там куда дольше. Тот, который получил табуретом по голове, так и вовсе из на–шей казармы отправился прямиком в реанимацию. Наверное, я все же перестарался, хотя угрызений совести по этому пово–ду не испытывал.

Эти события вызвали огромный переполох, потому что уж очень много людей было причастно, и весь гарнизон был в кур–се мельчайших подробностей. Власть «годков» рухнула, и я стал героем того переворота. Меня это смешило, потому что я пре–красно понимал: революция – это всего лишь организованный кулачный протест. Общественная мораль при этом не меняет–ся, она остается прежней: сильные диктуют правила, слабые подчиняются. Пройдет год, и бойцы моего призыва будут точно так же вести себя по отношению к «черепам», они станут все теми же ефрейтором Дыровыми и его собутыльниками. Рево–люция меняет что угодно, но только не стереотипы поведения, даже когда обещает именно это. Насилие – это рассол, а сол–даты – всего лишь огурцы.

Товарищи по роте меня часто навещали. С каждой посылки из дому несли мне разные вкусности и вообще всячески выка–зывали уважение:

– Гвоздь, тут к парням родители приезжали, мы тебе тут до–машнего принесли покушать…

Рассказывали последние новости:

– Красного и Чижа определили в школу сержантов. Теперь их тока месяца через три увидим, уже с лычками…

Советовались по поводу организации труда и отдыха:

– Слышь, Гвоздь, мы тут подумали, как бы к начальству подъе–хать, чтобы фильмы разные завозили. Второй месяц одно и то же кино крутят. Аж скулы сводит…

Короче, хотелось мне того или нет, но на меня смотрели как на профсоюзного лидера. Меня это забавляло, поэтому я не воз–ражал. К тому же ребята охотно выполняли мои поручения, ко–торые были не разнообразны и сводились в основном к дос–тавке из библиотеки книг.

Начальство, особенно штабное, тоже не забывало о моем существовании. Начальство было в замешательстве, потому что надо было кого-то наказать, но кого именно, непонятно. Потому что при всей очевидности вины ефрейтора Дырова и его подельников они уже были наказаны на всю катушку. У рядо–вого Бенчука, которому я опустил на голову табурет, здоро–вье настолько растряслось по черепу, что врачи сомневались, удастся ли его собрать назад. Следующему бойцу мои това–рищи по роте достучались до почки, так что писал он с кро–вью пополам, а про пиво ему и вовсе стоило забыть. Третий подельник отделался легче всех – перелом челюсти, ключи–цы, трех ребер и легкое сотрясение мозга. Ну а самому Ды-рову врачи склеивали назад какие-то там лицевые кости, удивляясь, что они не повредили мозг. Так что наказывать виновников вроде как было поздно. Тем не менее я имел полное право написать официальную бумагу в военный три–бунал. Вот это мое право и вызывало у начальства обеспо–коенность.