Инвестор. Железо войны (СИ) - Николай Соболев

в самый распальцованный ресторан Астурии, круче которого только Кантабрийские горы*… Она в обсыпанном мелом платье, я в мятом и пыльном костюме — это же пересудов для публики во фраках и вечерних туалетах месяца на два. Да какие два, в спину шептаться еще полгода будут, пока я не отчебучу еще что-нибудь в тот же духе.

Кантабрийские горы — горная цепь вдоль Бискайского залива от Галисии до Страны Басков.

— Да, не подумал… может, вы знаете место, где можно спокойно поужинать? Я целый день ничего не ел, заработался…

— Таверна дядюшки Рауля. Это недалеко, тихо и очень вкусно.

Насчет тихо она оказалась права — после того, как мы заняли столик перед входом, две шумные компании замолкли, а три человека предпочли пересесть подальше. Честно говоря, не знал, что произвожу такое впечатление на простых людей… или это они так боятся учительниц? Хотя не исключаю, что так подействовал взгляд Ларри, севшего по соседству.

Насчет вкусно она тоже не ошиблась, здоровенную миску астурийского супа с фасолью и колбасой я смолотил в один момент и довольно откинулся на спинку. Дядюшка Рауль тут же ловко разлил по стаканам сидр — красиво, с высоты, а кувшин водрузил на середину стола.

Утолив голод, я вдруг заметил, что у сеньоры ни на левой, ни на правой руке нет ни единого кольца. Она перехватила мой взгляд и оторвалась от «карне гобернадо» — томленой в овощах и белом вине постной говядины золотистого оттенка:

— Ищете обручальное кольцо? Не ищите, я вдова.

Блин, это во сколько же она вышла замуж, если успела стать вдовой? С вопросами я, разумеется, не полез, и перевел тему:

— Габриэла, а почему у вас такая светлая кожа? Я всегда считал, что испанцы смуглые.

— До арабского завоевания тут жили вестготы, свевы и вандалы, это германские народы, светловолосые и голубоглазые. Сюда, в северные графства, арабы не дошли, поэтому среди астурийцев встречается нордический тип.

Интересно, не первый раз такое встречаю у чернявых народов — то Чингисхан сероглазый и ни разу не брюнет, то «среди настоящих армян встречаются блондины», это что же, такое общее поверье?

Пока я углублялся в этнографию, она поставила стаканчик сидра и чуть наклонив голову, спросила:

— Какая у вас мечта, Джон?

— Мечта… Для начала построить завод.

Уголки ее рта чуть дернулись, и я поспешил объяснить:

— Не только завод, и не только для прибыли. Я хочу делать лучшие в мире автомобили, простые и доступные. И чтобы их делали лучшие в мире рабочие, образованные и умелые.

Я рассказывал о новых заводских кварталах, о техническом училище, о конструкторском бюро, об инженерах, о запланированном стадионе, о лагерях для детей…

— Стадион? Зачем вам стадион?

— Чтобы мы были одной командой. Чтобы рабочий чувствовал, что это его завод, его команда, его стадион…

— А вы бы получали прибыль…

Я сжал зубы, помолчал и ответил:

— Знаете, я богат, очень богат. Мне, в общем-то, прибыль и не нужна, мне интереснее сделать большое дело. Если я сумею поднять заводы, очень сильно изменится не только Овьедо, но и вся Астурия.

— Это как?

— Через новое отношение к рабочим, через новые заказы и новое строительство. Понимаете, если в курятник поселить страуса, курятник никогда не будет прежним.

Она засмеялась:

— Да уж, нашли с чем сравнить наш край! Не спорьте, здесь действительно курятник, а вы действительно страус. И как этот страус собирается договориться с церковью и профсоюзами?

У меня были ответы, и я уже совсем открыл рот, но вовремя зацепился взглядом за Ларри, наслаждавшегося покоем после ужина. Что я знаю о женщине, сидящей передо мной, кроме фамилии и статуса вдовы? Ничего, и совсем не факт, что стоит говорить ей лишнее. И уж точно не стоило говорить лишнее в таверне.

— С церковью будет трудно, признаю. Но с ней трудно всем, кто затевает нечто большое и новое, так что не я первый, не я последний. А профсоюзы… посмотрим. Надеюсь, у меня получится с ними не конфликтовать, а сотрудничать.

— Сотрудничать, — засмеялась девушка. — Вы даже не можете заставить рабочих соблюдать график из-за сиесты!

Вот же! Нажала на больную точку — сиеста это святое, но дневной отдых ломает всю американскую систему. И что с этим делать, непонятно. Пока я пытался найти, что сказать, она спросила:

— Ну хорошо, а что потом, после завода?

— Потом я начну строить самолеты.

Шедший мимо нас на выход человек налетел на стул, уронил его, спинка сшибла глиняную тарелку, разлетевшуюся вдребезги…

Мы обернулись — рядом стоял Хавьер, красный, как астурийское вино. Он поднял стул, неловко поклонился и пустился бежать со всех ног. Встрепенувшийся от шума Ларри сел обратно, поправляя кобуру.

— Хавьер… Настойчивый парень, — задумчиво проговорила Габриэла. — И он умеет мечтать.

Мечтать? Если на него так подействовали слова о самолетах, то, получается, машину с крыльями рисовал он? Надо его запомнить.

Мы отвезли ее домой, Ларри остался у машины, а я проводил до дверей. На прощание я задержал ее руку в своей чуть дольше, чем позволяли приличия, она слегка вздернула бровь, но руку отобрала не сразу.

На следующий день после нескольких неудачных попыток втянуться в работу я плюнул и зашел к Панчо:

— Новая учительница в школе, что есть по ней?

Он оторвался от своих бумаг и начал шпарить, как по писаному, будто готовился заранее:

— Габриэла Ортега де ла Льоса, по мужу Уберно, двадцать один год, состоятельная семья из Хихона, муж погиб в железнодорожной катастрофе год тому назад, закончила учительскую семинарию в Хихоне…

Но с каждым словом его речь все больше замедлялась, а глаза все больше распахивались. Наконец, он совсем замолчал и уставился на меня, а я на него.

И только одна мысль долбилась у меня в черепе: Панчо западает на брюнеток…

Глава 8

А девушки потом

Маяковский впечатлил Осю странным сочетанием физической мощи и моральной слабости: едва сойдя с поезда на Северном вокзале, большой и сильный мужчина начал ныть про срочные покупки для некоей Лилечки, которые надо сделать во что бы то ни стало и прямо сейчас. Но советское правительство зажало валюту и надо искать дешевые магазины…

Ося спихнул задачу на водителя и уехал в контору, недоумевая по поводу восторгов Джонни и Панчо насчет «потрясающего поэта» — восхищение друзей плохо вязалось с унылым образом.

Впрочем, вечером гость немного повеселел на ужине в «Лютеции», когда принялся с немалым пиететом рассказывать своим местным знакомым, Эльзе и Луи, про