Два Ивана, или Страсть к тяжбам - Василий Нарежный

Глава III

Крестовые братья

Поутру, когда Нечоса и пан Харитон, потянувшись на постелях, открыли глаза, то увидели, что деятельный Дубонос выносил уже из комнаты запечатанное письмо. Нечоса, привстав, сказал:

— Пан Заноза! друг наш подеятельнее нас! Ну, пусть ты несколько уже поустарел, а мне, право, стыдно против Дубоноса! — С сими словами он вскочил с постели и начал одеваться; пан Харитон ему последовал, и когда кончили христианские обязанности, то есть умылись и сотворили молитвы, то вышли на крыльцо, дабы освежиться воздухом. Скоро подошел к ним Дубонос, поздоровался и сказал:

— Мой гонец уже в дороге; заметим же сей день в наших святцах, и первое мая да будет для нас днем одним из праздничных.

По окончании завтрака Дубонос спросил у своего старого друга:

— Ну, пан Заноза, надумался ли ты о нашем предложении?

— Я много размышлял о нем, — отвечал сей доверчиво, — и нахожу, что подлинно мне нигде уже не видать ясных дней, как разве в Сечи Запорожской!

Но до нее дойти для меня — человека за сорок пять лет — не только тяжело, но едва ли и возможно! Притом же…

— Что еще за новое препятствие?

— То, — продолжал Заноза, — что эта черкеска и все прочее одеяние едва ли может прослужить мне и две недели. Все, что было у меня в запасной суме, провалилось сквозь землю при заключении меня в темницу.

— Понимаю, — отвечал Дубонос холоднокровно, — объяви только желание, хочешь ли, или нет быть запорожцем. В первом случае — вся наша казна общая; в последнем: потребуй, сколько тебе надобно, — и бог с тобою!

— Великодушные молодые люди! — воззвал пан Харитон, глядя на них умильно, — если бы и не был я в таких обстоятельствах, в каких теперь нахожусь, то или бы отвлек вас от Запорожья, или бы сам сделался запорожцем. Примите ж слово мое: с сего часа да водворится между нами братство, дружба и любовь. Лета мои, моя опытность, купленная чрезмерно дорогою ценою, дают мне право называться вашим старшим братом! Но это звание не уполномочивает меня угнетать воли ваши, а только дозволяет в нужном случае иметь первый голос в нашем совете; впрочем, прежняя свобода будет неприкосновенна. Довольны ли вы словом моим?

— Совершенно! от всего сердца и от всей души!

— Снимите же каждый с шеи своей кресты, как я делаю, и оба положите на сем столе!

Дубонос и Нечоса исполнили его желание. Пан Харитон, положив свой крест между их крестами, обратился к образу (и в жидовских корчмах, кроме спальни хозяев, поставлены образа христианских угодников) и, возвыся правую руку, произнес:

— Мати божия! Благоволи быть свидетельницею клятвы нашей: любить, охранять и доставлять всякое счастие один другому, как обязаны родные братья! В заключение клятвы сей целуем кресты сына твоего, данные нам при крещении!

Молодые люди с благоговением повторяли каждое слово его.

После сего пан Харитон наклонился, приложил дрожащие губы к своему кресту, и две крупные слезы брызнули на распятие. Из сердца Харитонова не могли бы извлечь их ни самые муки жестокие, но теперь извлекли — нежность и умиление. Юные собраты его, растроганные до глубины сердец, произнесли новые клятвы повиноваться ему, как должно старшему брату, и жить всем вместе, пока смерть или какие другие насильственные случаи не разлучат их.

Торжественные обеты кончились взаимными объятиями.

Глава IV

Наряды

По приказанию Дубоноса явился хозяин.

— Иуда! — сказал первый, — ты мне много раз хвалился, что зять твой Давид считается за первого портного в Батурине; позови же его к нам!

— Как же хорошо, — говорил Иуда с улыбкою, — что он теперь здесь! Давид!

Давид! — кричал он, стоя в дверях, — поди сюда к панам за работою.

Опрометью вбегает Давид и униженно спрашивает, что угодно приказать покорнейшему из сынов израилевых.

— Ты видишь нас троих, — сказал Дубонос, — платья наши от дороги поизбились, так сделай нам по паре нового из кармазинного сукна с золотыми кистями да по паре из синего с кистями серебряными; а чтоб больше угодить нам, то поспеши работою.

Давид, казавшийся сначала евреем неробким, теперь онемел и смотрел на Дубоноса неподвижными глазами.

— Что же ты задумался? Разве работы очень много?

— Высокоименитый пан! — отвечал Давид, согнувшись в пояс, — меня не количество работы остановило; но — с твоего милостивого дозволения — кто заказывает столько в одно время, то обыкновенно жалует вперед.

— Хорошо! — сказал запорожец, отпер свою суму и, вынув из нее кожаный мешок, спросил: — Чего же будут стоить все шесть платьев?

Давид, поправя еломок, начал считать по пальцам и шевелить губами, наконец сказал:

— Полагая по самой умеренной цене, нельзя взять меньше, — посудите только, какая теперь во всем дороговизна!

— Да говори скорее, меньше чего взять нельзя!

— А содержание работников, их жалованье.

— Если ты сейчас не скажешь цены, то я пошлю за другим портным!

— Постой, постой! Целый свет знает, как паны запорожцы нетерпеливы и вместе с тем как щедры! С ними торговаться есть тяжкий грех, и пусть гром собьет с головы моей еломок и повергнет в грязь; пусть молния опалит мои пейсы…

— Иуда! посылай скорее за другим портным, скорее, скорее!

— Постой, постой, высокоименитый пан запорожец! За платья, тобою заказанные, нельзя взять меньше шестисот злотых.

— Это очень дорого!

— Посуди, вельможный пан запорожец!

— Хорошо, хорошо, но ни слова более! Довольно ли с тебя — взять теперь две трети означенной суммы, а остальную получишь, когда принесешь платья.

— Весьма доволен!

— Снимай же мерки, начав с старшего брата.

Когда Давид размеривал рост и дородство панов Занозы и Нечосы, Дубонос делал мысленный расчет, водя пальцем по столу, и, наконец, сделав точку, произнес:

— Так! мерка снята и с него.

Тут он, развязав мешок, высыпал горсти три червонцев. Пан Харитон, предполагавший, что в мешке серебро, немало подивился, увидя золото; что же касается до жидов, то они ахнули, оцепенели и попятились назад.

— Дурак! — шепнул Иуда Давиду.

— Клянусь бородою и пейсами покойного отца моего, — отвечал Давид также пошептом, — я этого не предчувствовал.

— Иначе — вот тебе, Давид, вместо четырехсот злотых — сто червонцев! — сказал Дубонос, отодвигая кучу золота.

Давид дрожащими руками пересчитал деньги, опустил в карман и, уходя с несколькими низкими поклонами, обещал изготовить работу как можно скорее.

— Ты, Иуда, останься покуда здесь, — продолжал Дубонос, — мы сделаем тебе некоторые поручения. Первое: прикажи в возок свой впречь лошадь и дай работника: мы поедем к другу твоему, ветошнику Исахару, чтобы купить у него по паре платьев попростев тех, которые теперь заказаны. Второе: вели жене к приходу нашему изготовить хороший обед. Вот и все!

— Высокоименитый пан! — отвечал Иуда, — стряпаньем моей жидовки все вы будете довольны; вместо же работника править лошадью буду я сам, дабы напомянуть другу Исахару, сколько радею о его пользе.

— Ничего не бывало, — сказал пан Харитон, — нам теперь не надобны ни твой возок, ни конь, ни работник, ни ты. Ступай-ка готовить обед!

Жид поморщился и вышел, повеся голову.

— Для чего ты это сделал? — спросил Дубонос с доверенностию, — неужели не нужны нам простые платья? Сверх того, здесь удобнее запастись всем нужным, чем в другом месте, где нередко и с деньгами в карманах ходят в сапогах без подошев.

— Это правда, — отвечал пан Харитон, — но неужели не заметили вы, как замялись наши жиды, увидя на столе золото, и как тесть упрекал зятя, что он попросил за платье дешево? Хотя я и сам не слыхал ни одного слова, но их взоры, их ужимки меня не обманули! И теперь для чего Иуда так охотно взялся быть проводником нашим? Именно для того, чтобы смигнуться с своим другом, взять за копеечную вещь злотый и после поделиться!

— Понимаю, — сказал Дубонос весело, — оттого Иуда и вышел так печален, что не удалось нас одурачить. Спасибо, любезный брат! И впредь не отрекись пособлять нам своими советами!

Пан Харитон сердечно радовался, что так скоро по освобождении из тюрьмы удалось ему оказать услуги новым друзьям своим. По его совету Дубонос, отсчитав из мешка еще сто червонцев, остальные запер в суму, и все трое вышли на улицу.

Глава V

Сборы в дорогу

Путники наши отправились прямо на базар, где червонцы разменены на злотые, нанята телега и до полудня нагружена платьем, бельем, обувью и множеством других вещей, коих нельзя достать в стороне полудикой. День прошел в примеривании покупок, — и пан Харитон решился остаться навсегда в запорожском платье, а бывшее на нем малороссийское подарил бедному шляхтичу, на ту пору в корчме случившемуся и увеселявшему его заунывными своими песнями.