Миланцы убивают по субботам - Джорджо Щербаненко

– Отсюда течет, – заявил он. (Из квартиры, хотя и приглушенно, доносилось журчание воды в кране). – Что они тут, вымерли все, что ли?

Дука, не ответив, надавил кнопку звонка. Ливия тем временем старалась держаться в стороне от трех ручейков, струящихся из-под двери. Возможно, кто-нибудь из жильцов и заметил этот потоп, но почел за лучшее не сообщать привратнику: огромным достоинством массовой цивилизации является то, что всякому позволено утонуть без того, чтобы ближние донимали его заботой о спасении утопающих. По сути, это проявление деликатности и уважения к воле каждого гражданина подохнуть так, как ему заблагорассудится.

– Куда привратник смотрит?! – возмущался Маскаранти. – Квартиру-то небось уж затопило, а все видят и молчат!

Дука тоже промолчал, настойчиво звоня в дверь. Но никто ему не ответил. Тоща он повернулся к Маскаранти.

– У тебя есть чем открыть?

– Найдется. – Аккуратно переступая ручейки (порядочный южанин ни за что не станет мочить своих до блеска начищенных ботинок), Маскаранти подобрался к замочной скважине, вооруженный бойскаутским перочинным ножом, пригодным на все случаи жизни: в нем есть и лезвия различных конфигураций и размеров, и напильничек, и пилка для ногтей, и штопор, и пробойник. Поковырявшись немного этими приспособлениями в замке, он надавил на дверь плечом, и та отворилась. – Надо было во взломщики подаваться, чего меня в полицию понесло? – заметил он.

Один за другим Дука, Ливия и Маскаранти вошли в озеро, колеблемое легким ветерком.

В маленькой прихожей валялись три тела. Два – с раскроенными черепами (Дука с хладнокровием медицинского эксперта констатировал, что их содержимым были забрызганы все стены). Полученные ранее сведения позволяли заключить, что перед ними трупы Франко Барониа, сына Родольфо, и Микелоне Сарози. А третье тело скрючилось на полу и издавало странные звуки, наподобие предсмертного хрипа выловленных из воды лангустов. Идентифицировать это третье тело тоже не составляло труда: Аманцио Берзаги, отец Донателлы.

Дука, оценив обстановку, направился к источнику шума или плеска. В ванне, под слоем воды толщиной в ладонь, он увидел Кончетту Джарцоне, полностью одетую в набухших замшевых сапожках, отчего икры казались уродливо раздутыми. Ее девичий хвостик извивался в бешеном водовороте.

Дука закрутил кран, и навязшее в ушах журчание воды прекратилось. Он еще раз взглянул на Кончетту Джарцоне, которая упрямо сжимала также раздутую от воды сумочку, видимо, решив ни за что с нею не расставаться, унести с собой в вечность. Дука вышел из ванной, бродя в поисках телефона, переступил через трупы Франко Барониа, Микелоне Сарози, через глухо хрипящее тело Аманцио Берзаги и вдруг увидел перед собой желтое, должно быть, от подступающей дурноты, лицо Ливии: все же черепа, раздробленные дверным засовом, – не то зрелище, на которое женщина может взирать равнодушно.

– Уходи отсюда, Ливия, спускайся вниз, – сказал Дука, оценив как врач ее состояние.

– Почему? – Она проглотила комок в горле. – Нет, я останусь здесь.

Ладно, пусть остается, если хочет. Дука нашел телефон и вызвал всех и вся: полицию, «скорую помощь», морг, – затем склонился над человеком, издававшим хрипы наподобие умирающего лангуста, и, не обращая внимания на то, что обе штанины уже промокли, пощупал ему пульс.

На последнем издыхании.

Тогда с яростью он перевернул на спину огромное хрипящее тело, с неистовой яростью сорвал с него пиджак, рубашку, майку и обнажил могучий торс; изо всей силы, круговыми движениями начал делать массаж сердца хрипящему старику, избегая глядеть на черное от запекшейся крови лицо с выбитым глазом, и не остановился, пока не прибыли двое санитаров с носилками.

Дука вытер пот со лба, помог им положить Аманцио Берзаги на носилки и последовал за ними вниз. А за ним – Ливия. А за ними – Маскаранти. Субботний ноябрьский вечер в Милане. Кажется, и не ноябрь вовсе, хотя уже чувствуется легкая прохлада; кажется, вовсе и не Милан – так чист и прозрачен ночной воздух. Остается ждать, выживет ли старик.

2

Он выжил. Нельзя недооценивать старого миланца, водителя грузовика, даже если он при смерти. Он выжил против своей воли, лишь благодаря чудесам медицины. Лишился глаза, перенес тяжелую, неизлечимую травму в паху, но выжил и с тех пор, как осознал, что жив и может говорить, непрестанно твердил одно только слово – «нет». «Нет, нет, нет, нет» – ничего кроме «нет». Не надо быть гениальным психологом, чтобы понять, что хотел он сказать этим «нет». Он хотел сказать, что не хочет больше жить.

Однако переливания крови и другие процедуры перебороли его желание умереть, уйти к своей девочке и с бездумной жестокостью возвратили организму – правда, одним лишь внутренностям – бледную и усталую волю к жизни.

Дука три ночи и четыре дня просидел у его изголовья, пока старик наконец не заговорил.

– Отчего вы не пришли в полицию с этим письмом? – спросил Дука, едва осмыслив скорбный рассказ бездвижного, слепого, перебинтованного, но все еще сильного старика, лежащего перед ним на больничной койке. – Отчего не пришли к нам, вместо того чтобы убивать?

– Я приходил к вам много раз, – с грустью отозвался Аманцио Берзаги. – Много месяцев подряд я ходил к вам каждую неделю, говорил, что у меня похитили дочь, а вы... вы что сделали? Вы не смогли найти похитителей моей девочки, а когда ее убили – не нашли убийц. Я сам их нашел, раньше вас.

Вместе со слюной Дука Ламберти сглотнул свой позор, перевел дух и очень тихо сказал:

– Мы тоже их нашли, и в тот же самый день, в субботу.

– Может быть, но я все равно нашел их раньше.

В палате клиники «Фатебенефрателли» было очень жарко, на удивление жарко; сквозь занавески на окнах пробивался бледный свет миланского ноября. Дуке очень хотелось курить, но здесь нельзя.

– Вы убили трех человек, – сказал он, еще раз глотая горький ком в горле. – Убивать нехорошо, хотя бы и убийц своей дочери.

Поросшее волосами лицо как будто немного оживилось.

– Конечно, убивать нехорошо... Нехорошо – кто спорит! Я не преступник и никого не хотел убивать, даже убийц моей дочери. Если бы вы, полицейские, вместо того чтобы столько времени водить меня за нос, нашли тех, кто похитил мою девочку, она была бы теперь жива, и мне бы не пришлось никого убивать! – Аманцио Берзаги даже чуть приподнялся на постели и повысил голос. Он выглядел еще внушительней с этой повязкой, которая закрывала ему всю голову и две трети лица. – Чем вы у себя в полиции занимаетесь? Полгода я на коленях умолял вас найти мою дочь, а вы единственное, что смогли, – это найти труп... после того, как ее заживо сожгли там, на дороге. Мне сообщили имена убийц, так что же вы хотите от несчастного человека! Я должен был хотя бы посмотреть им в глаза.

– Одно дело – посмотреть в глаза, – произнес Дука, стараясь казаться спокойным и продолжая пить чашу своего стыда, – а другое – убивать.

– Но я не хотел их убивать, я хотел только поговорить с той женщиной, – возразил Аманцио Берзаги. – Я только задал ей несколько вопросов, а она вон как меня изувечила. Ну тогда я не стерпел. – В старческом голосе слышались слезы; он все пытался объяснить, что никого не хотел убивать, просто в какой-то момент потерял голову, перестал соображать, что делает. – Я не оправдываюсь, бригадир, можете хоть двадцать раз приговорить меня к пожизненной каторге – мне ли не все равно, в мои-то годы! Я говорю вам это только затем, чтобы вы знали: я и сам понимаю, что не должен был этого делать. Пускай они убили мою дочь, но я не должен был их убивать, я просто не смог сдержаться. – С предельной миланской честностью он пытался объяснить причины происшедшего несчастья. – Я не преступник и пошел туда не затем, чтобы устроить побоище, я пошел поговорить с той женщиной, а она сделала меня калекой да еще сказала: мол, девочку мою убили за то, что она действовала им на нервы... Потом пришли остальные двое – я их не искал, они сами пришли, чтобы убить меня, ведь та женщина вызвала их по телефону. Я почти и не заметил, как убил их, но я знаю, что не должен был этого делать, знаю, знаю, просто я не смог, понимаете, не смог сдержаться! – С трудом ворочая разбитой челюстью, он много-много раз повторял одни и те же слова.

– Вам надо было принести письмо, в котором перечислялись имена убийц вашей дочери и которое вам подсунули под дверь, в квестуру, и мы бы их арестовали, – через силу говорил Дука то, что следует говорить в таких случаях. – Могли бы и не ходить, а позвонить, мы бы сразу приехали. Почему вы этого не сделали?

Аманцио Берзаги покачал забинтованной головой и сказал такое, что Дука вначале даже усомнился, правильно ли его понял:

– Может быть, потому, что письмо мне подсунули под дверь в пятницу вечером, а на следующий день была суббота, выходной. Так вот, поскольку я был свободен, то и отправился на улицу Ферранте Апорти повидать эту женщину.