Рождение двойника. План и время в литературе Ф. Достоевского - Валерий Александрович Подорога

обманули их опять, все это вы припоминаете ясно. Но почему же в то же самое время разум ваш мог помириться с такими очевидными нелепостями и невозможностями, которыми, между прочим, был сплошь наполнен ваш сон? Один из ваших убийц в ваших глазах обратился в женщину, а из женщины – в маленького, хитрого, гадкого карлика, и вы все это допустили тотчас же, как совершившийся факт, почти без малейшего недоумения, и именно в то самое время, когда, с другой стороны, ваш разум был в сильнейшем напряжении, выказывал чрезвычайную силу, хитрость, догадку, логику? Почему тоже, пробудясь от сна и совершенно уже войдя в действительность, вы чувствуете почти каждый раз, а иногда с необыкновенною силой впечатления, что вы оставляете вместе со сном что-то для вас неразгаданное? Вы усмехаетесь нелепости вашего сна и чувствуете в то же время, что в сплетении этих нелепостей заключается какая-то мысль, но мысль уже действительная, нечто принадлежащее к вашей настоящей жизни, нечто существующее и всегда существовавшее в вашем сердце; вам как будто было сказано вашим сном что-то новое, пророческое, ожидаемое вами; впечатление ваше сильно, оно радостное или мучительное, но в чем оно заключается и что было сказано вам – всего этого вы не можете ни понять, ни припомнить»[80].

День отрицается в пользу ночи. Сон ведом «своей» логикой, и каждый момент сна оправдан с точки зрения разума. Сон как особое состояние разумной жизни. И поскольку сон, сновидение – это замедление жизни, ее «остановка». Как ни странно, но сновидные состояния героя, его галлюцинаторная активность есть выход из принудительного хаоса неорганизованной жизни. На какое-то мгновение, но именно во сне восстанавливаются все права разума, более того, становится отчетливо ясным отношение разума к жизни, чью тайну он хранит. Сновидение проявляет скрытую силу разумной жизни. Сновидение всегда потом, после, это вид припоминания, не памяти. Сон припоминается, это как бы другая жизнь, в которой вы побывали, другая, более прозрачная и ясная, чем та, которой живут повседневно. Сон – другая жизнь, вероятно, наиболее подлинная и более реальная, чем та, которую мы привыкли сочетать с бодрствованием и считать единственной жизнью.

На сновидный характер литературы Достоевского давно обращено внимание (А. Ремизов, И. Анненский). Сновидение как жанр и прием: в одном случае, сновидные описания указывают на принадлежность литературы к фантастическому жанру, в другом, ценность повествования возрастает, поскольку сновидным и другим особым состояниям сознания героя придается статус подлинности, истины. Так как устраняется неподлинность психологически объективного описания, недостаточно свободного по сравнению с сновидной реальностью. Причиной сновидной неопределенности текста Достоевского является его отрицательное отношение к идее сознания (шире, самосознания). В выстраиваемой им оппозиции между беспамятством и припоминанием нет места для инстанции сознания. Лишенные памяти персонажи, а к таким, с разной мерой условности, можно отнести Раскольникова, кн. Мышкина, Ивана Карамазова и даже Ставрогина, в решительные моменты повествования находятся в переходном состоянии от беспамятства к припоминанию, и обратно: от припоминания к беспамятству[81]. Действия (часто «преступные»), совершенные в прошлом, вытеснены и стерты; результат – полное беспамятство. Длительная память отсутствует, есть лишь припоминание, причем материал припоминания переживается так, как если бы то, что реально случилось в прошлом, относилось к другому персонажу, а не к тому, кто себя в данный момент припоминает. Часто припоминается то, что еще нужно вспомнить, т. е. проделать трудную работу воспоминания, говоря языком психоанализа.

Здесь возможно обновление нашего вопроса о сновидном опыте. Правомерно спросить: а не происходило ли то, что припоминается, во сне и не было ли оно припоминанием того, что никогда не случалось в действительности? И где гарантии реальности происходящего, если она подтверждается лишь через нестойкую и случайную память припоминания и больше ничем другим? Тот же Вельчанинов из повести «Вечный муж» жалуется на потерю памяти, удивляясь между тем своей усиливающейся способности к вспоминанию далекого прошлого, забытого и вытесненного:

«Вельчанинов давно уже, например, жаловался на потерю памяти: он забывал лица знакомых людей, которые при встречах, за это на него обижались; книга, прочитанная им полгода назад, забывалась в этот срок иногда совершенно. И что же? – несмотря на эту очевидную ежедневную утрату памяти (о чем он очень беспокоился), все, что касалось давно прошедшего, все, что по десяти, по пятнадцати лет бывало даже совсем забыто, все это вдруг иногда приходило теперь на память, но с такою изумительною точностью впечатлений и подробностей, что как будто бы он вновь их переживал. Некоторые из припоминавшихся фактов были до того забыты, что ему уже одно то казалось чудом, что они могли припомниться. Но это еще было не все; да и кого из широко поживших людей нет своего рода воспоминаний? Но дело в том, что все припоминавшееся возвращалось теперь как бы с заготовленной кем-то, совершенно новой, неожиданной и прежде совсем немыслимой точкой зрения на факт»[82] (Разрядка моя. – В. 17.)

Вспоминания идут своей чередой, интенсивно, одно за Другим, в то время как обычная память, столь необходимая в повседневной жизни, становится все более слабой – одни разрывы и выпадения. Так, припоминание устраняет механизм восприятия, который невозможен без так называемой оперативной, «мгновенной» памяти. Другими словами, реальность постигается героем под особым углом зрения, оптическим центром которого не может быть единичный акт сознания (т. е. внимание, воля, стремление к цели). То, что происходит «сейчас и здесь», теряет критерии реальности, как будто и нет возможности понять, что происходит и происходит ли? Что стало причиной поступка, почему именно так герой реагирует или действует? Достоевский невольно отрицает нашу способность как адекватно воспринимать себя, так и осознавать собственные поступки. По его мнению, порочна сама установка на осознание', то, что не может быть осознано в данный момент, не может быть осознано и в другой. Проявления реальности моментальны. Подавляющее число героев романов и повестей Достоевского (Вельчанинов, кн. Мышкин, Иван Карамазов, Ордынов, Раскольников и др.) страдают сходными расстройствами памяти. Именно благодаря этим литературным экспериментам Достоевский смог вести исследование болезненных психических феноменов, появляющихся на границах между сном и бессонницей, забытием/беспамятством и припоминанием.

Как определить доминирующее чувство осознания происходящего – не бессонница ли это? («… во все время своего сна, до самой той минуты, когда он проснулся, он видел во сне, что он не спал и что будто бы никак не может заснуть, несмотря на всю свою слабость»[83]). Другими словами, наиболее активное состояние сознания, которым наделяет Достоевский подавляющее число своих героев, не является нормальным бодрствованием. А раз так, то реальность