Марк Аврелий и конец античного мира - Эрнест Ренан

Без сомнения, главным элементом этого возрождения прорицательства было подражание пророкам еврейским и тем, которых породил новый закон, в начале апостольских времен. Быть может, к этому присоединился и элемент оргийный и плясовой, свойственный краю и совершенно чуждый пророчеству церковному, уже подчиненному традиции. Весь этот легковерный мир был фригийским по крови, говорил на фрнгийском языке. Впрочем, и в самых правоверных странах христианского мира, чудесное считалось обыкновеннейшим делом. Откровение не было закончено, оно составляло самую жизнь церкви. Духовные дары, апостольские проявления духа продолжались во многих общинах; их приводили в доказательство правдивости. Ссылались на Агаба, Юду, Силу, дочерей Филиппа, Аммия Филадельфийского, Квадрата, как на одаренных духом прорицания. В принципе, допускалось даже, что дар пророчества будет в непрерывной преемственности продолжаться в церкви до пришествия Христа. Эти понятия поддерживались верованием в Параклета, постигаемого, как источник постоянного вдохновения для верующих. Кому не ясно, сколько опасностей представляет подобное верование? Поэтому дух благоразумия, управлявший церковью, стремился более и более подчинять применение сверхъестественных даров авторитету пресвитерства. Епископы присваивали себе дар распознавания духов, одних одобряли, других изгоняли. Тут возникало прорицательство совершенно народное, которое обошлось без разрешения духовенства и хотело управлять церковыо помимо иерархии. Вопрос о церковной власти и личном вдохновении, наполняюший всю историю церкви, в особенности с XVI века, тогда уже отчетливо был поставлен. Есть или нет посредник между верующим и Богом? Монтан, не колеблясь, отвечал: нет. "Человек, - говорит Параклет в оракульском прорицании Монтана, - есть лира, а я ношусь, как смычок; человек спит, а я бодрствую".

Монтан, кояечно, должен был обладать известными качествами, которые оправдывали сго притязание на роль избранника духа. Мы охотно верим его противникам, когда они говорят, что он был верующим весьма недавним; мы допускаем даже, что желание первенствовать было не чуждо его странностям. Что же касается его разврата и постыдного конца, который ему приписывают, то это обычные клеветы, неизменно встречающияся под пером правоверных писателей, когда требуется очернить диссидентов. Во Фригии он возбудил восхищение прямо поразительное. Некоторые из его учеников утверждали, что узнали из его книг больше, чем из всего закона, пророков и евангелистов, вместе взятых. Верили, что он получил всю полноту даров Параклета; иногда принимали его за самого Параклета, т. е. за того Мессию, во многом превосходящего Иисуса, который, но верованию малоазийских церквей, был обещан самим Иисусом. Дошли до того, что говорили даже: "Параклет больше открыл через Монтана, чем Христос Евангелием. Закон и пророки были признаны детством религии; Евангелие стало ее юношеством; пришествие Параклета долженствовало ознаменовать ее зрелость.

Как и все пророки Нового Завета, Монтан пылал проклятиями против века и против римской империи. Даже ясновидящий 69 года был превзойден. Никогда еще ненависть к миру и желание гибели языческого общества не выражались с такой наивной яростью. Единственным предметом фригийских прорицаний был близкий суд Божий, наказание гонителей, разрушение греховного мира, наступление тысячелетнего царства и его блаженств. Мученичество предлагалось, как высшее совершенство. Умереть в постели считалось недостойным христианина. Секта енкратитов, осуждавшая половые сношения, все-таки признавала их важность с точки зрения природы. Монтан не считал даже нужным запрещать поступок, становившийся совершенно незначащим, раз человечество переживало последний вечер своего существования. Таким образом, открывался путь к разврату, укрываемый в то же время для исполнения наиболее отрадных обязанностей.

При Монтане появляются две женщины, одну из которых называют по-разному: Приской, Присциллой или Квинтиллией, а другую Максимиллой. До выступления на путь пророчества, эти две женщины состояли, по-видимому, в браке, и в новую роль вошли с чрезвычайною смелостью и полным презрением к иерархии. Вопреки благоразумным запретам Павла относителыю участия женщин в пророческих и экстатических церковных подвигах. Присцилла и Максимилла не побоялись соблазна публичной деятельности. По-видимому, тут, как обыкновенно, личному вдохновению сопутствовали распущенность и смелость. В Присцилле есть черты, сближающия ее со св. Екатериной Сеиннской и с Марией Алакок. Однажды, в Пепузе, она заснула и увидела Христа, шедшего к ней в ослепительной одежде и в образе жепщины. Христос заснул подле нее и в этом таинственном объятии привил ей всяческую премудрость. Он открыл ей в особенности святость города Пепузы, как места, на которое долженствовал спуститься с неба небесный Иерусалим. Максимилла пророчествовала в том же духе, предсказывая ужасные войны, бедствия, гонения. Она пережила Присциллу и умерла, утверждая, что после нее уже не будет дальнейшего пророчества до окончания веков.

У этих странных хрнстиан женщинам присвоивался не только дар пророчества, но предоставлялось и исполнение всех вообще обязанностей духоненства. Пресвитерство, епископство, церковные должности всех степеней были на них возложены. В оправдавие этих притязаний приводили Марию, сестру Моисея, четырех дочерей Филиппа и даже Еву, которая, в виду смягчающих вину обстоятельств, признавалась святой. Всего страннее в культе этой секты была церемония плакальщиц или лампадофорных девственниц, которая во многом напомииает американские протестантские "радения". Семь девственниц с факелами, в белых одеждах, вступали в церковь, издавая покаянные стоны, проливая потоки слез и оплакивая выразительными телодвижениями жалкое ничтожество человеческой жизни. Затем наступали сцены иллюминизма. Окруженные народом, деветвенницы приходили в восторженное состояние, проповедывали, прорицали, впадали в транс. Присутствующие разражались рыданиями и покидали храм в глубоко-молитвенном настроении.

Увлечение толпы, и даже известной части духовенства, этими женщинами было необыкновенно. Дошло до того, что стали предпочитать пепузских пророчиц апостолам и даже Христу. Самые уверенные видели в них предсказанных Иисусом пророков, долженствовавших закончить начатое им дело. Вся Малая Азия взволновалась. Приходили и из соседних стран, чтобы взглянуть на эти проявления восторженности и составить себе понятие о новом виде пророчества. Волнение было тем сильнее, что никто не отрицал a priori возможности пророчества. Требовалось только удостовериться в его подлинности. Самые отдаленные церкви, лионская, венская, писали в Азию для получения сведений. Несколько епископов, и в числе их Элий Публий Юлий, из Дебельта, и Сотас из Анхиаля, во Фракии, явились лично, чтобы быть свидетелями. Весь христианский мир был приведен в движение этими чудесами, которые, казалось, возвращали христианство на сто тридцать лет назад, к первым дням его возникновения.

Большинство епископов, Аполлинарий Иерапольский, Зотик Команский, Юлиан Апамейский, знаменитый духовный писатель Мильтиад, Аврелий Киренский, заживо названный "мучеником", оба фракийские епвскопа, отказались отнестись серьезно к пепузским иллюминатам. Почти все заявили, что единоличные пророчества пагубны для церкви, а Присциллу признали бесноватой. Некоторые епископы, и в числе их Сотас Анхиальский и Зотик Комапский, хотели даже изгнать из нее бесов, но фригийцы этого не допустили. Несколько известных лиц, как Фемисон, Феодот, Алкивиад, Прокл, поддались, однако, общему увлечению и сами начали пророчествовать. Феодот, в особенности, стал как бы главою секты после Монтана и главным его ревнителем. А простые люди все восхищались. Мрачные предвещания пророчиц передавались из уст в уста на дальнее расстояние и толковались на разные лады. Вокруг них образовалась настоящая церковь. Восстановились все дары апостольских времен, и в особешости дар языков и трансы. Слишком легко уступали такому опасному суждению: "Отчего не быть вновь тому, что уже было? Теперешнее поколение не обездолено сравнительно с прежними. Разве Параклет, представитель Христа, не является вечным источником откровения?". Бессчетные маленькие книжки распространяли эти бредни на дальнее расстояние. Читавших их добрым людям оне нравились больше, чем Библия. Новые духовные подвиги казались им возвышеннее апостольских проявлений духа, и некоторые осмеливались выражать, что возникло нечто высшее, нежели Иисус. Вся Фригия буквально обезумела. Обычная жизнь церкви как бы приостановилась.

Строгий аскетизм был естественным последствием этой пламенной веры. в близкое пришествие Бога на землю. Фригийские праведники молились беспрерывно и притом с известной аффектацией, печальным видом и своего рода ханжеством. Для придания себе покаянного вида, они прикладывали во время молитвы кончик указательяаго пальца к носу, вследствие чего их прозвали "закрепленными носами" (по-фригийски, tascodrygitеs). Воздержание от пищи, лишения, строгое сухоядение, неупотребление вина, совершенное отвержение брака-такова была мораль, которой логически должны были держаться благочестивые люди, удаляющиеся от мира в надежде наступления посдеднего дня. Даже для причастия, они, no примеру некоторых евионитов, употребляли только хлеб и воду, сыр, соль. Суровые лишения всегда заразительно действуют на толпы, неспособные к высшей духовности; потому что они обеспечивают спасение дешевым путем и легко исполнимы для простых душой, богатых только доброй волей. Эти обрядности распространились повсеместно и проникли даже в Галлию с азиатами, которые в столь значительном числе поднимались вверх по долине Роны; один из лионских мучеников настаивал на их соблюдении даже в тюрьме, и потребовался свойственный галлам здравый смысл или, как тогда полагали, прямое откровение Божие, чтобы он от этого отказался.