Реквием для свидетеля - Олег Приходько

— Не надо идти в милицию, — сдалась Нонна.

— Тогда дай ей трубку!

— Погоди, Моцарт. Не сейчас, ладно?

— Черт с вами!.. Впрочем, передай… — Он искренне хотел сказать: «Передай, что я ее люблю», потому что окончательно пришел к этому, но потом спохватился: делать Нонну посредницей в их отношениях было бы верхом нетактичности. — Передай, что ее материал о выставке мне очень понравился.

Если бы у него спросили, чего ему больше всего сейчас не хочется, он не задумываясь ответил бы: возвращаться домой. Но время было позднее и делать ничего не оставалось…

На Остоженке он заправил машину, пересек Сеченовский переулок и оказался на Пречистенке. Дом, в котором проживали Масличкины, нашел сразу, но близко подъезжать к нему не стал, а припарковал машину в тупичке возле овощного магазина и отправился пешком.

Сорок восьмая квартира находилась во втором подъезде. Окна ее выходили на улицу и во двор, но балкон был только во дворе. С балкона четвертого этажа торчали длинные прутья старой антенны; до самого третьего этажа тянулась пышная молодая березка. Если легкая, худенькая Катя падала вниз не оттолкнувшись, то наверняка зацепила антенну, и тогда ее отбросило на нижние ветки березы. Это в какой-то степени смягчило удар, в противном случае она действительно умерла бы на месте. Антенну уже починили, ветви березы оставались несломанными — спружинили скорее всего, — но чем еще можно было объяснить рассечение внутренней поверхности бедра, на которые Першину пришлось накладывать швы?

Балконы отстояли друг от друга на расстоянии трех метров — допустить, что девочка таким образом пыталась перейти к соседям, было просто невозможно. Перила высокие — Кате по грудь. Застеклен балкон Масличкиных не был, так что окна она мыть не могла. Могло быть что-нибудь из двух: либо она выбросилась сознательно, либо… ее выбросили! Это второе допущение было кощунственно не обоснованным.

«Крыша поехала? — сплюнул Першин. — После стычки с Графом вокруг преступники мерещатся?.. Может, тебе лучше в милиционеры податься?»

Он еще потоптался во дворе, несмотря на позднее время заполненном детворой и пенсионерами, обошел вокруг дома, мучительно ища ответ на вопрос, что ему, собственно, здесь нужно, что направило сюда врача, призванного лечить, а не расследовать обстоятельства смерти. В милицейских протоколах наверняка было записано «несчастный случай», да и какие основания что-то подозревать? Встреча в аэропорту?

Раньше его интересовали обстоятельства смерти Моцарта.

Першин побрел прочь. Перед глазами все стояла картина того разговора с полусумасшедшими от испуга родителями Кати перед операцией…

Отец сидел на кушетке, обхватив голову руками, и, раскачиваясь из стороны в сторону, причитал: «Боже!.. Как же это? За что?.. Я виноват, я!.. — А потом вскакивал и хватал Першина за рукава халата: — Сделайте же что-нибудь, доктор!.. Ведь вы же можете!..»

Он бы смог. Он бы выходил Катю, непременно выходил, когда бы был рядом. Он чувствовал ее душу: их связывал Моцарт.

«А может, не стоит взламывать дверь, если есть возможность отпереть ее ключом? — остановился он посреди улицы. — Почему и в чем я подозреваю людей, которые не сделали мне ничего дурного? В конце концов, я ведь ничего не украл, стадия, при которой возникает потребность прятать глаза, еще не наступила».

Он повернул назад…

Пуленепробиваемую дверь сорок восьмой квартиры, обитую лакированными рейками, отворила хозяйка. Разглядев в полутьме синеватые льдинки ее глаз, Першин усомнился в правильности своего шага, но шаг был уже сделан.

— Добрый вечер, Наталья Иосифовна, — с предательской хрипотцой в голосе произнес он.

— Добрый…

Весь облик ее источал испуг, словно сама смерть стояла на пороге.

— Кто там, Наташа? — спросил из комнаты мужской голос.

— Входите, — сделала хозяйка попытку подавить смятение и отступила в глубину прихожей.

Вышел Масличкин с чайной чашкой в руке.

— Доктор?!

— Здравствуйте, Виктор Петрович. — Першин переступил порог. — Извините за поздний визит.

— Ничего… прошу.

Убранство сияющей светом хрусталя квартиры — зеркала, импортная мебель, зеленый, под цвет травы, палас, задрапированная бархатом стена прихожей с деревянными панелями — все было новым, холодным, претенциозным, словно он вошел не в жилище, а в преддверие ритуального зала или какой-нибудь офис.

— Наташа, поставь чайник, — проговорил Масличкин с отчетливым подтекстом: «Возьми себя в руки». Поручение имело целью скорее отослать жену, чем проявить гостеприимство: полная дымящаяся чашка в руке хозяина свидетельствовала о том, что чай только что вскипел.

— Спасибо, не беспокойтесь, я ненадолго.

Наталья Иосифовна проскользнула на кухню, притворила за собою дверь. Першин вошел вслед за хозяином в гостиную, сел на краешек кожаного дивана и оказался напротив большого черно-белого фотопортрета Кати, висевшего над пианино цвета слоновой кости.

— Позвольте выразить вам мое сочувствие, — тихо сказал он, стараясь поймать ускользающий взгляд Масличкина.

Тот кивнул, расслабленно опустился на круглый вертящийся стульчик.

— Виктор Петрович, — выдержав для приличия паузу, начал Першин, — я встретил в Сочи Наталью Иосифовну. Мне показалось, она обижена на меня?

— Не будем об этом, — сухо ответил Масличкин.

— Чем же я виноват перед вами?

— Вас никто ни в чем не обвиняет.

— Кто вам посоветовал обратиться ко мне, если не секрет?

— Одна наша знакомая.

— Вы что же, позвонили знакомой…

— Нет. Раньше. Когда вы спасли онкологического больного, обреченного на смерть, многие говорили о вашем божественном даре.

— Выходит, это наша общая знакомая? — насторожился Першин. — Могу я в таком случае спросить, кто она?

— Некто Градиевская. Это имеет значение?

Появление в этой истории Алоизии было и вовсе неожиданным.

— Для меня имеет, — промямлил Першин, силясь выстроить логическую последовательность вопросов. — Так или иначе, я не заслужил вашей обиды.

— О какой обиде вы говорите? — посмотрел Масличкин на гостя, но тут же отвел взгляд и уставился в пол, найдя в своем отражении более достойного собеседника. — Наташа — женщина, ее можно понять.

— В чем?

— Послушайте!.. Мы, конечно, знали, что Катины шансы невелики, но ведь вы сами пообещали, что она выживет? Ваш главврач Кошкин…

— Зайцев.

— Что?.. Да, Зайцев… Он сказал, что вас в срочном порядке откомандировали куда-то по настоянию министерского начальства. Представьте, каково ей было видеть вас на южном курорте!

Попытка объяснить свое исчезновение несомненно была бы истолкована Масличкиным как попытка оправдаться, а история с похищением и вовсе бы выглядела несуразицей.

— Виктор Петрович, — помолчав, заговорил Першин, — что все-таки толкнуло Катю на такой шаг?

Масличкин не ответил. Плечи его вдруг содрогнулись в беззвучном рыдании, и Першин нисколько бы не удивился, если бы он потребовал выйти вон. Но, справившись с собою, Масличкин поднял на него неожиданно злые глаза:

— Меня достаточно спрашивали об этом в милиции. Вы что, хотите найти виновника? Вам от этого станет легче?

— Я же не из милиции, Виктор Петрович, — как можно мягче ответил Першин. — Есть некоторые детали прозекторского обследования, которые не укладываются в классическую картину посттравматической гематомы.

— Не понимаю!

— Мне бы хотелось выяснить, насколько… насколько уравновешенным человеком была Катя?

— То есть не была ли она сумасшедшей? Это вы хотите узнать?.. Нет, не была! Тихая, скромная девочка. Во всяком случае, обращаться к невропатологу повода не давала.

— Вы говорили, она ощущала необычную легкость?

— Я говорил?

— Там, в приемной.

— Не помню. Хотя она действительно смеялась, подпрыгивала, называла себя «мыльным пузырем», пребывала в приподнятом настроении…

— Давно?

— Что «давно»?

— Когда вы заметили эту страсть к преодолению гравитации?

— Вероятно, весной… Да, весной. Весной все чувствуют прилив сил. Я не знаю, как это произошло. Мы находились в соседней комнате, когда услышали крик. — Масличкин снова замолчал. Совсем непохожая на него Катя весело смотрела на Першина с траурного портрета. — Послушайте, доктор, чего вы хотите? Нас уже допрашивали — порознь и вместе. Никаких причин для самоубийства у Кати не было и быть не могло, это был несчастный случай. Она полезла на балкон, у нас там стол-«книга» стоит, поскользнулась или споткнулась… Да зачем теперь устанавливать причину, зачем вы льете уксус мне на рану, вы что, получаете от этого удовольствие, черт возьми?!

Першин сделал успокаивающий жест обеими ладонями и поспешно встал: