Муж, жена и сатана - Григорий Ряжский

— Череп, пусти его сейчас и ко мне ворочайся!

Пес тут же послушался, зубы от мужика отнял и к хозяйке воротился. Сел на снег и ждет дальнейших от ней приказов. А только глаз все равно опасный, следящий. И тогда, уже напоследок происшествия, Аделина Юрьевна произнесла им, пораненным ею же и немало униженным:

— А теперь немедля бегите прочь, иначе оба вы принуждаете меня повторить против вас мое действие. И тогда пощады не будет уже вам, так в снегу и останетесь коченеть оба. Такое доходчиво для вас, злодейские морды?

На том и стало завершенье неприятной встречи. А человечку в шинельке той княгиня способствовала подняться и обратно вернуть на себя свою драгоценность на шелку и неприметно крашеной кошке. А уж как тот рассыпался, как любезничал. Умолял к нему домой пойти скорей от этой неприятной площади, чтоб немедля обогреть все тело, нагое почти, к тому же подвергшееся ужасному замерзанию. Да чаю, чаю погорячей. А комнатку квартирует сам он не чересчур далеко от места этого, хотя и не так чтобы близко.

И уж почти согласилась Аделина Юрьевна на это предложение, и Черепа своего верного уже, нагнувшись, прищепнула к поводку обратно, да только внезапно обнаружили глаза ее, что стена монастырская, знакомая, снова навстречу им упирается, от Зачатьевского монастыря. А дальше уже и Пречистинка светится сама, и колесо серое обратно в небо выбираться начинает, рыжея прям-таки на глазах, переводя окрас переулочных строений обратно из серого и печального в ликующее голубое, нежное розовое и торжественное бордовое. И народ снует туда-сюда, по погоде нормально прикинутый, и дома участились, как будто и не редели они недавно. Тачки разные, от Тольятти до Кореи и выше, сигналят все нетерпеливо, никому неохота в пробке торчать, каждый норовит другого обойти. Все как везде в нормальной жизни. И платье на Аде прекрасно сидит, не так чтобы мини совсем, но и есть похвастать чем — ноги стройные, загорелые, смотрятся офигенно в этом платье, особенно если кроссовки «Рибок» к ним надеть. Классные, все же, кроссовки удобные, Лёвкин подарок. Он в тот день, когда притащил их домой, вещь одну пристроил. Мелочь, сказал, ничего серьезного, но за хорошее бабло ушла. И, в общем, не жалко, сказал, не для нашего с тобой музея, Адусик, обойдемся. И прижал к себе, и щекой потерся об ее щеку. И кроссовки вручил… Вернувшись к себе на Зубовку, первым делом она глянула на часы. Отсутствовала час с небольшим. Обычно прогулка с Черепушкой занимала времени только чтоб пописать, ну и, если надо, на остальное. После этого пес настырно тянул домой, озираясь по сторонам и пугливо прижимая уши.

Зайдя в квартиру, Череп сразу же кинулся к миске, пить. Однако воды в ней не было: тогда он призывно звякнул миской и лег на коврик, ожидая, пока Прасковья отзовется на знакомый звук и принесет водички. Та подоспела без задержки, и пока собака пила, Прасковья разглядела у нее что-то на голове.

— Аданька, — поинтересовалась домработница, — а чегой-то у Черепуши нашего на лыске? Вроде царапнул кто иль задел чем.

Ада нагнулась и, протерев глаза, всмотрелась. Действительно, в том месте, где начиналось левое ухо, вдоль всей линии примыкания его к голове на обезволошенной части собачьего черепа была содрана кожа, образовав неприятный задир. Кровь на задире, правда, уже практически высохла, как и два подтека, ниже и повыше раны.

— Обидел кто его, что ли? — сочувственно качая головой, озадачила хозяйку Прасковья. — Или ж сам об кого задрался, не приметил, может?

Ада, решив не пугать домработницу рассказом о сегодняшнем приключении, пожала плечами:

— Понятия не имею. Нет, на самом деле ничего такого не заметила. Шли себе и шли спокойно. На ту сторону кольца переходили. Потом… — Она подняла глаза в потолок. — Потом пописали и вернулись. Вроде все…

Сказала и пошла к себе. Нужно было что-то делать с этим Гоголем, будь он неладен. Скорей бы Лёвка вернулся — черт бы побрал «бэху» эту его треклятую, достала уже, сил никаких нет.

Отчаянно тянуло в сон. Веки, будто утяжеленные свинцом, тянулись слипнуться и замереть. Отчего это с ней так, разбираться не стала, не было сил, как и не стала сопротивляться она странному желанию провалиться среди бела дня и ненадолго забыться.

Ада прилегла и позволила векам сомкнуться.

13

Благородные дела свои, о которых говорил с отцом в подвале их дома на Кожевниках, Алексей Бахрушин останавливать и не помышлял. Напротив, старания свои умножал год от года, обрастая все большим и большим количеством ценнейших обретений. Все это время главная вещь, та самая, какую передал ему отец, оставалась в том же самом месте, в палисандровом ларце с прозрачным оконцем. Лишь ключ от потайной ниши в стене, загороженной хламом, отныне хранился у него, а не у отца. Положение Алексея, как собирателя, в этой связи было довольно интересным и непростым. Само собой, выставлять череп классика напоказ, как он есть, в числе прочих экспонатов, было совершенно невозможно, иначе возник бы излишний интерес к тому, как реликвия эта могла попасть в руки коллекционера Бахрушина. Оставалось единственное покамест приемлемое решение — хранить, как и прежде хранил, и помнить просто о черепе великого человека. Что он есть и что доступен всякую минуту. Либо ждать изменения времен и тогда уж признаться в неизвестно кем содеянном и открыть для народа драгоценный экспонат.

А дела меценатские тем временем шли и развивались сообразно росту семейных капиталов. К основному зданию больницы, той самой, на Большой Бахрушинской, были пристроены многие другие сооружения. В них разместился родильный приют, а чуть позднее — сиротский дом и дом призрения.

Деятельно процветал театр Корша, через годы ставший МХАТом, на строительство которого Александр Алексеевич выделил земельный участок и вдобавок ассигновал пятьдесят тысяч деньгами, да не от семейного капитала — личных. Создав свою труппу, великий почитатель Гоголя Федор Корш дебютировал «Ревизором», и факт такой, показавшийся отцу Алексея неслучайным, не смог укрыться от его внимания. Оттого и стал театр получать материальную помощь известного мецената и купца.

Было и многое другое. В 1894-м Бахрушины возвели на Болотной площади «дом бесплатных квартир» для нуждающихся вдов с детьми и учащихся девушек. Два года спустя неподалеку добавилось еще два здания. Полмиллиона тогда же ушло на пожертвования для беспризорных детей — колонию в Тихвинском городском имении в Москве. В 1901-м на выделенные семьей сто пятьдесят тысяч рублей в Сокольничьей роще был выстроен городской сиротский приют.

И в последующие годы деятельность благотворителей не прерывалась. Учреждались стипендии учебным заведениям, в том числе Московскому университету, Московской духовной Академии с семинарией, Академии коммерческих наук, гимназиям.

На склоне лет Александр Алексеевич Бахрушин своими средствами поддерживал даже работы по созданию отечественного воздушного флота, ассигновал средства на различные медицинские эксперименты. За благотворительность свою получил он чин действительного статского советника, и Москва навсегда осталась благодарна ему и его братьям за великий вклад в процветание города.

Умер он 1916-м, незадолго до Февральской революции, предвестием которой, однако, уже был пропитан сам воздух российской земли, когда оставалось всего немного до совсем уже другой России, в которой места ему не нашлось бы никогда. Умирая от крупозного воспаления легких в возрасте 92 лет, он был спокоен и счастлив. Господь таки, не кто-то еще, подарил ему столько лет жизни и процветания, и то, что совершил он когда-то, в далеком 1852 году на кладбище Свято-Данилова монастыря, подвергнув себя великому искушению, преступив неписаный закон православного христианина, перестало незадолго до смерти изжигать его сердце и душу сомнениями. К тому же талисман хранился в самых надежных руках, какие только можно придумать.

Да только не в надежности хранения дело. Теперь уже, предчувствуя скорую кончину, старик Бахрушин стал думать иначе. Порассудив напоследок, окончательно уверился, что пришло время предпринять обратный шаг — череп великого человека требует упокоения в земле, миссию свою для семьи он выполнил, фамилия Бахрушиных навсегда останется в памяти людской. Музей, собранный сыном, также останется навечно, как бы и куда не пошла история. Больницы, что они возвели, дома для убогих и нищих, церкви, построенные на их средства, никуда не денутся, а только будут со временем прирастать паствой… Поэтому всего лишь за день до своей смерти, которую он безошибочно предчувствовал, Александр Алексеевич сообщил последнее желание сыну, любимому наследнику и продолжателю всего фамильного дела. И сын ему пообещал…

В ранние свои собирательские годы, начиная с первой выставки, Алексей все больше и больше сближался с театральным миром, всеми правдами и неправдами добывал разные любопытные предметы, пополнявшие его удивительную коллекцию: программы спектаклей, юбилейные адреса, фотографии с автографами, тетрадки с текстами ролей, балетные туфельки, перчатки актрис. Театральная Москва обожала нового, необычайно щедрого ценителя сценического искусства.