Тропами северного оленя - Мариуш Вильк

Вежи у Кольских лопарей вышли из употребления в тридцатые годы прошлого века. «Последнюю вежу в Йоканде, — писал Чарнолуский, — разобрали в 1927 году. Еще несколько осталось в районе Семиостровска и Сосновки, но и они скоро разделят судьбу йокандской». Как утверждает советский этнограф, лопари предпочитали жить в тупах, небольших дощатых постройках, по форме напоминающих русские охотничьи избушки, только более примитивные.

Вежа была своего рода постоянной квартирой кольского кочевника, в отличие от куваксы, которую пастух возил с собой и разбивал в стойбищах или там, где заставала его непогода. По форме вежа напоминает конус. Основа — вкопанные в землю доски, они же служат обшивкой, не давай грунту осыпаться внутрь. Каркас тоже дощатый или из березовых жердей — нижние концы заколачивали в основу, а верхушки связывали вместе. Дополнительно конструкцию укрепляли поперечными ивовыми прутьями и прикрывали дерном и мхом, оставив в верхушке конуса небольшое отверстие дымника. Снаружи вежа выглядела, как огромный обомшелый камень или небольшой пригорок. Неудивительно, что в Европе о лопарях когда-то рассказывали, будто они живут под землей.

А может, мои ровесники узнают в этом описании шалаши, которые мы строили в детстве, когда телевизоров было мало и дети большую часть времени лазили по деревьям и играли в индейцев. Можете себе представить мои чувства, когда я впервые увидел древнюю лопарскую вежу. Нет, не эту, у подножья Пункаруайва, о ней ниже. Настоящую саамскую вежу я увидел в Ревде, в музее «Севредмет».[118] Более того, мне удалось в ней переночевать! Это была первая моя, незабываемая, ночь на Кольском полуострове.

Осенью 2005 года — закончив «Дом на берегу Онего»[119] и уже задумав новую книгу, я отправился на разведку в Ревду. Почему в Ревду, а не в Ловозеро? Потому что на Кольском я тогда никого больше не знал — у меня был только телефон Ивана Вдовина в Ревде. Получил я его от московского этнографа Макса Кучинского. Макс уже много лет занимается саамами, одновременно являясь активистом российских «Хранителей радуги»,[120] которые заняты защитой природы и одновременно помощью малым народам Севера. Узнав, что я собираюсь писать о саамах, Кучинский дал мне координаты Ивана и лист коки, привезенный на счастье из Боливии, с какого-то сборища «зеленых»! Позже наши тропы не раз пересекались — то в Москве, в клубе ОГИ, то на Кольском…

Об Иване нужно рассказать особо… Выпускник московского горного института, в Ревду он приехал в 1980-е годы — на стажировку. Понравилось — рядом горы, дикая природа, а до Москвы всего два часа самолетом. Остался. Десять лет работал под землей, в забое. Еще четыре года трудился на поверхности, потом расстался с «Карнасуртом», но не окончательно — перешел в музей при комбинате, предыдущий директор которого переехал в Умбу. В музее Вдовин открыл в себе краеведа. Он организовал экспедиции, добывал экспонаты, даже фильмы понемногу снимал. Несколько его документальных лент показало по местному каналу мурманское телевидение (в частности, об аэродроме в тундре, который строили пленные поляки). Но всю жизнь сидеть в музее было скучно — неуемная энергия требовала выхода. Иван попробовал себя в политике, дошел до заместителя главы ловозерского региона, но вскоре понял, что политическая возня — не его стихия. Вернулся к природе — стал сперва директором заповедника Сейдъявр, затем возглавил все природные заповедники Кольского полуострова. Недавно купил дельталет (дельтаплан с мотором) и обозревает свои владения сверху. Все свободное время проводит в Интернете.[121]

Вдовин мне понравился сразу. Я почувствовал в нем родственную душу — сосредоточенность одинокого волка и нелюбовь к дешевой популярности. В Ревде Иван принял нас с распростертыми объятиями и сразу повел показывать музей. А показывать было что. Прежде всего — богатая коллекция минералов из Луяврурта — сотни экспонатов, в том числе куски «лопарской крови», крошки которой я не раз находил потом на берегу озера Духов. В мрачном закутке выставочного зала — лагерная экспозиция, оплетенная колючей проволокой. А в центре — словно только что из тундры — старая лопарская вежа.

— Последняя на Кольском! — сказал Иван.

Ее обнаружили в 1998 году на берегу озера Вудьявр (Болотистое), в среднем течении реки Поной. Полусгнившая вежа торчала среди болот. Было ясно, что так она долго не протянет. Сотрудники немедленно решили перенести вежу в музей. Но каким образом?

Это были почти реставрационные работы. Нижний венец распадался в руках, каркас был примерно в таком же состоянии, в обшивке из дерна выросла березка. Эти гнилушки нужно было погрузить на вертолет. Перевезти на место и там сложить заново, словно трухлявый пазл. Представляешь?

Зато благодаря этому головоломному предприятию у вас есть возможность переночевать в последней настоящей саамской веже Кольского полуострова.

Потому что в музее Вдовина — и это предмет особой гордости хозяина — в отличие от всех других музеев на свете, к экспонатам можно сколько угодно прикасаться, ощупывать их, а вежей — даже пользоваться. Что ж, такой удивительный шанс мы упустить не могли.

И хотя все было не по-настоящему — вежа ведь стояла не в тундре, а на музейном паркете, внутри это не ощущалось. Наоборот, стоило нам через маленькое отверстие проскользнуть вовнутрь, очутиться среди оленьих шкур, как мы забыли об окружающей действительности и с головой погрузились в некий фантастический архетипический сон. Не зря Роберт Скалл[122] (упоминаемый Брюсом Чатвиным в одном из романов) в своей лекции в Метрополитен-музее утверждал, что «закапывание в землю — один из древнейших человеческих инстинктов». В музее Вдовина я смог в этом убедиться на собственной психике.

Ночью я встал по нужде. В туалет надо было идти через весь выставочный зал. В окна светила луна. В витринах сверкали минералы из Луяврурта: ильмайокит, карнасуртит, ловдарит, мурманит, сейдозерит, умбозерит, опал, эвдиалит, рамзаит и десятки других. Из лагерного угла доносилось чье-то тяжелое дыхание. Я вернулся в вежу и облегченно вздохнул.

Издалека вежа в пастушьем лагере под Пункаруайвом напоминала скорее кемпинговый домик эпохи раннего постмодернизма, нежели жилище северного кочевника. Разве что традиционно купольно-конусной формой — да и то вежа больше походила на иглу.[123] Почти вся из дерева и стекла (вежа полностью застеклена!), внутри — благодаря большим окнам на все четыре стороны — очень светло. Помню, что, привыкший к тусклому полумраку северных рыбацких избушек, я уже на пороге обратил внимание на свет: как раз выглянуло из-за туч солнце, его лучи буквально лились в окна, размещенные по окружности. Еще меня поразило, что вежа такая просторная. Я бы никогда не подумал — глядя снаружи — что внутри столько места.

В основании вежи — круг плюс две небольших прямоугольных пристройки по бокам. Одна — что-то вроде прихожей: там висят пастушьи куртки, малицы[124] и дождевики, валяются болотные сапоги, валенки и пимы,[125] а также какие-то детали упряжи. В другой пристройке, задуманной как кухня, — маленький продуктовый склад (пищу готовят на железной печке в центре вежи). Вокруг печи — дрова. Справа на пол у стены брошены оленьи шкуры (на них — несколько заросших туристов из Мурманска, ненастье держит их тут, в неволе, уже неделю, потому что в такую погоду даже местный житель не рискнет переправляться на лодке через Луявр), слева маленький столик на троих, максимум четверых, небольшая скамейка да хромой табурет. Над столом висит индейский амулет из штата Мэн — «ловец снов» из кораллов и перьев — подарок канадца Джона. Раненого медведя, который уже неделю шатался поблизости, подстреленный каким-то незадачливым браконьером, отгоняли громким рэпом из стоящей во дворе колонки, провод от нее тянется под стол к усилителю.

— А зимой у вас тут тепло?

— А как же, я стены стекловатой утеплил.

Оказалось, что Валерий сам спроектировал и построил вежу на датский грант. Эту общину они организовали вчетвером три года назад. Он, Андрей Юлин, Муха и Галкин. Андрея выбрали председателем, потому что он, во-первых, мужик оборотистый и во всем этом разбирается — во всяких регистрациях, бухгалтерии и прочих бумажках, к тому же кое-как владеет английским и мир повидал, во-вторых — район Луяврурт принадлежал когда-то его роду. Самому Андрею на Сейдъявр нельзя (родовое проклятие — за то, что отдали свою территорию), но это вовсе не мешает ему заниматься делами «Пираса» в Ловозере, организовать и привозить туристичекие группы, рекламировать лагерь в Интернете, обеспечивать пастухов транспортом и снаряжением, а также ездить на международные конференции по делам малых народов Севера и представлять их интересы на семинарах, посвященных туризму на Кольском полуострове. Саша Галкин работает в одной из бригад совхоза «Тундра» и сюда наведывается лишь изредка. А нелюдимый Муха — свободный саам: с тех пор, как подшился (раньше пил без продыху), круглый год кочует по тундре с самоедкой Катькой. Так что за хозяина в лагере остается Тепляков. И хотя сразу находятся помощники, он все объясняет сам. Доходы члены общины делят между собой — в зависимости от участия в работе, а также числа своих оленей в стаде.