Правосудие королей - Ричард Суон

В тот раз я спала необычайно крепко, и мне понадобилось больше времени, чем обычно, чтобы узнать дорогое убранство дома лорда Саутера. Снаружи все еще было темно. Понять, который час, у меня не получилось, но я увидела тусклый отблеск лунного света, озарявший штукатурку у занавесок.

По тому, как прогнулась кровать, и по доносившемуся из-под одеяла запаху перегара я поняла, что когда-то среди ночи в комнату вернулся Брессинджер. Удивительно, но он не разбудил меня. Я повернулась, чтобы посмотреть на пристава – у меня вошло в привычку проверять, не болен ли он, причем делала я это как для его, так и для моего собственного блага. К своему удивлению, я увидела, что его глаза открыты и он смотрит в потолок.

– Дубайн? – прошептала я. Он был теплым, и, хотя выглядел так, будто его высекли из камня, чутье подсказывало мне, что он не мертв – хотя, видит Нема, в тот миг он очень походил на мертвеца. Несмотря на оклик, он не пошевелился. Я продолжала сверлить его взглядом, и он наконец тихонько помотал головой.

Я не поняла намека.

– Дубайн? – настойчиво позвала я. Он снова помотал головой, на этот раз энергичнее. Я совсем не понимала, чего он хочет.

– Дубайн! – прошипела я. На этот раз пристав чуть пошевелился.

– Да закрой же ты рот и, ради Немы, не шевелись, – прошептал он сквозь стиснутые зубы.

Я возмущенно отшатнулась. Повернувшись на бок, я приподнялась на локте и посмотрела на него.

– Не смей так со мной гово… – начала было я, и тут же, к моему невероятному удивлению, Брессинджер извернулся, как испуганный кот, и сильно оттолкнул меня обеими руками.

Я слетела с кровати и с изяществом мешка с дерьмом хлопнулась на холодные деревянные половицы.

– Да что ты, Казивар тебя подери, творишь? – завопила я, вскакивая на ноги. Я была вне себя и собиралась наброситься на него, когда увидела, что меня уже кто-то опередил. Брессинджер метался по кровати как одержимый. Он что-то сжимал в левой руке, и несколько секунд мне казалось, что это ремень. Лишь когда пристав перекатился на другую сторону кровати и приложил тварь головой о стену, я поняла, что это змея.

Меня передернуло от отвращения и затошнило. Я пришла в ужас при мысли о том, что находилась в одной комнате – да что там, в одной кровати! – с этой тварью.

– Чтоб меня… Откуда она взялась? – сдавленно спросила я. Мое сердце колотилось так сильно, что казалось, вот-вот вырвется из грудной клетки.

Брессинджер пропустил вопрос мимо ушей. Он схватил свой меч и с такой силой распахнул дверь комнаты, что ручка оставила на стене вмятину.

– Дуба… Куда ты идешь? – окликнула его я, но он уже выскочил за дверь и бросился по коридору. Я обежала изножье кровати и помчалась за ним. – Подожди! – отчаянно крикнула я, не желая оставаться в комнате одна. Брессинджер не стал ждать. Оказавшись у двери Вонвальта, он врезался в нее плечом, распахнул и так ловко взмахнул своим мечом – грозодским, со сложным закрытым эфесом, – что я услышала свист рассекаемого воздуха.

– Там! У сундука! – послышался крик Вонвальта. Я вбежала в его спальню и увидела, что он стоит в оконном проеме в одной ночной рубашке. Он так сильно вжимался в раму, что мог выдавить окно, упасть и разбиться насмерть с тем же успехом, как и погибнуть от укуса змеи. Сама тварь, свернувшаяся у сундука из красного дерева, была примерно два фута в длину, с грязновато-коричневыми отметинами, почти незаметными в тусклом лунном свете. Если бы Брессинджер не отреагировал столь отчаянно и резко, я бы подумала, что она неопасна. Пристав не терял времени и расправился с ней: он пронзил череп змеи острием меча, мгновенно умертвив ее, после чего еще несколько раз рубанул по ней, просто на всякий случай. Затем он поднял глаза на Вонвальта.

– Вас укусили? – спросил Брессинджер и шагнул к нему. – Ну же, говорите! – Его грудь тяжело вздымалась от внезапных, стремительных действий, а глаза были выпучены и полны отчаянной тревоги. Брессинджер редко поддавался панике; теперь же он, казалось, наполовину обезумел от нее.

– Что происходит? – спросила я, переводя взгляд с Вонвальта на Брессинджера и на мертвую змею. – Она ядовитая? Она вас укусила?

– Нет, – сказал Вонвальт, спускаясь с подоконника. Я видела, что он немного смутился из-за того, что запрыгнул на него. – Я в порядке. – Он подошел к мертвой змее и присел рядом с ней.

– Грозодский аспид, – хриплым голосом сказал Брессинджер. Он приподнял тело кончиком меча, показывая едва заметные черные полосы на брюхе змеи. Остальное тело было грязно-коричневым. – Гадюка. В нашей комнате была такая же.

– Значит, она ядовитая? – спросила я.

– Смертельно, – прорычал Брессинджер. Он упер острие меча в половицы и прислонился к стене. – Кровь Немы, да взрослому мужчине стоит лишь оцарапаться о ее клык, и за час его не станет.

– Они мигрируют? – спросил Вонвальт. Он откинул крышку сундука и вытащил свой собственный короткий меч.

Брессинджер не понял вопроса.

– Что? К чему вы это? – выдохнул он.

Вонвальт решительно зашагал к двери.

– Мне кажется маловероятным, чтобы две такие змеи самостоятельно проделали сюда такой путь. – Он кивком указал на окно. – Идемте. Если поторопимся, то еще сможем поймать того, кто их подбросил.

Мы не раздумывая пошли за ним и быстро пересекли дом лорда Саутера. Шум разбудил большую часть слуг, но Вонвальт в своей властной манере велел им вернуться обратно в комнаты. Очень скоро мы оказались на улице, в леденящем холоде Долины Гейл, превращавшем наше дыхание в большие облака пара. В спешке никто из нас и не подумал надеть хоть какую-нибудь подходящую одежду, и лишь из-за накала момента я не дрожала от холода.

– Проклятье, – сказал Брессинджер. – Смотрите. – Он ткнул пальцем, и я, проследив, куда он указывает, увидела темный силуэт, растянувшийся среди растений в садике перед домом Саутера. Даже в темноте было ясно, что это труп. Судя по доспехам и ливрее, это был городской стражник, а темное влажное пятно на булыжной мостовой у ворот подсказало, как он встретил свою жестокую кончину. Я вспомнила, как этот человек встретил нас, когда мы только прибыли в резиденцию мэра: дружелюбный рядовой, вежливый, озабоченный нашим благополучием. Он погиб лишь потому, что оказался между нами и нападавшим. Понимание этого неожиданно наполнило меня такой печалью, какую не вызывали другие смерти – даже людей, куда более близких мне.

– От крови все еще идет пар, – сказал Брессинджер.

– Значит, его