Приключения Джона Девиса - Александр Дюма

— Как вы думаете, мистер Девис, на какой мы высоте теперь?

— Да, я думаю, почти на высоте мыса Мондего, — сказал я.

— Точно так; для новичка это очень много. Завтра мы обогнем мыс Сант-Вонсенто, и если вон это облачко, похожее на лежащего льва, не подшутит над нами, так послезавтра вечером мы будем в Гибралтаре.

Я взглянул на ту часть горизонта, куда капитан указывал. Облако, о котором он говорил, образовало бледное пятно на небе; но я в то время был еще очень несведущим и не умел вывести никакого заключения из этого предзнаменования. Я заботился только о том, куда мы пойдем, когда исполним данное нам поручение. Я слышал как-то, что наш корабль прикомандирован к эскадре в Леванте, и это меня очень радовало. Я опять завел разговор со Стенбау.

— Позвольте вас спросить, капитан, долго ли вы думаете пробыть в Гибралтаре?

— Я и сам не знаю, любезный друг. Мы будем ждать там приказаний от адмиралтейства, — прибавил он, все посматривая на облако, которое, по-видимому, очень беспокоило его.

Я подождал несколько минут, думая, не начнет ли он снова говорить; но капитан все молчал; я поклонился и пошел. Он дал мне сделать несколько шагов; потом кивнул головою, чтобы я воротился.

— Послушайте, мистер Девис, велите принести из моего погреба несколько бутылок хорошего бордо и дайте Девиду.

Это меня так тронуло, что я схватил руку капитана и чуть не поцеловал. Он, улыбаясь, вырвал ее.

— Позаботьтесь об этом несчастном, мой любезный. Что бы вы ни сделали, я на все согласен.

Уходя от него, я, признаюсь, прежде всего глянул на облако. Оно изменило свою форму и походило на огромного орла с распущенными крыльями; потом одно из крыльев растянулось от юга к западу и покрыло весь горизонт черною полосою. Между тем на корабле все было по-прежнему. Матросы играли или толковали между собою на носу. Капитан все ходил по шканцам; лейтенант сидел, или, лучше сказать, лежал на лафете каронады; вахтенный стоял на брам-стеньге, а Боб, опершись на обшивку правого борта, как будто с величайшим вниманием следил глазами за пеною у боков корабля. Я сел подле него и, видя, что он более и более углубляется в свое интересное занятие, начал насвистывать старинную ирландскую песню, которою мистрисс Денисон убаюкивала меня, когда я был ребенком. Несколько минут Боб слушал молча; но потом, обернувшись ко мне, снял свой синий колпак и начал поворачивать его в руках. Заметно было, что он хочет, но еще не решается, сделать мне не совсем почтительное замечание.

— Я слышал, старики говорили, ваше благородие, — сказал он наконец, — что не гоже призывать ветер, когда его такой груз на горизонте.

— То есть, — отвечал я, смеясь, — песня моя тебе не нравится и тебе хочется, чтобы я перестал?

— Не мне учить ваше благородие, напротив, я готов всегда делать, что вы прикажете: я никогда не забуду, что вы сделали для бедного Девида, но, право, сударь, лучше не будить ветра, пока он спит. Ветерок дует береговой и таки порядочный, северо-восточный, а доброму фрегату больше ничего и не нужно.

— Но, любезный Боб, — сказал я, чтобы заставить его разговориться, — отчего же ты думаешь, что погода должна перемениться? Сколько я ни смотрю, я вижу только эту темную полосу. Небо везде чисто и ясно.

— Мистер Джон, — сказал Боб, — читать Божию книгу в облаках наш брат моряк всю жизнь учится.

— Да, я тоже вижу, что там что-то затевается, — сказал я, посмотрев снова на горизонт, — но я не думаю, чтобы тут была опасность.

— Мистер Джон, — сказал Боб с таким видом, что я невольно задумался, — кто купит это облако за простой шквал, тот получит сто на сто барыша. Это буря, ваше благородие, страшная буря.

— А мне все кажется, что это только шквал, — сказал я, радуясь случаю научиться от этого опытного моряка предугадывать погоду.

— Оттого, что вы не смотрите на другую сторону неба и судите односторонне. Повернитесь-ка к востоку, мистер Джон; я еще не глядел туда, но чтоб мне не сойти с места, если там нет чего-нибудь!

Я оглянулся, и точно, увидел гряду облаков, которые, как острова, подымались из моря и выказывали из-за горизонта свои беловатые верхушки. Теперь и я видел ясно, что мы попали между двух бурь. Но, покуда буря еще не разыгралась, делать было нечего, и потому все продолжали свои занятия: кто играл, кто прохаживался, кто разговаривал. Мало-помалу береговой ветер, с которым корабль шел, начал дуть неровно, стало темнеть, море из зеленоватого сделалось серым, и вдали загрохотал гром. При этом случае на океане все умолкает: разговоры в ту же минуту прекратились, и мы услышали шелест верхних парусов, которые начинали полоскаться.

— Эй, вахтенный, — закричал капитан, — есть ли береговой ветер?

— Есть еще, капитан, но только порывами, и всякий порыв слабее и теплее прежнего.

— Пошел вниз! — сказал капитан.

Матрос поспешно спустился по снастям и стал на свое место. Он заметно был рад не оставаться долее наверху. Капитан снова начал прохаживаться, и на корабле воцарилось прежнее безмолвие.

— Видно, вахтенный ошибся, — сказал я Бобу, — видишь, паруса снова наполняются, и фрегат пошел.

— Это последние вздохи берегового ветра, ваше благородие, — отвечал Боб. — Еще раза два, три, и баста.

И точно, корабль прошел еще с четверть мили; потом ветер совершенно упал, и фрегат тяжело двигался, оттого, что волны его качали.

— Все наверх! — закричал капитан.

В ту же минуту изо всех отверстий корабля появились остальные люди, и всякий ожидал приказаний.

— Ого! — пробормотал Боб. — Капитан заранее принимается. Я думаю, мы еще с полчаса не узнаем, с которой стороны ветру вздумается налететь.

— Смотри, он разбудил даже лейтенанта Борка: тот встает, — сказал я.

— Лейтенант и не думал спать, ваше благородие.

— Да посмотри, как он зевает.

— Зевают не всегда оттого, что спать хочется, мистер Джон, спросите хоть у доктора.

— Так от чего же?

— Видно, на сердце тяжело. Посмотрите-ка на нашего молодца-капитана; тот небось зевать не станет… А его-то благородие… видите, платком утирается… знать, пот прошиб. Что бы ему палку взять? Бишь, пошатывается… а кажись, ходить мастер!

— Что же ты думаешь, Боб?

— Ничего, ваше благородие, я так, спроста болтаю.

Борк подошел к капитану и поговорил с ним.

— Смирно! — закричал капитан.

При этом слове, произнесенном посреди глубокого молчания звучным, сильным голосом, весь экипаж вздрогнул. Окинув зорким взглядом весь корабль, капитан продолжал:

— Цепь громового отвода в воду! Налить ведра и пожарную трубу! Высыпать порох из затравок! Закрыть люки и порты! Чтоб нигде не было сквозного ветра!