Иду над океаном - Павел Халов

Поплавский сказал:

— Через час двадцать вернется Машков — заправляться. Разрешите мне, товарищ генерал, слетать с ним.

Волков, помедлив, ответил:

— Лети, полковник.

— А сейчас я должен сообщить о случившемся Стеше…

Генерал с недоумением поднял на Поплавского глаза:

— Это жена Курашева?

Полковник согласно кивнул. Он опустил руку на телефон, лицо его при этом не изменилось. Снял трубку…

— Стеша, — сказал он. — Это я — Поплавский.

Больше ему ничего говорить и не надо было.

Мужским хриплым голосом Стеша после долгого молчания сказала:

— Я сейчас приеду…

Поплавский не боялся встречи с ней. Но ему самому сейчас было невыносимо горько. Стиснув зубы, он глотнул:

— Нет, не надо приезжать. Мы его найдем. Ты слышишь, Стеша? Найдем. Я позвоню тебе.

Генерал слышал, как на том конце провода положили трубку.

А через десяток минут после звонка к штабу с треском подкатил мотоцикл.

— Приехала, — сказал Поплавский. — Сама приехала.

Он поднялся из-за стола и пошел к выходу.

Полковник не думал, что Стеша умеет водить мотоцикл. И он чуть-чуть усмехнулся, увидев за штакетничком тяжелый курашевский мотоцикл. Люлька была зачехлена, и мотор постукивал на холостом ходу. Зеркальце на руле подрагивало, словно в нем пульсировал свет.

По песчаной дорожке, обложенной белеными кирпичами, шла высокая женщина. Соломенные волосы ее на непокрытой голове были собраны на затылке, и только на висках и спереди их растрепал ветер во время езды. На женщине была кожанка. Поплавский сам не знал, почему он все это видит и отмечает: и то, что она была в брюках, и что на ней высокие сапожки, что лицо ее было каким-то решительным и усталым, а некрашеные губы были сомкнуты так, что даже морщинки легли по углам рта. Она все время, пока шла и потом, когда поднималась по широким деревянным, добела вымытым ступеням, неотрывно смотрела в глаза полковника.

Поплавский хотел начать закуривать, но понял, что опоздал, и протянул ей руку. Стеша машинально, не опуская глаз, подала ему свою. И по ее руке полковник догадался, что когда он звонил ей, она стирала. И все, что делала она после его звонка, он представил себе с такой ясностью, точно делал это он сам.

Она, не признаваясь самой себе, привычно ждала мужа. Уже давно Курашев должен был дать знать о себе. А он молчал. Она нашла себе дело, нагрела воды и стала стирать. А он все молчал. Потом она одела мальчишек и, когда застегивала им пальтишки и напутствовала их не драться и не убегать далеко, заметила вдруг, что пальцы не слушались ее. В доме был телефон, он стоял на тумбочке в коридоре. Вдруг она подумала, что, может, мальчишки сдвинули трубку, но не сразу пошла проверить. Медленно налила в таз воды, замочила белье. Потом уж проверила телефон и стала стирать. И опять ждала. А после звонка полковника вытерла руки о передник, сняла с вешалки курашевскую куртку, в которой тот ездил на рыбалку. Ключ от сарая, где стоял мотоцикл, был здесь же, в кармане. Внизу она еще оглядела двор, хотела увидеть мальчишек, но их во дворе не было. Они не должны были заметить ее. Еще в сарае, точь-в-точь, как это делал сам Курашев, она запустила двигатель, выкатила работающую машину и закрыла сарай. А потом она гнала машину так, что уже ничего не могла видеть. От поселка до аэродрома было не менее десяти километров.

— Я тебе все сейчас расскажу, — сказал Поплавский, пропуская Стешу вперед.

Она шла по штабному коридору, а полковник, прихрамывая, шагал позади.

Волков при появлении Стеши встал и слегка наклонил седеющую, подстриженную ершиком голову. Она не ответила ему, остановилась у края стола. Полковник обошел стол и показал на карту.

— Он где-то здесь. И Рыбочкин тоже. Но они — не вместе. Ты же знаешь: вдвоем сразу прыгать нельзя.

Стеша молчала и прозрачными глазами глядела в тот угол карты, куда показал Поплавский. Но вряд ли она что-нибудь могла разобрать в путанице ломаных линий и полукружий.

— Мы найдем его… Скоро, — сказал Поплавский.

— Там море? — спросила она. — Это вы его послали?

— Я, — помедлив, сказал он. — Мог послать другого, но послал его.

Он мог бы сказать, что подняты все, кто может принять участие в поиске. Он мог бы сказать, что ее муж, Курашев, и Рыбочкин совершили подвиг, который не будет забыт. И если произойдет самое плохое… Но Стеше этого не надо было говорить.

— Можно… Мне можно слетать туда? — спросила она.

— Лучше будет, если ты не полетишь, — сказал он.

Она ничего не ответила, повернулась и пошла. И было слышно, как затихают вдали ее шаги.

На улице, у мотоцикла, она постояла немного — прямая и высокая, с узкими плечами — потом поехала. Видно было, как в воротах аэродрома часовой преградил было ей путь. Но офицер махнул рукой, и труба, служившая шлагбаумом, поднялась перед самой фарой мотоцикла. Стеша перевалила через кювет и поехала по жесткой осенней траве. Мотоцикл оставлял за собой пыль пополам с выхлопными газами.

Не доезжая до бетона, она остановила машину, сошла и медленно двинулась вдоль полосы. Ее было хорошо видно. Мотоцикл работал, но Стеша, видимо, не собиралась скоро уезжать. Кто-то отправил к мотоциклу солдата на велосипеде. Трава доставала чуть не до ступиц, велосипед петлял. Солдат положил его в траву и пошел дальше пешком. Было видно, как он вынул ключ из замка зажигания и, стоя у мотоцикла, смотрел вслед женщине.

Аэродром одну за другой принял две машины. Истребители заходили как раз с той стороны, где была Стеша. Они пронеслись со свистом и шелестом, оставляя после себя запах газов, горелой резины и перегревшегося полиэтилена.

Потом сел Машков. В следующий рейс его Ли-2 повел сам Поплавский. Когда он отрывал машину от бетона, увидел Стешу. Она сидела в траве, оперев руки локтями о колени и сцепив пальцы.

…Все это произошло километрах в трех от побережья. Курашеву казалось, что от того момента, когда катапультировался Рыбочкин, прошла целая вечность. Рыбочкин должен быть где-то мористее. Не доверяя своему ощущению времени, он оглядывал воздух и море, но нигде не увидел ни оранжевой капельки спасательного жилета, ни лодки. Далеко внизу крутились и трепетали белые хлопья — это летали над волнами чайки.

Он отчетливо слышал и их далекие крики, и какой-то упругий, широкий шум океана. Он видел его зеленым, величавым и неугомонным. Океан вздымался медленными горбами и опадал, и казалось, сам воздух над ним шипел и шуршал. И все-таки, несмотря на этот глухой непрерывный шум и дыхание, было удивительно тихо.

Курашев привык к самолету и не замечал, какой шум стоит в кабине. Когда он приземлялся на аэродроме, когда смолкали двигатели, он попадал в знакомую обстановку: люди, дела, вопросы и ответы, бетон аэродрома, самолеты по его краям, далекий, где-то на краю взлетно-посадочной полосы, гул турбин, свист взлетающего истребителя и ровный, точно работа швейной машинки, стрекот патрульного вертолета. Полет как бы еще продолжался, мало что менялось для него. Но если полет был трудным, то ощущение полета сохранялось дольше, продолжалось и дома. Стеша понимала его и обычно уводила детей на улицу, чтобы он отдохнул. Так он и летал шесть лет подряд, делая лишь перерывы на рыбалку. Да была еще однажды у него поездка на материк — в духоте вагонов, в толчее гражданских аэровокзалов, в суматохе и спешке.

Он спускался на парашюте к воде и всем своим существом впитывал и шум океана, и крик чаек, и чувствовал свое одиночество среди этой водной громады.

А транспортная машина Машкова тем временем шла над океаном на высоте пятисот метров. Ли-2 полз над водой, оставляя за собой мерный рокот двигателей, и рокот этот тотчас гас в гуле и шелесте океана. И ни одного цветного пятнышка не виделось на его сумрачной поверхности.

Летчики в машине были сумрачны и молчаливы.

Барышев не испытывал неловкости от этого. Но ему было не по себе от всего, что случилось тут, на его глазах. Такого ему еще не приходилось видеть.

…Рыбочкина Поплавский нашел к вечеру. Так ясно были видны оранжевая лодка, белый шлем и оранжевый, только несколько светлее лодки, жилет, что ему даже сделалось страшно: как это раньше он его не обнаружил. Машков отжал штурвал, вошел в крутое планирование; нос машины был нацелен под самую лодку. Лодка была залита водой, и выступали только наполненные воздухом борта. Летчик лежал лицом вниз, тело его по пояс было в воде, и руки тоже в воде. Время от времени волна накрывала лодку и летчика и скатывалась, человек оставался неподвижным.

Ничего никому не надо было объяснять. Что это был Рыбочкин, а не Курашев, тоже было ясно всем: Курашев при его росте не вместился бы в лодку.

Курашева Поплавский так и не увидел.

Через полчаса сторожевик поднял Рыбочкина на борт. Он был мертв.

Машков кружил и кружил над кораблем, пока Поплавский не тронул его за плечо.