Подарок коллекционера - М. Джеймс

Оказавшись внутри, с закрытой дверью, я чувствую себя свободной. Снова идет снег, тяжелые, густые хлопья, и я развожу ревущий огонь в камине и наливаю себе полбокала вина из уже открытой бутылки в винном шкафу. Я предпочитаю сидеть, скрестив ноги, на большом ковре перед камином, есть свой изысканный сэндвич, пить вино и смотреть, как падает снег. На мгновение мне кажется, что я нахожусь в своем собственном маленьком мире. А потом, как всегда, я думаю о Джорджи и лондонской квартире, о том, что он, возможно, делает прямо сейчас, и о том, как близко Рождество. Всего несколько недель, и он проведет первое Рождество в своей жизни без семьи, без меня, если только не случится какого-нибудь чуда. Этого достаточно, чтобы убить любую радость, которая у меня могла быть.

Я доедаю свой сэндвич, допиваю остатки вина и бросаю салфетку в камин. Остаток ночи я пытаюсь читать свою книгу, свернувшись калачиком на шезлонге у окна, но это трудно. В доме очень тихо, и я не видела Александра с тех пор, как утром он для меня оставил завтрак.

Что, если он мертв? Это пугает само по себе. Я была бы еще более одинока, чем сейчас, в незнакомом городе. Я была бы свободна… но что бы я с этим делала?

Я говорю себе, что он, вероятно, просто спит или избегает меня. Не раз за прошедшую неделю, после его вспышки гнева за обеденным столом, мне хотелось рявкнуть ему, что, если я ему не нужна, он должен просто отпустить меня, как я просила в то первое утро. Но каждый раз, когда я подхожу ближе, я вспоминаю резкое “нет”, которым была встречена моя просьба, и его разговоры о наказании за плохое поведение. Он может забыть другие вещи, но я не хочу делать ставку на то, что он забыл это.

Когда у меня начинают слипаться глаза, я провожу свой обычный ритуал уборки библиотеки перед уходом. Я твердо намерена на цыпочках спуститься обратно в свою комнату, но, когда я выхожу в коридор и осторожно закрываю за собой дверь библиотеки, я слышу странный стонущий звук из комнаты Александра. Я колеблюсь, ожидая. Это повторяется снова, почти болезненный звук, за которым следует хриплое ворчание.

Что, если он ранен? Болен или ему больно? Я прикусываю губу. Это не мое дело. Мне на него наплевать, напоминаю я себе. Он держит меня здесь в плену. Но я все равно стою тут, колеблясь, в нерешительности. Если ему плохо или у него какие-то неприятности, он может оценить мою помощь. Он может вознаградить меня.

Может быть, он даже отпустил бы меня.

Я медленно, на цыпочках подкрадываюсь к двери. Она слегка приоткрывается, в коридор просачивается тонкая полоска маслянистого света, и Александр снова стонет. Это звучит болезненно, но что-то еще в этом вызывает у меня дрожь, мои бедра сжимаются, как будто в ответ на что-то, чего я не понимаю. Я прикусываю губу, не решаясь позвать его по имени. Очень осторожно я провожу пальцами по краю двери, чуть приоткрывая ее. Ровно настолько, чтобы заглянуть внутрь.

То, что я вижу, заставляет застыть на месте.

Он стоит на краю своей кровати, снова в бордовом халате, но он распахнут и ниспадает по обе стороны от него. Под этим углом я вижу его широкую, твердую, мускулистую грудь, плоский живот, в котором все еще есть намек на то, что было прессом до того, как он так сильно похудел, стройные бедра и сильные бедра. Мой взгляд скользит вниз достаточно далеко, чтобы увидеть то, что выглядит как рубцовые раны на его коленях, прежде чем мои глаза снова устремляются туда, где находится его рука, между бедер, поглаживающая его полностью возбужденный член.

У меня пересыхает во рту, и все мое тело напрягается, когда волна шокирующего жара проходит через меня. Это похоже на инстинктивную, первобытную реакцию, мое тело на мгновение забывает, кто этот мужчина, и вместо этого видит только его красивую, точеную фигуру, его руку с длинными пальцами, обернутую вокруг его напрягшегося члена, когда он поглаживает его, толкаясь в ладонь. Я никогда раньше не видела, чтобы мужчина прикасался к себе, особенно так яростно, и я не могу пошевелиться, прикованная к месту.

В другой руке он держит фотографию, глянцевую и слегка помятую, как будто он часто ее держал, и хотя я не могу толком разглядеть, кто на ней, я мельком вижу светлые волосы и худощавое лицо. Мое сердце колотится в груди, страх просачивается сквозь меня, смешиваясь с горячим любопытством, бегущим по моим венам. Это одна из женщин, которые были здесь до меня? Не из-за нее ли он всегда выглядит таким виноватым? Почему он не может посмотреть мне в глаза?

Я знаю, что должна отойти, прекратить смотреть. Я должна спуститься вниз, пока он меня не поймал. Я не могу представить, как он разозлится, если сделает это, особенно после того, как он специально сказал мне не заглядывать в его комнату, но я не могу заставить себя оторвать взгляд. Его тело великолепно, даже при его нынешнем состоянии здоровья, лицо напряжено от удовольствия, темные волосы спадают на лицо. Он выглядит свирепым, мужественным и сексуальным, что я испытала только однажды, когда увидела гедонистическую картину в особняке Кайто. Тогда меня невольно потянуло к этому. Я ловлю себя на том, что снова чувствую это, дрожь по спине, пульсацию между бедрами, странную пустую боль от чего-то, чего я на самом деле не понимаю.

Я знаю механику секса, его части и как это делается, но я ничего не знаю об этом сверх этого. Я никогда этого не видела, никогда ничего не испытывала. Я никогда не чувствовала себя такой наивной и невинной, как в этот момент, когда я смотрю на Александра, поглаживающего свой толстый член, его рука лихорадочно двигается по всей длине. Я понятия не имею, что считается большим, но мне он кажется огромным, размером с кулак, длинным и распухшим. На краткий, постыдный момент я представляю себя лежащей на этой кровати, обхватив ногами его бедра, а эта рука направляет в меня этот толстый, твердый член. Волна тепла пронзает мое нутро, заставляя меня дрожать и хныкать.

Страх следует за этим звуком, и я прикрываю рот рукой, но он слишком сосредоточен на собственном удовольствии, чтобы заметить или услышать. Я зависаю там, желая увидеть финал, что происходит, когда мужчина кончает. Но как раз в тот момент, когда я уверена, что это произойдет, когда его челюсть сжимается, а бедра быстро дергаются, дыхание становится частым и резким, когда он трахает свою руку с первобытной самозабвенностью, он внезапно отпускает ее, застонав, как от боли.

Он ахает, наклоняется вперед, роняя фотографию, и