Маг в законе. Том 1 - Генри Олди

Нет, не того она хочет, что ты ей дать можешь. Чуда она хочет, чуда расчудесного! А у тебя все чудеса арестантским халатом кончаются… или теми кольями, что Даньку-Алого в мясной блин раскатали. Ну и что? Твоя ли забота?! Сама ведь напросилась, верно? Никто за язык не тянул?!

Никто. Да, забота левая, да, не такой ты ангел, чтоб на чужом горбу в рай не въехать, особенно ежели сами горб подставляют. Одна беда: и в раю петля с мылом, всенепременно варавским, для сих целей предназначенным, сыщется.

Для обоих.

В Уложенье о Наказаниях на сей счет двух мнений нет – и беглецу, и пособнику.

Чтоб не спешили бегать.

– …Не хотел я с тобой о мажьем фарте говорить – да, видать, придется, – ты вздохнул и начал устраиваться на лавке поудобней. – Значит, хочешь тайному ремеслу учиться?

– Ага! – радостно блеснули глаза Акульки.

Аж пятаки рублями стали.

– А ты хоть знаешь, кто такие они – маги?

– Знаю! Это которые род свой от Магога-Поганца ведут. Простые люди от Гога-Праведника, а маги от Магога! – на одном дыхании протараторила гордая своими познаниями Акулька. – Про них еще батюшка в церкви сказывал, только никто не понял. Так тетка Сохачиха потом всем разъясняла, по Псалтыри.

– Есть далеко на юге страна Персия, – пояснил ты, отсмеявшись. – Так вот: там магами издавна называли жрецов Огня. Тех, что Солнцу земно кланялись. А люди, как всегда, не разобрались, и стали звать магами всех, кто чудные обряды творит. Ну а после решили: они творят-творят, да и натворят! – так ведь?! Значит, всех в один котел, на один костер, и соли не жалеть! Хотя речь не о том, – оборвал ты сам себя.

Ерунду порешь, Валет Пиковый! Или от девки заразился, сам сказочником решил стать? Может, еще рОман ей тиснешь? "Похождения благородного мага Бовы-колдунца, коий взятое у богатых раздавал сирым да убогим, за что и пострадал от власть предержащих…"

Гувернантки, говорят, слезами умываются!

– Магия, Акулина – хуже крамолы. И церковь, и наука, и законы, что властями светскими изданы, на нее запрет накладывают. Не бывает, дескать! – а раз не бывает, значит, ересь и фиглярство, и подлое смущение малых сих. Уразумела?

– Да ну! – досадливо махнула рукой девчонка: что ты, мол, с ней, как с маленькой?! – Ты вот, дядь Друц, бают, колдовством коня свел, а хозяина в крысу превратил и сапогом, сапогом!.. За то тебя и в острог! Мне такого не надо. Мне бы – штоб со зверьем, штоб язвы лечить, парней к себе привораживать… – на этих словах Акулина осеклась и зарделась. – Это-то можно? Как бабка Шептуха, только лучше! по-настоящему!

– Эх, Акулина, святая простота! – вполне искренне вздохнул ты. – По-настоящему – значит, запретно. ПРОТИВОЗАКОННО!

Последнее слово ты выговорил раздельно.

Едва ли не спел.

– Поняла? А Шептуха твоя… таких вшей, как она, властям давить – только позориться! Зато мимо нас не пройдут, нет, не пройдут!..

– Шавишь ты все, дядька Друц! Вот ты меня с Федюньшей от смерти, почитай, спас! Это тоже – супротив закона?

– Супротив, Акулина, как есть супротив. Я вам жизнь спас – а сам за это обратно на каторгу загреметь могу. Статья Уложенья о Наказаниях восемьдесят вторая прим, параграф шестнадцатый. Вишь, как вызубрил?! – на смертном одре, и то вспомню! Вот ежели б я ту медведицу из ружья застрелил – тогда другое дело. И закон не нарушил, и людей спас. А так… Спасибо тебе, мил человек, за две души спасенные – а теперь подставляй руки-ноги, в кандалы ковать будем, за ворожбу богопротивную и противозаконную.

– Да как же?! да за што же?! – Акулька едва не расплакалась от обиды, но вовремя спохватилась. – Ты людям добро, а тебя за это – в кандалы? Так, што ли?

"Добро?! – едва не выкрикнул ты во всю глотку. – Добро людям?! Вор я, дура, конокрад я фартовый, Валет Пик! Ворюга! Купца того, суку-Трифушкина, что мужикам за Даньку моего по алтыну заплатил, я на "мокрый гранд" взял! я! я!!! Таким родился, таким сделался, таким и помру в вашей глухомани! Уйди ты, девка, ради Бога!"

Нет, не крикнул.

Сцепил зубы до скрипа; иное сказал:

– Так. Все верно. Властям едино: финты крутил? Значит, отвечай. По всей строгости.

– Ой! – Акулька испуганно прикрыла рот рукой. Видать, только сейчас до девки дошло. – Это ж из-за меня тебя обратно на каторгу упечь могли, дядька Друц?!

– Могли, – кивнул ты.

В основании черепа болезненно хрустнуло.

Напомнило.

– Ой, прости меня, дядь Друц! Я ж не знала! Я ж как лучше хотела! Я ж думала – раз на доброе дело…

– Ладно, не убивайся. Обошлось, вроде. Зато впредь соображай, о чем болтать стоит, а о чем нет.

– Я поняла, дядь Друц! Я теперь никому ни слова, ни пол-словечка…

– Это правильно, Акулина.

Как же, не скажет она! Добро б хоть пять минут помолчала…

– Дядь Друц… так ты меня в науку возьмешь? Я послушной буду! И болтать – ни-ни!

Ну вот, приехали, опять за рыбу деньги! Ничего дура-девка и не сообразила! Нет, конечно, соблазн велик. Такой случай упускать – грех. Только… согласишься, значит, самое время когти рвать. Ссыльные-то у всех на виду, не спрячешься. Стоит ли на риск идти? Доживешь в этой глуши оставшиеся год-два, напоследок выплеснешься без остатка – и загнешься по-тихому. А так еще и дуру эту с собой потянешь. Жалко все-таки – и себя, и ее.

Жалко… а все равно свербит там, внутри, прямо спасу нет!

Искусительница!..

С веснушками.

– За обучение тоже кара положена. Ты-то, по малолетству, да на первый раз, может, от острога отвертишься, а вот я…

– Так што ж это выходит? Ежели мажьего семени – то и ворюга обязательно? Или там душегубец? А добрых колдунов не бывает? Настоящих?!

Ты смеялся долго и плохо.

Совсем плохо.

– Может, и бывает. Слыхал краем уха: кто ворожбой цветы выращивает, кто тараканов выводит. Но живьем не видел.

Еще бы видеть! Когда испокон веку, от самого Аввакума-Гонителя, за глотку берут, аки хулителя веры; когда внизу приговора, пурпуром по белизне, печать епархиального или, упаси свят-фарт, синодального обер-старца: "Ныне, присно и до окончания срока, аминь!"; когда крепких огольцов, нечувствительных к "эфирному воздействию", с младых ногтей забирают к «Варварам», на псов облавных натаскивать; когда…

– Нет, Акулина, не видел.

– Почему?

– Поймают, хоть на цветочках, хоть на тараканах – заметут. Хочешь в острог, добрая ты моя?

– Не хочу. Только не всех ведь ловят… Кто там дознаваться станет, чему ты меня учишь, ежели я ни воровать, ни порчу наводить не стану? Как проведают?!

Акулька победно воззрилась на тебя.

Уела, мол.

Ну репей, сущий репей! А ведь не такая уж и дура девка, оказывается…

– Да ты же сама через день и растрезвонишь! Язык ведь у тебя – что помело, – ты вспомнил слова Ермолай Прокофьича.