Заговор в Уайтчепеле - Энн Перри

Инспектор решил начать с самого очевидного – со знакомых кэбменов. Вероятность того, что Эдинетт, не имевший собственного экипажа, нанимал кэб, была велика, как и вероятность того, что он нанимал один и тот же экипаж неоднократно. Если же он ездил на омнибусе или тем более пользовался подземкой, шансы узнать о его передвижениях приближались к нулю.

У первых двух попавшихся полицейскому кэбменов узнать ничего не удалось, а третий лишь показал пальцем в сторону других своих коллег.

Было уже половина десятого. От усталости у инспектора ныли ноги, и он злился на себя за то, что поддался минутному порыву, когда разговаривал с седьмым кэбменом – маленьким, седым, непрерывно покашливавшим человеком. Он напомнил Телману его отца, который в течение дня трудился носильщиком на рыбном рынке Биллингсгейт, а затем еще полночи, в любую погоду, возил пассажиров в кэбе, чтобы прокормить свою семью и обеспечить им крышу над головой. Возможно, поэтому Сэмюэль старался говорить с этим возницей как можно более вежливо.

– У вас есть немного времени? – спросил он для начала.

– Хотите куда-нибудь поехать? – вопросом на вопрос ответил кэбмен.

– Никуда конкретно, – сказал Телман. – Мне нужна кое-какая информация, которая поможет выручить друга из беды. И я голоден.

Есть он не хотел, но это был весьма тактичный предлог.

– Вы уделите мне десять минут? – попросил инспектор. – Мы могли бы пойти выпить по бокалу эля и закусить его горячими пирогами.

– Сегодня неудачный день, и я не могу позволить себе горячий пирог, – вздохнул извозчик.

– Мне нужна ваша помощь, а не деньги, – возразил Сэмюэль.

Особой надежды узнать у этого человека что-то полезное не было, но перед мысленным взором полицейского все еще стоял отец, и ему захотелось отдать дань прошлому и просто накормить этого человека.

Кэбмен пожал плечами.

– Как вам будет угодно.

Он привязал свою лошадь к коновязи, последовал за Телманом в направлении ближайшего уличного торговца и безропотно принял пирог.

– Так что вы хотите узнать? – спросил возница.

– Вы часто ездите по Мачмонт-стрит?

– Да. А что?

Сэмюэль захватил с собой фотографию Эдинетта, оставшуюся у него после завершения расследования, вытащил ее из кармана и показал кэбмену.

– Вам не доводилось возить этого человека?

Старый извозчик, сощурившись, всмотрелся в снимок.

– Это тот самый парень, который убил человека, выкапывавшего древние горшки и все такое?

– Да.

– Вы полицейский?

– Да, но сейчас я не на службе. Мне нужно помочь другу. Я не имею права заставить вас что-либо рассказывать мне, и никто не будет вас ни о чем спрашивать. Это не официальное расследование, и меня выгонят с работы, если узнают, что я этим занимаюсь.

Кэбмен посмотрел на инспектора с интересом.

– Почему же вы тогда занимаетесь этим?

– Я уже сказал вам: мой друг попал в беду, – отрезал Телман.

Возница взглянул на него искоса, подняв брови.

– Стало быть, если я помогу вам, вы поможете мне… когда будете на службе, так?

– Могу помочь, – согласился Сэмюэль. – Зависит от того, поможете ли вы мне.

– Я возил его три-четыре раза. Бравый джентльмен – отставной военный или какая-нибудь шишка. Всегда ходил прямо, с высоко поднятой головой. Но довольно вежливый. Давал хорошие чаевые.

– Где он к вам садился?

– В разных местах. Обычно там, на западе, где много клубов для джентльменов.

– А что это за клубы? Помните их адреса?

Телман сам не понимал, зачем задавал эти вопросы. Даже если б он узнал названия клубов, какой в этом был бы прок? Он все равно не смог бы проникнуть в них, чтобы выяснить, с кем общался Эдинетт. А если б и выяснил, это опять же ничего не значило бы. Но по крайней мере, он сможет сказать Грейси, что пытался хоть что-то сделать.

– Точно не помню. Название одного из них, у которого я никогда раньше не был, имеет какое-то отношение к Франции, – рассказал возница. – Точнее, к Парижу. Какой-то год, насколько я помню.

Инспектор посмотрел на него с недоумением.

– Год? Что вы имеете в виду?

– Тысяча семьсот… – Кэбмен почесал голову, приподняв шляпу. – Тысяча семьсот восемьдесят девятый, точно.

– Где-нибудь еще?

– Я съел бы еще один пирог.

Телман купил извозчику второй пирог только из сочувствия. Его информация была бесполезной.

– Еще около редакции газеты, – продолжил кэбмен, съев половину пирога. – Той, что всегда пишет о реформах и всяком таком. Он вышел оттуда вместе с мистером Дисмором, ее владельцем. Я его знаю, потому что видел фотографию в газетах.

Ничего удивительного. Сэмюэль знал, что Эдинетт был знаком с Торольдом Дисмором.

Возница нахмурился, и его лицо поморщилось.

– Мне тогда еще показалось странным, что такому джентльмену зачем-то понадобилось ехать в Спиталфилдс, на Кливленд-стрит, что неподалеку от Майл-Энд-роуд, – добавил он. – Он был взволнован, словно сделал какое-то чудесное открытие. Но можете мне поверить, ни в Спиталфилдсе, ни в Уайтчепеле, ни на Майл-Энд-роуд нет ничего чудесного.

Телман в изумлении смотрел на него.

– Вы возили его на Кливленд-стрит?

– Да, дважды.

– Когда?

– Как раз перед тем, как он приезжал к этому мистеру Дисмору, владельцу газеты. Выглядел он очень взволнованным. А потом через день или два убил этого парня. Странно, не правда ли?

– Благодарю вас, – произнес инспектор с неожиданным для себя искренним чувством. – Разрешите угостить вас элем.

– Не возражаю, с удовольствием.

Глава 5

На Хенигл-стрит Питту жилось очень нелегко. И вовсе не потому, что Исаак и Лия Каранские не делали все, чтобы он чувствовал себя как можно комфортнее, насколько позволяли им их средства, или не проявляли к нему дружелюбия и доброжелательности во время их совместных трапез. Лия превосходно готовила, но ее кухня отличалась от той простой и обильной пищи, к которой он привык. Здесь можно было есть только в определенное время. У полицейского не было возможности выпить чашку чая, когда ему того хотелось, съесть бутерброд из домашнего хлеба с джемом или кусочек торта. Все это было очень непривычно. Вечерами он, утомленный, ложился спать, но расслабиться и отдохнуть ему не удавалось.

Томас тосковал по Шарлотте, детям и даже по Грейси гораздо сильнее, чем он мог себе представить, когда покидал их. Некоторым утешением для него служила мысль о том, что его жена каждую неделю получает за него деньги на Боу-стрит. Однако, наблюдая за Исааком и Лией, видя, какими они обменивались взглядами, говорившими о долгих годах взаимопонимания, видя нежные прикосновения их рук и слыша их счастливый смех и ласковые упреки миссис Каранской в адрес мужа по поводу того, что он не бережет свое здоровье, Питт еще острее ощущал свое одиночество.

В конце первой недели он понял, что его гложет еще одна забота. Она сводила судорогами его желудок и вызывала головную боль. Томас принял предложение Исаака помочь ему устроиться на работу к Саулу, занимавшемуся ткачеством. Разумеется, это был неквалифицированный ручной труд, заключавшийся в переноске корзин и тюков, подметании пола и выполнении разного рода мелких поручений, с соответствующей зарплатой. Но все же это было лучше, чем ничего, и такая работа считалась не столь тяжелой, как на сахарном заводе. К тому же она давала Томасу возможность ходить по улицам, прислушиваться к разговорам и наблюдать, не привлекая к себе внимания. Правда, он не видел в этом особого смысла. Арест анархистов Николла и Моубрэя свидетельствовал о том, что детективы из Особой службы знали свое дело и не нуждались в помощи чужаков вроде Питта.

Однажды, когда Томас возвращался на Хенигл-стрит – он не мог воспринимать дом семьи Каранских как свой, – сзади до него донеслись громкие, визгливые крики, в которых отчетливо звучала ярость. Спустя мгновение раздался звон разбитого стекла, как будто на камни мостовой бросили бутылку, а за этим последовал душераздирающий вопль. Кричала женщина.

Питт повернулся и бросился бежать. На фоне усиливавшихся криков послышались глухие звуки падающих на землю бочонков. Полицейский завернул за угол и увидел впереди человек двадцать, часть которых скрывал фургон с открытым откидным бортом. Бочонки выкатились на проезжую часть, заблокировав движение по улице в обоих направлениях. Началась ожесточенная потасовка.

Из дверей лавок и мастерских выходили люди, и не меньше половины из них вступили в драку. Женщины, стоявшие вдоль обочин, подбадривали дерущихся криками. Одна из них подняла с земли камень, размахнулась и швырнула его в толпу с такой силой, что приподнялась пола ее рваного коричневого платья.

– Убирайся домой, ты, папистская свинья! – крикнула она. – Возвращайся в свою Ирландию!

– Я такая же ирландка, как и ты, грязная тварь! – крикнула другая женщина ей в ответ и ударила ее по спине ручкой метлы так, что та переломилась надвое. Первая женщина пошатнулась и свалилась в канаву. Немного полежав там, она медленно поднялась, села и продолжила осыпать свою противницу ругательствами.