Проклятье Пифоса (ЛП) - Дэвид Эннендейл

— …ответить я не сумею.

— Но что-то приближается, — утвердительно произнес Аттик.

— Судя по возмущениям в варпе, именно так.

— Сколько времени у нас осталось?

— На это я тоже ответить не смогу.

— Брат-капитан… — хором начали Гальба и Даррас.

Аттик поднял руку, прерывая сержантов.

— Вы оба правы, — произнес он, обратив холодное металлическое лицо к Даррасу. — Не думайте, что я не вижу полученных нами стратегических преимуществ. Да, эта победа только усилила жажду отмщения, но мы не всесильны. Хоть и без удовольствия, но нужно признать — будь оно так, Железные Руки одержали бы победу на Исстване-5. Мы уходим из системы.

Когда капитан, наклонившись вперед, продолжил речь, вокс-коробка с трудом смогла передать взятый им тон. Голос Аттика захрипел над мостиком, и Гальбе показалось, что он слышит гневное шипение огромного электронного змея, предвещающее погибель врагам. Антон преисполнился радости при этой мысли

— Но могу обещать тебе вот что, брат-сержант — на Пифосе мы узнаем больше и нанесем новый удар. А затем ещё и ещё. Мы пробудим в Детях Императора страх и заставим их видеть кошмары, — Дурун повернул голову к Гальбе. — Верно, сержант, мы должны выбирать свои битвы, и я решил перед отбытием оставить врагу прощальный подарок. Ещё один урок.

Запасы на борту «Веритас феррум» не были бесконечными, трюмные склады последний раз пополнялись перед умиротворением Каллинидеса. Возможно, Железным Рукам удастся найти сырье на Пифосе, но производственные комплексы корабля всё равно не получится восстановить и наладить выпуск боеприпасов. Если судьба не улыбнется легионерам, настанет день, когда «Веритас» больше не сможет сражаться.

Но это время пока не пришло, и у них было ещё полно мин.

Несколько раз облетев окрестности точки Мандевилля, корабль оставил за собой взрывоопасный след. Время от времени рулевому Эутропию приходилось немного менять курс, проводя корабль через астероидный пояс. Теперь не все мертвые обломки в нем состояли из камня и льда, попадались также небольшие фрагменты «Бесконечного великолепия» и, более крупные — «Золотого сечения».

«Слёзы проигравших», — подумал Гальба.

Ударный крейсер миновал несколько крупных обломков, часть из которых вполне могла повредить «Веритас» — а от столкновения с остальными разлетелся бы в пыль капитальный корабль. Аттик следил за пролетающим космическим мусором, и единственное, что выдавало нетерпение капитана — чуть изменившееся положение рук на командной кафедре.

— Капитан… — начал было Даррас, приметив это.

— Знаю, брат-сержант, знаю. Буду очень благодарен, если не станешь подталкивать меня к такому решению. У нас нет времени.

Ловушка с заминированным ледяным астероидом сработала потому, что экипаж «Веритас» контролировал момент взрыва и использовал небесное тело как ракету. Однако же, дальше оставаться в системе, чтобы нанести управляемый удар по приближающемуся флоту, стало бы безумием с точки зрения тактики. Железным Рукам приходилось рассчитывать только на везение — конечно, расстановка мин могла повысить шансы на уничтожение врага, но не существовало алхимии, способной трансмутировать вероятность в определенность. Фактор случайности был посягательством на философию войны легиона, ведь принести обет машины значило действовать по неизменным, понятным и всегда применимым правилам и всегда контролировать положение.

Но теперь они стали другим легионом. Прежний контроль поля боя обречен был появляться лишь мимолетно. «Ударь и отступи, ударь и отступи» — станет ли это, задумался Гальба, новой движущей силой, поршнем военной машины Железных Кулаков?*

Если подобная тактика позволит продолжить сражаться, терзать врага, тогда Антон сможет её принять. Ограниченность возможностей свидетельствовала о тяжести раны, нанесенной легиону, но сержант сумеет приспособиться. Взглянув на капитана, Гальба увидел, что Дурун вернулся к сверхъестественной неподвижности, превратился в непроницаемую железную статую. Как он приспосабливался к новым реалиям? И делал ли это вообще? Снова Гальба задался вопросом, не слишком ли много человечности отбросил Аттик.

Подобные мысли смущали Антона. «Плоть слаба» — таков был фундаментальный принцип Железных Рук, но, всё же, Феррус Манус ведь очень незначительно изменил себя. Возможно, корень сомнений скрывался в том, что Гальба ещё недалеко продвинулся по пути, ведущему к чистоте машины. Может быть, сама плоть была их виновником.

А возможно, способность приспосабливаться.

Антон хотел убивать Детей Императора так же сильно, как и любой легионер на борту «Веритас». Сержант пребывал в ожидании часа, когда кровь этих трусов снова потечет по его броне, но также считал, что неоправданный риск может положить конец возмездию. Возможно, расстановка мин была разумным риском, вот только Гальба не знал, сколько в ней искренней надежды на достижение успеха, а сколько — утоления пылающей ярости. Как много кораблей удастся уничтожить в итоге? Как много будущих, по-настоящему значимых деяний окажется под угрозой из-за этой задержки?

— Ты не одобряешь минирование, сержант, — обращаясь к нему, произнес Аттик.

Повернувшись, Антон посмотрел вверх.

— Я не вправе ставить под сомнение ваши приказы, капитан.

— И всё же ты против, это видно по твоей позе. Неприятие просто очевидно.

— Простите, господин, я не хотел проявить неуважение.

— Я действую, основываясь на балансе вероятностей, — сказал ему Дурун.

— Вы не обязаны объяснять…

Аттик поднял палец, прерывая Гальбу.

— Более вероятно, что мы нанесем урон, нежели сами получим его. Верно?

Антон кивнул — он не был уверен, что дело обстоит так, но и не мог доказать обратного.

— Мы действуем разумно, сержант. Всё, что предстоит совершить в этой новой войне, будет обладать элементом отчаянного риска, неприятно нового для нас. Мы всегда были сильны, такими и остаемся до сих пор. Однако же, мы больше не превосходящая сила, а ассасины и диверсанты, и мыслить должны соответственно.

«Раз так, нужно было отступить сразу же», — подумал Гальба, но промолчал. Сержант хотел сменить позу на более нейтральную, но не знал, какую именно, и Аттик ещё несколько секунд наблюдал за ним.

Заметив холодный проблеск в немигающем, нечеловеческом взоре капитана, Антон испытал непрошеное откровение — он понял, что в глазах Аттика светится ярость. Неистовство, раздуваемое с Каллинидеса-4, взметнувшееся жертвенным костром в системе Исстван. Наверное, Дурун считал, что сумел превратить его в контролируемый, благородный гнев, но глаза выдавали капитана так же, как Гальбу — язык тела. Аттик не сумел побороть ярость, это она овладела им, не просто исказив мысли воина, но и изменив его разум. Теперь неистовство определяло само существование Дуруна.

За долгие годы Аттик отверг человечность, оставив лишь остаточные её следы. Капитан стал оружием и ничем иным — оружием, направляемым всепоглощающей яростью.

Гальба решил, что Дурун может согласиться с таким суждением, возможно, даже найти в нем определенную гордость. Если, конечно, ярость оставила в нём хоть немного места для гордости. Возможно, Аттик сравнил бы себя с болтером, нацеленным в сердце врага.

«Но ведь бомба — тоже оружие».

От этой мысли Гальбе стало не по себе и захотелось отвернуться, забыть о внезапном прозрении и уничтожить всё человеческое в своей личности, всё, что отвергало почти абсолютную механистичность громадного воина, возвышающегося на мостике. Что хорошего было в том откровении? Ничего. И всё же оно не уходило из разума сержанта, так что Антону пришлось принять полученное знание — как и его бессмысленность. Он ничего не мог изменить.

Ведь ярость Аттика была направлена и на Гальбу.

Выпрямившись, капитан вернулся к созерцанию окулюса. Снова глядя прямо перед собой, Антон посмотрел на боевых братьев и увидел ярость в каждом из них. Это леденящее чувство отняло у Железных Рук надежду, сострадание, мечту о справедливой Галактике и даже способность желать чего-то подобного. Оно сделало воинов раздраженными, легко выходящими из себя — превратило их спокойствие в тончайший ледок, а потом раскололо. Взгляд Гальбы остановился на Даррасе, на лице которого, более человеческом, чем у Аттика, читалось не только недвижимое бесстрастие капитана, но и жажда, рожденная яростью.

Её нисколько не утолило уничтожение «Каллидоры», впервые давшее легиону вкусить возмездия. Подобное ощущение оказалось для Железных Рук столь же новым, как и поражение, из которого и проистекала жажда, необоримая, как и гнев, стыд, или ненависть. Она стала чем-то большим обычного симптома, и уже не только определяла поведение проигравших. Гальба понимал, что происходит с ними, хоть и без всякой радости. Антон хотел ошибиться, хотел пожелать чего-то возвышенного, а не только жестокой смерти для предателей Империума.