Мост через реку Квай - Пьер Буль

Он долго всматривался, соображая, что натворила своими причудами река Квай. Хотя, возможно, все было не так ужасно… Джойс то впадал в отчаяние, то зажигался надеждой, глядя на изменчивую рябь у основания моста. Поначалу он обрадовался и даже успокоил немного расходившиеся нервы. Не так уж низко спала река. Заряды по-прежнему скрыты под водой…

Или это только кажется из его укрытия? А сверху? С моста?.. Да и отсюда… Вглядевшись, он увидел большой бурун, похожий на те, что образуются вокруг речных валунов. Теперь бурун вспух возле знакомых опор. Кто-кто, но уж он хорошо знал их; на каждой опоре были лоскутья его кожи с ладоней! Нет, он не имел права обманывать себя. Буруны вокруг тех опор были выше… А возле одной, похоже, выглядывал из воды уголок коричневого предмета, ясно выделяясь на свежеошкуренном бревне. Уголок, словно рыбий плавник, то показывался, то исчезал. Заряды, видимо, оказались теперь на самой поверхности. И бдительный часовой, перегнувшись через поручень, вполне мог заметить их на внешних опорах. А что, если уровень опустится еще ниже? Тогда заряды предстанут во всей красе — вот они, еще мокрые от воды, сверкают в лучах безжалостного таиландского солнца! Дикая нелепость подобной картины леденила кровь в жилах. Который сейчас час? Долго ли еще ждать?.. Солнце еще только-только вставало над долиной. Поезд ожидался к десяти утра. Вся кропотливая работа, все тяготы и лишения, все становилось нелепым, почти смехотворным из-за бесчеловечной фантазии природы, по прихоти какого-то источника, бившего высоко в горах! Успех дела, в который они вложили все свои силы, годами до этого сберегая их, лежал теперь на весах, и Джойс был бессилен склонить их чашу в свою пользу. Все решали сейчас минуты, оставшиеся до прохода поезда. Судьба дела, может быть, и зависела от чьей-то воли, но то была воля чужая, безжалостная, бесконечно далекая от людских забот, так что ничье желание или мольба не могли повлиять на нее.

Теперь, когда Джойс уверился, что больше не властен над зарядами, он, как ни странно, успокоился. Он запретил себе думать об этом и даже желать какого-то исхода. Он не имел права расходовать хотя бы частичку своей энергии на события, не имеющие отношения к делу. Он был обязан забыть о них и сконцентрировать внимание на том, что было еще в его власти. Об этом и только об этом он должен был думать. Дело еще могло свершиться, и надо было предугадать, в какую оно выльется форму. Он ведь всегда обдумывал каждый свой шаг.

Если обнаружат заряды, поезд остановится перед мостом. Тогда, прежде чем успеют найти его самого, он нажмет на рычаг подрывного устройства. Мост, очевидно, они смогут впоследствии восстановить. Задача будет выполнена наполовину.

Иначе придется поступить, если они обнаружат провод. Но это сможет сделать только человек , находящийся на пляже в нескольких шагах от него. Тут придется действовать самому. Может статься, в этот момент никого не окажется ни на мосту, ни на том берегу, и все пройдет незаметно? Крутой берег скрывает пляж от японцев в лагере. Возможно, тот, кто увидит провод, не сразу поднимет тревогу. Тогда молниеносно вступит в игру он, Джойс. Поэтому сейчас надо держать под контролем и пляж и мост.

Он просидел еще немного на берегу, потом вернулся в укрытие, забрал батарею, подрывное устройство и перетащил их на новое место; теперь его скрывала тонюсенькая стена листвы. Отсюда он мог спокойно вести наблюдение за мостом и пляжем, на котором лежал сейчас провод. В голову ему пришла еще одна идея. Он снял с себя шорты, рубашку и остался в одних трусах. В таком виде работали пленные. Если его заметят издали, то могут принять за одного из них. Он установил покрепче подрывное устройство и опустился рядом с ним на колени. Вынул из ножен кинжал — непременный атрибут всех диверсантов «Фирмы подрывных работ» — и положил рядом с собой на траву.

Время тянулось отчаянно медленно, заторможенно, словно беря пример со сникшего течения реки Квай. Джойс отсчитывал нескончаемые секунды под приглушенный рокот воды, незаметно приближаясь к опасному будущему и провожая уплывающие в прошлое бесценные мгновения спокойствия и уверенности. Как ему не хватало их сейчас!.. Тропическое солнце заливало светом влажную долину, заставляя искриться сырой черный песок на появившейся из воды прибрежной полосе.

Высветив крестовины моста, солнце поднялось еще выше, отбросив на пляж гигантскую тень рукотворного чуда. Тень ложилась на галечник параллельно проводу, ломаясь в воде, колебалась в такт зыби и вновь выпрямлялась на том берегу сливаясь с густой массой гор. Солнце жгло раны на руках, припекало исцарапанное тело, по которому ползали легионы разноцветных кусачих муравьев. Но физические страдания были не в силах отвлечь Джойса от мрачных дум.

Вдруг сердце его тревожно застучало — в тот самый момент, когда он пытался предугадать, какую форму примет дело, судьба посылала ему испытание. Привлеченный вынырнувшим пляжем, по берегу реки небрежной походкой шагал японский солдат. Сейчас он с удивлением заметит провод, нагнется, чтобы рассмотреть его, и на мгновенье замрет в этой позе. Тут пробьет час Джойса. Надо заранее продумать каждое движение. Недаром Ширс называл его «рассудочным»!

Мысль о предстоящем заставила его оцепенеть, разом парализовала мышцы. Отступать было некуда. У него возникло подспудное чувство, что это было все равно неминуемо; начертано на роду; что все предыдущее было естественной подготовкой к решающему экзамену. Но именно потому, что этого омерзительного испытания он боялся больше всего, судьба соглашалась склонить чашу весов к победе только ценой тяжкой жертвы. Только она, эта жертва, могла вырвать победу из цепких лап случайности.

Все клетки мозга судорожно напряглись перед последним рывком. В голове Джойса всплыли наставления, усвоенные за время занятий в спецшколе; он силился настроить душу и тело на то, что ему предстояло сейчас совершить, но отвратительные видения не проходили.

Он вспомнил тревожный вопрос, заданный ему шефом группы: «Если понадобится, вы сможете хладнокровно пустить в ход это оружие?» Вопрос покоробил его тогда. Он не мог категорически ответить «да». Уверенность пришла позже, в момент отплытия; теперь он снова не мог поручиться за себя. Он взглянул на кинжал, лежавший рядом на траве.

Это был нож с длинным отточенным лезвием и сравнительно небольшой рукояткой; тяжелая, отлитая из металла, она составляла единое целое с лезвием. Теоретики из Отряда 316 многократно меняли форму и профиль кинжала. Джойс знал, что недостаточно будет сжать рукоятку и ударить вслепую; для этого не нужен навык. Всякое разрушение требует своего подхода. Инструкторы научили его двум способам обращения с оружием. Обороняясь от нападающего противника, полагалось держать нож перед собой, чуть приподняв лезвие, и бить снизу вверх, будто вспарывая брюхо зверю. Это он был в состоянии сделать. Все произошло бы автоматически. Но в данном случае не противник бросится на него, а он на противника. Здесь надлежало действовать другим способом, не требовавшим особой силы, а только ловкости и колоссального хладнокровия. Второй способ рекомендовался курсантам в тех случаях, когда потребуется ночью бесшумно снять часового до того, как тот успеет поднять тревогу. Бить следовало сзади; но не в спину (это тоже было бы легко). Надо было перерезать горло.

Кинжал в этом случае полагалось держать в поднятой руке перпендикулярно телу жертвы, для пущей верности прижав большой палец к основанию лезвия. Удар надлежало наносить справа налево резко, но не очень сильно, иначе был риск промахнуться. Бить следовало в определенное место, чуть пониже уха. Чтобы человек не смог даже вскрикнуть. Такова была схема. Она включала в себя еще несколько последующих движений. Однако Джойс не решался даже шепотом повторить то, что не без юмора излагали инструкторы в Калькутте.

Его преследовала эта картина. Он усилием воли заставил себя вглядеться в нее, представить событие в мельчайших деталях и даже в цвете. Он силился разглядеть самые отвратительные подробности, в безумной надежде привыкнуть к ним и принять их как должное. Он проиграл в уме эту сцену десять, двадцать раз, и понемногу перед ним вырисовывался не абстрактный живой человек, а конкретный японский солдат в форме и надвинутой на уши нелепой фуражке. Чуть ниже уха он видел теперь загорелую шею, в которую надлежало вонзить кинжал. Он заставил себя ощутить рукой, как входит лезвие в тугое тело; увидеть, как хлещет из раны кровь: уловить судорожный горловой всхлип, когда он доканчивал операцию, обхватив намертво левой рукой шею жертвы. Ему пришлось преодолевать подступавшую тошноту. От напряжения закололо во всех мышцах…

И все же полной уверенности не было. Страх перед неудачей терзал его не меньше, чем мысль о необходимости исполнить свой долг. Выбор был жуткий. Либо поплатиться душевной мукой за одну секунду действия, собрав для него в кулак всю волю, либо избрать трусливое бездействие, так манившее своей кажущейся легкостью. Он понял, наконец, что ему ни за что не удастся хладнокровно, в полном сознании совершить этот жест, который он упрямо рисовал в своем воображении. Наоборот, надо было вычеркнуть его из сознания переключить мысль на что-нибудь постороннее, отвлекающее. Ему требовалась другая помощь, нежели леденящее предвкушение убийства.