Никогда не разговаривай с чужими - Рут Ренделл

— Ты не должен давать мне никаких клятв, ясно? Ты ничего не должен мне обещать.

Джон думал, что любит Дженифер, но по-настоящему влюбился в нее после свадьбы. Ему нравилось в ней все. Он любовался Дженифер и днем, и ночью, она казалась прекрасной в любом наряде. У него был дом, небольшие сбережения, кое-какое наследство он получил от родителей. Ему нравилось возиться в доме, благоустраивая для нее, но Дженифер, казалось, не хотела никаких перемен.

— Оставь все как есть, — сказала она. — Мне особого уюта не надо, займись лучше садом, это тебе больше нравится.

Поэтому он и купил только эту огромную кровать и превосходное, дорогое старомодное постельное белье, которое теперь было накрахмалено и отглажено. Между этими простынями она была так добра и нежна с ним, но через некоторое время, когда срок индульгенции закончился, он не осмеливался просить ее любви чаще, чем один раз в неделю, а затем не более раза в две недели…

Он себя знал, и знал, что ему никогда не заговорить с ней об этом. Откровенный разговор, доверительность — не для него. Такие вещи проповедует Марк Симмс, но не он. Если их семейная жизнь становится пресной, без секса, значит, так и должно быть, он должен смириться.

К его удивлению, первой заговорила об этом она. С восхитительной простотой она сказала, что такая любовь — самое ужасное, скучное и мучительное занятие и ее не устраивает, она просто заболевает от такого секса. Она была очень тактична и, нежна, но говорила решительно. Почему бы ей, если он позволит — она помялась, но подошла и обняла его, — не попытаться научить его, почему бы им не попытаться вместе?

И началось его счастье, обучение искусству любви с женщиной, которую он боготворил и которая, он так думал, любила его. Все наполнилось новизной, секс стал источником удовольствия, триумфом чувственности. Фраза «Идем спать» приобрела для него совершенное иное значение. Она могла раздвинуть занавески, наполнить комнату светом, скользнуть снова в его объятья, прижаться всем телом и шептать…

Иногда она даже днем могла увлечь его в спальню и затащить в постель. Она обещала никогда не притворяться, изображая оргазм, на самом деле не достигнув его. Поэтому он всегда знал, когда она действительно испытывала оргазм в первый раз, и все последующие были тоже настоящие. Джон гордился, что мог доставить ей такое наслаждение. И когда он старался довести ее до высшего блаженства, она возбужденно повторяла «да, да, да!», шептала его имя и «мой дорогой» и кричала, дойдя до предела. И это Дженифер, которая в другом состоянии никогда не повышала голоса. И вот в середине, на пике, когда они, как ему казалось, почувствовали друг друга и добрались до высоты ощущений, Питер Моран вернулся, она бросила все и ушла к нему.

Было бы легче, гораздо легче, если бы она ушла в течение того первого года. Он так бы и оставался почти импотентом, но зачем ему его потенция без нее? Однако она ушла, когда у них все превосходно наладилось, когда во время любовных игр они ласкали друг друга, касались друг друга, понимали каждый вздох, каждую затаенную улыбку, смотрели друг на друга с нежностью, понимали каждое движение.

Они занимались любовью вечером, ночью и на рассвете.

А потом днем, когда они гуляли по Невинской площади, она увидела Питера Морана, сидящего на каменном плинтусе у памятника Лисандру Дугласу…

Джон боролся с воспоминаниями о том времени. Разумом он понимал, что надо все забыть, блокировать память, которая причиняла боль, но сердце было неподвластно разуму и не подчинялось. Те горькие воспоминания всегда преследовали его, забыть или выбросить их из головы оказалось бесполезным делом. Они оставались четкими и ясными.

Джон перестелил постель и спустился вниз на кухню, но завтракать не хотелось. Интересно, заметит ли она, как он похудел?

День обещал быть великолепным. Английская погода весьма капризна, теплеет медленно. Сначала полдюжины прохладных дней, затем в конце концов накатывает волна жары, которая длится неделю, а затем все заканчивается грозой. Апрель только что начался, для настоящей жары еще рановато. Но небо было чистым и голубым, солнце, хоть и затянутое дымкой, пригревало сильно. Можно выйти в сад без куртки и удобно устроиться в шезлонге. «У кого еще есть шезлонг?» — спросила его Дженифер со смехом, когда он вытащил на газон два шезлонга из полосатой парусины. Один, со съемной подставкой для ног, — для нее.

Возможно, как говорит Марк, он несовременный и предсказуемый. Его молодость прошла в бурные шестидесятые, оказавшиеся для него не слишком бурными. Вероятно, в его несовременности и было все дело. Ему хотелось заботиться о ней, потому что он любил ее, потому что видел в этом свой супружеский долг. Пока она жила с ним, она никогда не работала.

Чтобы отвлечься от грустных воспоминаний и не думать о предстоящей встрече, Джон взял блокнот и принялся изучать записи. Можно считать небольшой удачей, что он, возможно, знает первое и третье слово. Это, скорее всего, «Левиафан» и «Дракон». Дальше он застрял. Но сейчас, немедленно, как если бы его подсознание всю ночь в тишине работало над проблемой, он понял, что означало ТООст и выражение «Команды ТООст игнорировать». Это значило, что на все сообщения, составленные с применением кода из книги Теда Олбери «Обратная сторона тишины», не обращать внимания. Но не означает ли, что с прекращением действия старого кода с наступлением нового месяца апреля вступает в силу новый — Брюс Партингтон — код? А кто, черт возьми, этот Брюс?

Вряд ли это участник Мафии, — думал Джон. — У них у всех прозвища из мифических животных. Брюс Партингтон, возможно, автор детективных романов. Джон никогда о таком не слышал, но это вовсе не означает, что его нет. Он не очень хорошо знаком с авторами в этом жанре, за исключением только очень известных, таких, как Ле Карре, например, или Дайтон, Югал, наконец, Олбери. Ну, может быть, еще парочка наберется. До назначенной встречи с Дженифер оставалось еще несколько часов. Почему бы сейчас не заглянуть в библиотеку на Люцерна-роуд и не спросить, нет ли у них каких-нибудь романов Брюса Партингтона? Может быть, повезет, и у этого Брюса окажется не так уж много книг, не более полдюжины? Возможно, они даже есть в библиотеке, и будет нетрудно выписать из них первые предложения для апрельского шифра.

В первом приближении порядок он навел. Он вычистил раковину, вытер ее досуха. Нечего и думать, чтобы убрать весь дом. Слишком запустил. Но разве Дженифер не говорила, что ее не тревожат такие мелочи, что ей безразличен домашний уют? Говорила, и часто. Солнечные лучики высветили паутину под столом, следы пальцев на деревянных дверях и оконных рамах. Занавески давно надо бы отдать в чистку. Хорошо бы их вообще выбросить и купить новые. А почему бы и нет, если Дженифер захочет? Возможно, она изменилась. Если Питер Моран готов снова оставить ее, если она страдает от повторной утраты иллюзий, будет ли она в отчаянии, не ожесточится ли?

Сначала Джон представил, что она возвращается к нему только потому, что Питер Моран покидает ее снова, то есть, другими словами, он для нее как тихая гавань для кораблей, застигнутых штормом. Но странно, это его мало беспокоит. По крайней мере, то время, что она путалась с Питером Мораном, закончится. Но тут в голову пришла другая мысль, от которой по телу побежали мурашки. А вдруг Моран имеет отвратительные сексуальные наклонности? Однако какие? Джон мало разбирался в этом. Но Моран не мог быть кем-то, кто предпочитает мужчин. Зачем тогда ему Дженифер? Возможно, ему нравится, когда его истязают, или даже — Джон вздрогнул от такой мысли — нравится причинять боль другому? В памяти свежи сведения о мазохистах. Возможно, именно это и побуждает Дженифер вернуться? И если она любила его однажды, то сможет полюбить снова, подумал Джон. С солнечным светом к нему вернулась уверенность в себе. И неожиданно он обнаружил, что что-то насвистывает, бесцельно вышагивая по кухне.

Библиотекарь в филиале на Люцерна-роуд была уверена, что книг Брюса Партингтона у них нет. Она просмотрела в компьютере файл с фамилиями авторов и показала Джону, что между Робертом Б. Паркером и Гарри Паттерсоном фамилии на букву П нет.

— Хотя имя очень знакомое, — сказала девушка.

— Вы хотите сказать, — встрепенулся Джон, — что такой писатель есть, но у вас в библиотеке нет его книг?

— Не думаю, что это писатель. Это скорее название чего-то. Может, фильма, например, или какого-нибудь стиля.

Это не имело большого значения. На следующей неделе, между прочим, у него не будет времени, а может быть, и желания разгадывать код.

Было двадцать пять минут третьего, когда Джон прошел через главные ворота Хартлендских Садов. Он все-таки позавтракал дома, не замечая, что ест, принял ванну и переоделся во все свежее, вымыл тарелки, вытер их, убрал все в шкаф. Но время словно остановилось, было только половина второго. Ему стало ясно, что дольше в доме оставаться он не сможет. Ему просто необходимо выйти на воздух и прогуляться.