Банда профессора Перри Хименса - А. Вороной

Вито Фелуччи ходил мрачный, злой. Все зло косился на них, будто это они с Коннетом накликали туман, дождь, все курил и бормотал под нос:

— Песте! Песте!..[11] Бастарди!..[12]

Держался он особняком, часто куда‑то уходил с китайцем, о чем‑то с ним совещался, размахивая руками, жестикулируя ими, как тот знаменитый дирижер в оперном театре, в «Метрополитене»…

Дик осклабился. Они тогда были в нем с Кэти. Он достал с трудом два билета в ложу бельэтажа. Колумбийская знаменитая труппа. Но Кэти музыка не понравилась. А вот певица — та изображала Джульетту и была как эта мексиканка толстая и жеманная — кажется, да. И Кэти на ухо ему с упоением шептала: «Ну и корова! Ну и жирнющая! Бомбу бы сюда! Бомбу бы в нее швырнуть!» И пнув локтем под бок прижимавшегося справа к ней какого‑то очкатого студентика, пропищала: «Из нее такая же Джульетта, как из меня кот Базилио». Почему‑то ей кот Базилио очень нравился. Она вообще обожала все мультики, старые и новые.

Жаль, что отсюда нельзя позвонить Кэти. А то бы вызвал ее сюда, по роще бы мескитовой погуляла, поносила бы важно свой живот. Он опять про себя фыркнул. Дик сейчас завидовал китайцу, завидовал этому щупленькому хитроватому человечку. Такой дом, такая роща, такие вокруг прерии, ни небоскребов, ни машин, ни шума. За эти четыре дня он даже посвежел, отдохнул, не вскакивал на малейший детский крик, спал после дневных прогулок, как убитый. А по вечерам было единственное развлечение — телепрограммы.

Вот и сейчас детишки тащат к телевизору стулья, шумно спорят, кто и где должен сесть. Спорят, пока не вмешается Лим Чень. Тот щедро, направо и налево, раздавал подзатыльники. Сначала все смотрели мультики, — то приключения тигренка на Луне, то космические войны с какими‑то прилетевшими из бездны страшилищами, то тот же кот Базилио, захватив чей‑то звездолет, подняв на нем пиратский флаг, высунув в иллюминатор когтистую лапу с пистолетом, носился от планеты к планете, разбойничая и грабя невинных жителей, с длинными, как у мышей, мордочками. Ну а потом слушали выступления политических обозревателей, и как и в тот вечер, обязательно показывали «Вдовушку». И как всегда в это время в этот импровизированный зал отдыха, расположенный в просторной гостиной первого этажа, входила миссис Чень. Все работы, возможно, были выполнены, и толстушка позволяла себе отдохнуть.

«Вдовушка» была еще наряднее. Ее комплекция была копией увеличенной в сотни раз фигуры мексиканки. Никакой совершенно талии, от ног и до головы, повязанной красным платочком, одни толстые бока, сверкавшие под лучами юпитеров. Коротенькие плоские ручки, растопыренные во все стороны, будто «Вдовушка» чему‑то удивлялась. Такие же плоские ножки, и тоже не двое, а много, сколько и рук. И они, эти плоские блестящие ножки, казалось, прочно вросли в землю и никак не соглашались с ней расставаться. А придется…

Комментатор с кислой миной на холеной мордочке уже в который раз сообщал, что до дня «Т» осталось столько‑то и столько дней и часов. Его физиономия как никак лучше подходила именно ко дню «Т», то есть к дню «Траура», как его окрестили некоторые политиканы из партии «Сильная нация». Так это слово и прижилось. Обозреватели говорили одни и те же слова, что, дескать, вот наш президент в последний год своего правления, в последние месяцы совершил такой мужественный поступок — ему удалось уговорить конгресс ратифицировать, наконец, тот уникальный договор. И, как вы знаете, по этому договору мы должны уничтожить нашу «Вдовушку».

Обозреватель, с длинной как у лошади головой, чуть не плакал с экрана. Дав, наверно, ему выплакаться в сторонке, его место занял другой политик, круглолицый. Но и у этого была такая же постная физиономия. Он минут десять восхвалял губернатора штата Пенсильвания Ральфа Хилдбера за заботу о «Вдовушке», за его преемственную старательность, что дало нашей «Вдовушке» прожить безбедно одной более полувека. Но теперь мы с ней прощаемся и навсегда.

Мексиканка захлюпала носом, вытирая слезы, Фелуччи вскочил, отшвырнув от себя стул, чуть не угодив им в аляповатое трюмо, доставая сигарету и выкрикивая: «Слюнтяи! Бастарди!»

Лим, подняв бровишки, вытаращился на Вито, не понимая того волнения. Детишки смеялись, толкаясь между собой, хотели переключить канал, но хорошо поужинавший Коннет, развалившийся в единственном во всем доме, в этой гасиенде, кресле и ковырявшийся в зубах зубочисткой, сказал: — нет! И те поняли — янки не разрешает.

По поводу уничтожения «Вдовушки» у Дика было двойственное мнение. С одной стороны, он не разделял того плебейского ликования, с которым лидеры кругликов в пространных статьях и выступлениях подводили итоги своей многолетней общественной борьбы, констатируя, что первая половина их программы выполнена. Они обещали добиться выполнения и второй, более грандиозной части своей программы. А с другой стороны — чего было ее, «Вдовушку», бояться. Что она одна могла сделать. Ведь вся научная документация на воспроизводство подобных реликвий, на технологию, все заводы, занимавшиеся этим, были давно уничтожены и переведены на выпуск детской продукции.

В то же время, копнувшись поглубже в своей душе, Ричардсон как‑то ехидненько, почти как иногда Фелуччи, посмеиваясь, был рад, что скоро не станет «Вдовушки». Он чувствовал в ней конкурента. Да, конкурента. Пока в мире есть «Вдовушка» им, с их ГСД делать нечего. «Вдовушка» на их биоволны никак не реагирует, хоть ты обойди ее со всех боков, хоть ты приблизься к ней, как к тому прокурору в Кейптауне, на метр, на полметра. Она из неорганики. Она не мыслит. У нее нет в башке ни одной извилины. Даже укороченной. И этим все сказано. Конечно, их генераторы биоволн — это не гиперболоиды далекого предка, лорда Петра Ричардсона, но все же, хи‑хи‑хи, с ними шутки плохи.

Еще один обозреватель протащил мысль о коварстве русских азиатов, взворошил и материалы чуть ли не двухсотлетней давности, когда те, подписав договоры, тут же их нарушали. И он высказался за то, что нужно быть осторожными, все еще раз взвесить и не допускать неблагонадежных военных спецов на похороны «Вдовушки».

Дик еще подумал, что в те далекие времена было намного проще, легче подняться наверх. А что бы он сделал, если бы стал властелином мира?…Он бы установил равноправие, искоренил бедность, с ней бы исчезли и преступность, коррупция, а следовательно, полицию можно бы разогнать, все карательные органы распустить, государственный аппарат упразднить. Он бы настроил везде колледжей университетов, музеев, филармоний, консерваторий, стадионов, теннисных кортов, бассейнов, разных спортивных площадок. Ибо только образованный и здоровый человек, гармонически развитый, способен творчески работать. И здесь, возможно, был прав Н. Ефимов, рисуя в своем романе «Зарево Андромеды» такое общество будущего. Но нельзя и не согласиться с Дагеном, что человека там изобразили послушным роботом. А уж что касается любви, отношений между женщиной и мужчиной, то и вовсе что‑то примитивное, рабское.