Тайна имения Велл - Кэтрин Чантер

– Ты меня не слушаешь.

– Нет, слушаю. Я хочу отсюда уехать, но без…

Муж резко повернулся ко мне:

– Тогда собирайся и уматывай отсюда.

Он вновь включил звук, делая его все громче и громче. Мне пришлось кричать, стараясь, чтобы Марк меня расслышал.

– Я не уеду без тебя, Марк. Мы должны оба отсюда уехать. Передай эту землю кому-то, кто сможет лучше, чем ты, хозяйствовать на ней.

– Я остаюсь.

– Зачем?

Марк сразу не ответил. Он выключил телевизор и заговорил, медленно подбирая слова:

– Мне здесь нравится. Я всегда, с самого детства, мечтал работать на земле. Я всегда этого хотел, пока…

– Что пока, Марк? Пока я все тебе не испортила? Я забеременела от другого и родила дочь, которая оказалась сущим наказанием. Именно это ты всегда хотел высказать мне в лицо, но никогда не отваживался.

Марк опустился на диван. Приоткрыв заслонку печи, я принялась вбрасывать в огонь письмо за письмом. Свет пламени освещал половину лица Марка. Муж сидел, покусывая кончики пальцев. Другую половину лица скрывала тьма. Я потянулась за очередной партией писем. Марк поставил ногу на письмо от религиозного братства, а затем прикоснулся к моей руке. Слишком устав от происходящего, я положила голову ему на колени.

– Мы здесь завязли по уши. Если мы уедем, то вновь станем свободными, – вновь попыталась я его переубедить.

Мне хотелось пытаться вновь и вновь. Я верила, что со временем преуспею.

Перед тем как идти спать, он приоткрыл заднюю дверь и позвал меня. Ему хотелось, чтобы я взглянула на небо. Ковш Большой Медведицы низко висел на небосводе. Звезды ясно виднелись в ночи. Я смогла отыскать Полярную звезду.

– Загадаешь желание? – спросил он, обнимая меня за плечи.

Со стороны мы могли показаться идеальной парой.

Мне трудно было унять тогда дрожь. Я ощутила, что вновь дрожу, сейчас, вспоминая то черное небо, Полярную звезду – все, что видела и не замечала тогда, когда стоило замечать.

Дорогой Марк!

Я не получаю от тебя никаких известий. Не знаю, из-за чего это. Возможно, ты мне не пишешь, а может быть, мне просто не передают твоих писем.

Я только хочу знать, как дела у Энджи. Ничего больше.

Вспоминаешь ли ты Велл? Я вспоминаю тебя. Подлесок никто не прочищает. Прошлогодний шпинат дал урожай. Чернослив цветет. Ты являешься частью всего этого и даже больше. Помнишь ту ночь, когда я предложила продать Велл, а ты спросил: «Загадаешь желание?» Мне бы хотелось знать, что бы ты тогда загадал.

Мне одиноко. Я не могу понять, почему ты не пытаешься со мной связаться, после того как мы более двадцати лет жили под одной крышей. Что мне обо всем этом думать? Прошу тебя, пожалуйста, приезжай ко мне, приезжай в Велл. Я и прежде мало что могла без тебя. Теперь я вообще превратилась в ничто.

Я не знаю, кто убил Люсьена. Если ты знаешь и когда-то любил меня, возвращайся и скажи мне, какой бы ужасной ни была правда. Если это не мы, то вместе сможем скорее докопаться до истины.

Мальчишка постучал в дверь. Ничего важного. Он пришел сообщить, что на несколько часов отключат электричество. Им надо заделать брешь в ограждении. Это объясняло, почему стихла сирена тревоги. Меня порадовало то обстоятельство, что кто-то хотел пробраться в мою тюрьму. Мальчишка рассмеялся. От таких желающих нет отбоя. Мне нравилось, как он смеется. Его невинность и идеализм произвели на меня настолько сильное впечатление, что я, даже сама от себя такого не ожидая, рассказала Мальчишке, что написала мужу письмо с просьбой приехать ко мне повидаться. Вот только все это впустую, ведь никто не знает, когда мне позволят отослать это письмо. Мальчишка перевел взгляд на пол. Я тотчас догадалась, что поставила его в неудобное положение, как будто выпрашивая его послать письмо вместо меня. Это было нехорошо с моей стороны.

– Впрочем, не важно, – сказала я. – Я там написала ужасную чушь, полную слезливой жалости к самой себе. Лучше будет послать письмо тогда, когда мне разрешат. В этом состоит преимущество бумажных писем над электронными…

– Я могу послать ваше письмо, – оборвал мои словоизлияния Мальчишка.

Он еще совсем юный, порывистый и рисковый. Сейчас он сделал ужасно непредусмотрительный шаг, пересек разграничительную линию, и все изменилось. Комнату заполонило чувство несоответствия. Крышечка косо сидела на чайнике для заварки. Холодильник, взревев в последний раз, умолк, когда отключили электричество. Подошвы моих туфель неуклюже шаркали по линолеуму. Хотя сейчас было не позже шести часов вечера, в кухне сразу как-то потемнело.

– Нет, не стоит этого делать, – тихо произнесла я.

– Ничего, – настаивал Мальчишка, – но мне придется его прочитать.

Повернувшись, я взглянула на него.

– Это не ради предписаний цензуры и всей прочей глупости. Просто, если об этом узнают, я всегда могу сказать, что действовал в соответствии с предписаниями. Если меня поймают, то отошлют отсюда, следовательно, от меня вам больше никакой пользы здесь не будет.

Я прикасалась большим и указательным пальцами к краешку конверта, но никак не решалась его вскрыть.

– Это того не стоит, – сказала я. – Сколько бы мне еще ни осталось, думаю, недолго я проживу здесь узницей, вы вскоре закончите службу, и вся жизнь у вас впереди. Если вы останетесь после службы в армии без положительных рекомендаций, как говорится, ваша песенка спета. Я правильно выражаюсь?

Мальчишка пододвинул стул к кухонному столу и уселся. На его лице отражалось внутреннее замешательство. Во второй раз за последние пять минут он нарушил установленные в армии правила.

Затем он попытался встать, но я его остановила:

– Нет. Посидите здесь.

Я присела напротив.

– Где Третий?

Мальчишка улыбнулся:

– Я никак не могу привыкнуть, что вы его так называете. У него есть имя.

– У вас тоже есть, но при этом я предпочитаю называть вас Мальчишка. Это любя.

Мальчишка предпочел ответить на прежде заданный мной вопрос, рассеянно катая яблоко по тарелке:

– Он с Адрианом ремонтирует электроограду в конце поля, у ручья. Они там надолго.

Слюна увлажнила мне рот. Я поймала себя на том, что почесываю затылок. Старая привычка, вызванная излишней нервозностью. А я-то думала, что обо всем позабыла… Признаки жизни… Сидящий напротив меня Мальчишка надкусил яблоко. Я слышала в тишине лишь хруст от вонзающихся в плод зубов. Я подумала, что это мое яблоко. Я отчетливо слышала, как он жует и глотает. Он сказал, что пошлет вместо меня письмо… Пусть шлет. Я обогнула стол, таща стул за собой. Я села рядом. Письмо зажато в руке. Я вытащила его из конверта, развернула и положила перед ним на стол.

– Если вы не хотите, чтобы я… – начал он, но я, мотнув головой, заставила его замолчать.

Читать в сумерках было непросто. Лучи висящего низко над горизонтом солнца в конце своего дневного пути проникали в кухонное окно сквозь листву дуба, минуя угол дома. Нам пришлось пересесть, чтобы воспользоваться этими последними лучами дня. Наши глаза следовали за неровными очертаниями букв, которые складывались в прыгающие на бумаге слова, вот только мы читали, как слепцы. Прикосновение – единственное чувство, оставшееся в комнате. Я знала, что мою ногу отделяет от его ноги пара сантиметров. Я ощущала, как поднимается и опускается не только его грудь, но и моя. Плечи его едва заметно поднимались и опускались под рубашкой цвета хаки. Грудная клетка вздымалась и опадала. Его дыхание было незаметным, но ощутимым. Чувствуя себя снова девушкой, я незаметно придвигалась к нему, пока наши ноги не соприкоснулись. Мальчишка не отстранился. За это время мы вполне могли бы прочитать первую страницу и перевернуть листок бумаги, но мы все сидели, словно завороженные, не в состоянии пошевелиться. Мысль, что этот мальчик красив, нашла путь в мой охваченный тихим восторгом разум. Мальчик красив, и он ко мне прикасается…

В его кармане ожила рация. Наши ноги рассоединились. Он излишне громко отчитался перед Анонимом, а затем сказал мне, что двое других возвращаются. Мальчишка резко поднялся со стула. Я без видимой причины подошла к рукомойнику и повернула вентиль крана. Оттуда заструилась холодная вода. Глядя в рукомойник, я решила, что не должна смотреть на него, не должна думать о том, что случилось.

Мальчишка ушел, прихватив с собой письмо.

Пустоту заполнял Марк. Прелюбодеяние приходит одетым в разные одежды, но, когда я обнажаюсь, рядом со мной всегда Марк, Марк – повсюду в ночи. Он сидит за столом, сортируя счета. Он подается вперед, болея у телевизора, когда транслируется матч сборной Англии против сборной Уэльса. За три минуты до окончания матча счет 24 против 23… Когда я поднимаюсь наверх, готовясь ложиться спать, то встречаю мужа выходящим из спальни. Пижамные штаны держались ниже талии. Голая грудь. Марк вытирает влажные волосы старым, ветхим полотенцем. Загорелый, как всякий фермер. Но, когда я прикрываю глаза, я слышу не того Марка, каким он должен был стать, а того Марка, каким он стал, тех Рут и Марка, какими мы стали. Возня мышей за плинтусами аккомпанировала нашим беспрерывным ожесточенным спорам. Крики сов за окном были не пронзительнее, чем глубина душевных ран, которые мы друг другу наносили.