Восстание среднего класса - Борис Кагарлицкий

Диссидентов срочно вернули из ссылок, лагерей и даже из-за границы. Правда, им отведена была преимущественно декоративная роль. Победили в конечном счете не диссиденты, а конформисты. «Долгий путь через институты» завершился полной победой. Это было логично. Ведь «шестидесятники» начали с утверждения о жизненности основополагающих принципов системы, значит, теперь, достигнув в ней вершин власти, они должны систему, в соответствии с ее изначальными постулатами «исправить». Из каких-то архивов были извлечены все идеи и лозунги двадцатилетней давности. Но попользовались ими совсем недолго. Ибо, увы, в эти лозунги теперь уже сами их владельцы не верили. Да и начальство, призвавшее интеллектуалов на подмогу, было далеко не так наивно, как могло показаться на первых порах. Секретарям обкомов партии стало тесно в серых пиджаках, унылых кабинетах и неказистых «Волгах». Им хотелось стать частью мирового правящего класса, и старая советская идеология только мешала. В свое время Троцкий сравнивал советскую систему с коконом, которым покрывается капиталистическая гусеница, чтобы превратиться в социалистическую бабочку. При этом, пугал он, кокон может погибнуть, так и не став бабочкой.

В 1980-е кокон был окончательно отброшен, но вылетела из него не бабочка, а чудовище. К тому же вполне капиталистическое. «Шестидесятники» были востребованы не для того, чтобы омолодить и очистить «первоначальную» советскую идеологию, а для того, чтобы ее окончательно разрушить. Правда, и партийная номенклатура в процессе разрушения не всегда получила то, к чему стремилась (вернее, не всегда желаемое получили именно те, кому это предназначалось). Но в целом все прошло удачно. И «шестидесятники» разделили славу победы с коррумпированными функционерами. Те, кто обещал «обновить» систему, без колебаний признали свои заслуги в деле ее «разрушения».

Забавным образом в это же время подошел к концу и «долгий путь» западных интеллектуалов. Они тоже достигли постов и должностей – в правительствах, парламентах, всевозможных международных организациях. Но институты оказались сильнее, чем думали когда-то молодые радикалы. Система благополучно переварила бывших бунтарей. Это была «свежая кровь», столь необходимая для ее укрепления.

Значительная часть протестующих превратила бунт в инструмент личной карьеры, с помощью которого им удалось достигнуть положения вполне респектабельных профессоров и политиков. Неслучайно именно выходцы из поколения бунтующих студентов к концу 1990-х годов заняли видные позиции в социал-демократических правительствах Франции и Германии, а кафедры одна за другой оказывались в руках у бывших бунтарей, избравших академическую карьеру. При этом радикальные настроения сменялись буржуазным здравомыслием прямо пропорционально их продвижению по карьерной лестнице.

Происходило это, однако, на фоне общего поражения левых сил и наступления контрреформации. Рациональный выбор вчерашних бунтовщиков сводился к формуле: если все равно нельзя решить проблемы для всех, надо позаботиться о себе.

Разумеется, далеко не все лидеры «новых левых» превратились в бессмысленных бюрократов. Многие сохранили верность идеалам молодости. Тем более это относится к рядовым участникам движения. Именно эти люди в 1999–2002 годах передали эстафету «поколению Сиэтла». Они рассказали о романтическом прошлом, подсказали нужные слова и предостерегли от ошибок. Но странным образом те, кто сохранял твердость и последовательность, оказались вне поля зрения массмедиа. Эти люди оказались для прессы неинтересными «неудачниками», которые не захотели (не смогли?) конвертировать свою революционную славу в буржуазный успех. На переднем плане, естественно, оказывались другие, «успешные» деятели культуры и политики, демонстрировавшие впечатляющие образцы «примирения с действительностью». А «неудачники» – не в счет. Успех – единственное, что привлекает буржуазное сознание. «Успешные» представители «шестидесятничества» стали банкирами, преуспевшие западные революционеры сделались министрами, не проявляя склонности даже к умеренным реформам в рамках системы.

Выходит, наши «шестидесятники» и западные «новые левые» совершили нечто прямо противоположное тому, что обещали. Победили принципы иерархии, подчинения, восторжествовал принцип привилегий. Утопия социальной несправедливости реализована в максимально возможной полноте – не без помощи тех, кто обещал бороться за идеал справедливого мира. Значит ли это, что бунты 1960-х были бессмысленными? Вовсе нет. Ибо судьба идей богаче и интереснее, чем судьба породивших их поколений. Книги «бунтарского десятилетия» снова вошли в моду в тот самый момент, когда сами молодые бунтари окончательно превратились в пожилых бюрократов и унылых коррупционеров. Новое поколение радикальных молодых людей вышло на улицу с хорошо знакомыми лозунгами. Значит ли это, что все пойдет по второму кругу? Отнюдь. Ибо нынешнее движение гораздо мощнее и масштабнее того, что происходило в 60-е годы. Социальные корни нового движения несравненно глубже. Точно так же, как несравненно масштабнее и трудности, с которыми сталкивается сама система.

Новое радикальное движение отличается от выступлений «новых левых» уже тем, что его активистам и лидерам известен опыт прошлого. Как бы ни романтизировались 60-е годы, сколь важным ни был бы культурный импульс, который они дали левому движению, вернуться туда невозможно. Главная слабость 60-х годов была в отсутствии организованных движений. Стихийные выступления, массовые протесты не смогли заменить собственных политических структур. Потерпев неудачу в первой атаке, интеллектуалы и лидеры отправились в «долгий путь через институты» самостоятельно. Неудивительно, что при всех благих пожеланиях они не имели никаких шансов что-либо изменить. Кроме самих себя, разумеется.

Новое движение имеет шанс оказаться чем-то большим, нежели ярким, но кратковременным всплеском молодежной политической энергии. Оно вплотную подходит к необходимости создания собственных альтернативных институтов (и Социальные Форумы – только одна из многих возможных форм). Оно обязано критически осмыслить не только причины бюрократического вырождения «традиционной левой», но и неудачный опыт «новых левых». И все же «новые левые» так или иначе оставили политическое наследство радикалам следующего поколения. Борьба, начатая, но не завершенная в 1968 году, должна быть продолжена – другими людьми, в других условиях и по-другому. Что же касается советского «шестидесятничества», то его политическое наследие оказалось столь ничтожным, что для нынешнего поколения активистов в Восточной Европе это скорее исторический казус, забавный эпизод прошлого, не более. Вдохновение они черпают именно в 60-х годах, но не советских, а западноевропейских. В этом, пожалуй, проявилась окончательная моральная катастрофа «шестидесятничества».

Когда революционная волна 1960-х годов схлынула, многим показалось, что с радикализмом покончено раз и навсегда. «Примирение с действительностью» многих бывших лидеров молодежного протеста действительно свидетельствовало о способности системы преодолеть любое недовольство, приручить любых бунтовщиков.

Но восстание 60-х годов оказалось далеко не последним. Многие радикальные лидеры достигли личного успеха, отказавшись от идеалов движения. Но значит ли это, что движение было окончательно повержено? Нет. То был первый неудачный эскиз. Каждая новая попытка освобождения будет серьезнее и успешнее.

Лишь на первый взгляд кажется, что ситуация 1960-х в начале XXI века воспроизводится. На самом деле масштабы конфликта на сей раз оказались совершенно иными и движение несравненно более мощным.

Положение среднего класса оказывается неустойчивым. Это не только ограниченность возможностей карьерного роста, но и нарастающие материальные трудности. С этими трудностями до поры удается справляться, но чем дальше, тем очевиднее, что будущее не выглядит светлым.

Неолиберальная модель с ее культом потребления пожирает общественные ресурсы, используя их для удовлетворения частных интересов. Вакханалия грабительской приватизации в бывшем Советском Союзе была лишь крайним случаем общемирового процесса. То, что было создано обществом, становилось достоянием немногих избранных. Но самих этих избранных было немало. А еще больше было таких, что надеялись попасть в круг избранных. Или тех, кому перепадали маленькие куски от раздела большого пирога.

Проедая запасы, накопленные на протяжении 60– 70-х годов XX века, общество могло двигаться вперед. Причем речь идет не только о материальных вещах (созданной за государственный счет инфраструктуре, оборудовании приватизированных фабрик, разведанных за счет правительства месторождениях), но и об идеях, технологиях и теориях, порожденных общественными усилиями предшествующих десятилетий.