Рабыня - Пьер Лоти

Луна — огромный огненно-красный шар без лучей — висит совсем низко, утопая в сероватом, светящемся тумане.

В доисторические времена, до того, как свет был отделен от тьмы, все, должно быть, пребывало в таком же точно спокойном ожидании. Минуты передышки между творениями хранили, верно, такую же невыразимую недвижность, пока миры еще не сгустились, а свет был рассеянным и неопределенным, пока нависшие тучи состояли из несотворенных в ту пору свинца и железа, а любая вечная материя сублимировалась нестерпимым жаром первобытного хаоса.

Они уже три дня в пути.

С восходом солнца все тонет в ослепительно золотом сиянии.

На четвертый день заря высветила на востоке длинную зеленую линию — сначала тоже золотисто-зеленую, но потом окрасившуюся таким невероятно изысканным и чистым зеленым цветом, что ее, казалось, начертали китайской краской, позаимствованной у мастеров, расписывающих веера.

Эта линия — гвинейский берег.

Добравшись наконец до Дьяхаллеме, корабль с отрядом спаги входит в широкое устье реки.

Здешний край оказался таким же плоским, как Сенегал, но с иной, вечнозеленой природой.

Всюду — буйная экваториальная растительность, хранящая неувядаемую молодость изумрудно-зеленая зелень: такой цвет недоступен нашим деревьям даже при сверкающем свете июньских дней.

Вокруг, насколько хватает глаз, на редкость однообразный, нескончаемый лес, отражающийся в неподвижной теплой воде, — нездоровый лес с влажной землей, кишащий пресмыкающимися.

Страна эта тоже печальна и молчалива, но после песков пустыни глаз тут отдыхал.

В деревне Пупубаль, что на реке Дьяхаллеме, корабль остановился: подняться выше он не смог.

Пассажиров высадили дожидаться лодок или пирог, которым надлежало доставить их к месту назначения.

Глава седьмая

Июльским вечером в девять часов Жан вместе с Фату и остальными спаги с острова Горе сел в лодку, которой правили десять черных гребцов под началом Самба-Бубу, искусного кормчего и надежного лоцмана, хорошо знавшего гвинейские реки. Нужно было подняться вверх по течению до поста Гадьянге, расположенного в нескольких лье оттуда.

Ночь выдалась безлунная, но и безоблачная, знойная и звездная — настоящая экваториальная ночь. Суденышко скользило по спокойной реке с удивительной быстротой, уносимое в глубь страны неутомимыми усилиями гребцов.

В темноте мимо проносились загадочные берега; окутанные ночным сумраком деревья казались огромными тенями, и леса тянулись за лесами.

Самба-Бубу запевал песню черных гребцов; его тонкий, печальный голос брал высокую ноту дикого тембра, а потом, словно жалуясь, спускался на самые низы, и тут вступал хор — суровый и неторопливый; на протяжении многих часов слышалась одна и та же странная музыкальная фраза, которой неизменно вторили гребцы… Они восхваляли спаги, затем их лошадей и даже собак, далее следовало песнопение в честь воинов из племени сумаре и, наконец, гимн во славу Сабутане — легендарной женщины с берегов Гамбии.

Когда же усталость и сон замедляли равномерные удары весел, Самба-Бубу свистел сквозь зубы, и этот змеиный свист, подхваченный остальными, словно по волшебству, пробуждал их рвение.

Так скользили они глубокой ночью вдоль бесконечных священных лесов народов мандинго, и вековые деревья простирали над их головами свои мощные серые ветви. Огромные окаменелости, угловатые, похожие на останки гигантов, смутно вырисовывались при рассеянном свете звезд и проплывали мимо…

К песне чернокожих и шуму воды примешивались зловещие крики обезьян-ревунов[21] и болотных птиц; в гулкой тишине лесов эти печальные ночные вопли звучали как призыв… А порой где-то вдалеке слышались и человеческие голоса, стоны умирающих, ружейная перестрелка и глухие удары воинственных тамтамов… Время от времени, когда лодка проплывала мимо какой-нибудь африканской деревни, над лесом вспыхивало зарево пожара; сражались по всей стране: сараколе против ландума, налу против тубакаев,[22] и все вокруг полыхало.

Потом на протяжении нескольких лье вдруг снова воцарялось молчание, угрюмое молчание ночи и глухих лесов. И опять все та же монотонная песня, тот же шум весел, разрезающих черную воду, тот же фантастический бег лодки по стране теней; опять высокие силуэты пальм мелькали над головами, и леса сменялись лесами… С каждым часом скорость лодки, казалось, увеличивалась; река заметно сузилась, стала похожей на ручей, бежавший среди деревьев в глубь страны; стояла глухая ночь.

Черные по-прежнему распевали хвалебные песни; Самба-Бубу брал странную начальную ноту, сливавшуюся с воплями обезьян-ревунов, и хор мрачно вторил ему; негры пели, будто во сне, и гребли яростно, словно одержимые, с нечеловеческой силой, с неукротимой жаждой добраться до места…

И вот, наконец, русло реки зажали с двух сторон ряды лесистых холмов. Впереди, наверху, на высоком утесе замелькали огни; казалось, помаячив на берегу, они спускаются к реке. Самба-Бубу зажигает факел и подает условный сигнал. Происходит долгожданная встреча. Люди из Гадьянге на месте.

Гадьянге расположен на вершине отвесного утеса. Спаги поднимаются по крутым тропинкам, и черные освещают им путь факелами, а потом, в ожидании близкого дня, путники засыпают на циновках в приготовленной для них большой хижине.

Проспав не больше часа, Жан первым открыл глаза и увидел, что дневной свет уже сочится в щели дощатой хижины, освещая полураздетых парней, лежащих на полу с красной курткой под головой: бретонцев, эльзасцев, пикардийцев, почти сплошь светловолосых северян, и тут на Жана нисходит как бы озарение, печальное и таинственное провидение судеб всех этих изгнанников: каждого из них, так безрассудно расходующих свою жизнь, подстерегает смерть.

А рядом — изящная фигура женщины, две черные, увитые серебром руки тянутся к нему, как будто хотят обнять.

Тогда только Жан вспомнил, что прибыл ночью в затерянную средь бескрайних диких земель гвинейскую деревню и что теперь он, как никогда, далек от родины: сюда даже письма не доходят.

Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Фату и спящих товарищей, Жан подошел к открытому окну взглянуть на неведомый край.

Хижина, где они находились, казалось, висит в воздухе над пропастью глубиной в сто метров. Удивительная картина, едва различимая в свете утренней зари, открывалась перед ним.

Рядами шли холмы с крутыми склонами, поросшие зеленью, которой он никогда не видывал.

Внизу, в самой глубине, наполовину скрытая белой пеленой утреннего тумана, длинной серебристой лентой ползла средь ила приведшая его сюда река; дремавшие на берегу крокодилы с такой высоты казались маленькими ящерицами; в воздухе витали незнакомые запахи.