Вкус дыма - Кент Ханна

– Что его звали Магнус Магнуссон и что, когда ты появилась на свет, он жил в Стоуридалюре.

Агнес снова принялась за вязанье, но Тоути заметил, что она крепко стискивает зубы.

– Если б вы потолковали кое с кем в этих краях, вам поведали бы совершенно другую историю.

– Как так?

Агнес, молча пересчитывая пальцем петли на спице, поглядела на другой берег реки, на хутора, рассыпавшиеся по ту сторону долины.

– Полагаю, не важно, честна я с вами или нет, – холодно заметила она. – Я могла бы наговорить вам все, чего ни пожелаю.

– Воистину я надеюсь, что ты будешь со мной искренна, – отозвался Тоути, не очень понимая, к чему она ведет. И придвинулся ближе, готовясь выслушать то, что скажет Агнес.

– В этой вашей книге, той, что хранится в Ундирфедле, следовало бы записать Йоуна Бьярнасона, хозяина хутора Бреккукот. Мне говорили, что моим отцом был именно он, а Магнус Магнуссон – просто незадачливый слуга, которому ума не хватило отвертеться.

Тоути растерялся.

– Почему же твоя мать объявила тебя дочерью Магнуса, если на самом деле это было совсем не так?

Агнес обернулась к нему, чуть улыбнувшись.

– Разве вы не знаете, преподобный, как устроен мир? – осведомилась она. – Йоун из Бреккукота – женатый человек, у него полным-полно законных отпрысков – да и таких, как я, хватает, уж будьте уверены. Однако родить ребенка от холостого мужчины считается меньшим грехом, нежели сойтись с тем, кто уже связан брачными узами с другой женщиной. Потому-то, видимо, моя мать и предпочла удостоить чести отцовства другого греховодника.

Тоути помолчал с минуту, обдумывая эти слова.

– И ты веришь в это, поскольку так тебе говорили другие люди?

– Если бы я, преподобный, верила всему, что когда-либо говорили о моих родных, я сейчас являла бы собой куда более жалкое зрелище. Ну да здешним жителям нет нужды учиться в Копенгагене или на юге, чтобы разобраться, кто чей ребенок и кто кому папаша. Здесь почти невозможно сохранить что-либо в тайне.

– Ты когда-нибудь спрашивала у него, правда ли это?

– У Йоуна Бьярнасона? А к чему хорошему это бы привело?

– Например, ты узнала бы истину, – заметил Тоути. Разговор вызывал у него все большее разочарование.

– Истины не существует, – сказала Агнес и встала.

Тоути тоже поднялся и стал отряхиваться.

– Истина в Боге, – сказал он серьезно, решив, что настал подходящий момент исполнить свои духовные обязанности. – Евангелие от Иоанна, глава восьмая, стих тридцать второй гласит…

– «И познаете истину, и истина сделает вас свободными», – перебила Агнес. – Да знаю я эти слова, знаю. – Она сложила вязанье и решительным шагом направилась назад к хутору. – Только это не про меня, преподобный! – обернувшись, крикнула она. – На суде я открыла истину – и вы сами видите, к чему это меня привело.

* * *

Не след преподобному читать приходские книги, да и вообще не след читать книги – что он сыщет там обо мне? Только то, что сочли для себя важным другие люди.

Когда преподобный нашел в церковной книге мое имя и дату рождения – увидел ли он только слова и цифры? Или же разглядел туман, который стоял в тот день, и услышал карканье воронов, почуявших запах крови? Представил ли все происходившее так, как представляла я? Как моя мать, всхлипывая, прижимала меня к теплой, липкой от пота груди. Как сжималась под взглядами женщин с хутора Флага, уже сознавая, что ей придется покинуть хутор и искать работу в другом месте. И что ни один хозяин хутора не наймет на работу служанку с новорожденным на руках.

Если преподобный и впрямь хочет разузнать побольше о моих родных – ему придется нелегко. Два отца и мать, которая чудится мне смутным, размытым силуэтом – так видятся незнакомцы, уходящие в круговерть бурана. Слишком мало сохранилось о ней у меня отчетливых воспоминаний. Одно – о том дне, когда она покинула меня. Другое – как я, совсем маленькая, смотрю на мать в свете лампы, разгоняющем темноту зимней ночи. Это воспоминание безмолвное, в котором не сохранилось ни единого звука, и ему, как многим другим, я не могу доверять. Воспоминания беспрерывно кружатся, словно снежные хлопья на ветру, или же уподобляются хору призраков, которые говорят только друг с другом. Неизменным остается только одно ощущение: то, что реально для меня, не существует для других, и поделиться таким воспоминанием с посторонним человеком – значит пошатнуть мою собственную убежденность в том, что все происходило именно так. Преподобный – тот ли самый человек, сохранившийся в моей памяти, или же совершенно другой? Сделала ли я то, что сделала, или же совершенно другое? Магнус или Йоун? Словно тонкая корочка льда, подернувшая реку – слишком хрупкая, чтобы ей доверяться.

Смотрела ли моя мать на свою новорожденную дочь и думала: «Когда-нибудь я покину тебя»? Вглядывалась ли в мое сморщенное личико с затаенной надеждой, что я умру, или же безмолвно умоляла меня держаться за жизнь так же цепко, как репейник держится за землю корешками? Быть может, она смотрела на долину, погруженную в туман и безмолвие, смотрела и гадала, что сможет мне дать. Ложь об отце. Черные волосы. Ясли для скота вместо колыбели. Поцелуй. И волшебный камешек, чтобы я научилась понимать речи птиц и никогда не была одинока.

Глава 5

Скальд-Роуса – Агнес Магнусдоттир

Июнь 1828 года

Undrast þarftu ei, baugabrúþó beiskrar kennir þínu:Hefr burtu hrífsað þúhelft af líf mínu.Что дивишься? Для тебя лиМои муки – диво?У меня не ты взяла лиВсе, чем сердце живо?

Ответ Агнес Магнусдоттир Скальд-Роусе

Июнь 1828 года

Er mín klára ósk til þínangurs tárum bundin:Ýfðu ei sárin sollin mín,sólar-báru hrundin.Sorg ei minnar sálar herð!Seka Drottin náðar,af þvi Jésus eitt fyrir verðokkur keypti báðar.Умоляю, пощади,Полная растравы,В ярости не бередиРаны мне кровавы.Дух мой в горести застыл,Один Иисус со мною,Что нас обеих искупилЕдиною ценою.

– КАКОВО ЭТО – НАХОДИТЬСЯ С НЕЙ в одной комнате? Я бы, наверное, не сумела и глаз сомкнуть, – призналась Ингибьёрг Пьетурсдоттир.

Маргрьет поглядела туда, где у самой реки работники из Корнсау усердно косили траву.

– О, не думаю, чтобы она посмела совершить что-то противозаконное.

Обе устроились на поленнице, сложенной около подворья Корнсау. Ингибьёрг, низенькая, неприметная женщина с соседнего хутора, явилась навестить Маргрьет, узнав, что подруга из-за усилившегося кашля не может трудиться на сенокосе. Хотя Ингибьёрг не обладала и каплей язвительности или прямоты, присущих Маргрьет, женщины крепко дружили и частенько ходили в гости друг к другу, когда река, разделявшая хутора, мелела настолько, что через нее можно было перебраться вброд.

– Роуслин, судя по всему, считает, что вас всех придушат во сне.

Маргрьет отрывисто хохотнула.

– Поневоле подумаешь, что Роуслин именно этого бы и хотелось.

– Что ты имеешь в виду?

– Что тогда уж этой трещотке нашлось бы о чем потрещать.

– Маргрьет… – предостерегающе проговорила Ингибьёрг.