Женщины Викторианской Англии. От идеала до порока - Кэрри Гринберг

Бессистемность женского образования оставляла ученицам много свободного времени: например, Сильвия МакКарди и ее сестра, обе рожденные в 1870-х, были полностью свободны уже после обеда. Однако Сильвия впоследствии сожалела, что ее образование было таким скудным: «Мысленно возвращаясь в мои школьные годы, я не могу не отметить некоторую несправедливость. Мои родители были умными, обеспеченными людьми, однако они отдали мое образование на откуп некой молодой особе, которая подходила на роль гувернантки только потому, что у нее был сертификат из Колледжа Наставников. Она учила нас игре на пианино, и мама рассказывала, что, проходя мимо школьной комнаты, она слышала одну и ту же фальшивую ноту день за днем».

Воспоминания о «школьных годах чудесных» оставила писательница и суфражистка Фрэнсис Пауэр Кобб. Фрэнсис была единственной дочерью в преуспевающей английской семье, которая владела значительной недвижимостью в Ирландии. До 14 лет девочка обучалась дома, после чего ее отправили в очень дорогой и престижный пансион для девочек в Брайтоне.

Из книги «Жизнь Фрэнсис Кобб, рассказанная ей самой», Лондон, 1904 год: «Когда мне настала пора получать образование, выбор пал не на Лондон, а на Брайтон, где находилось большинство женских школ. На тот момент (около 1836 года) в городе было не меньше сотни подобных заведений, но пансион по адресу Брунсвик-террас, 32, возглавляемый директрисами мисс Рансиман и мисс Робертс, был nec pluribus impar (не хуже других). Обучение стоило возмутительно дорого, номинальная плата в 120 или 130 фунтов за год оказалась в итоге четвертью от суммы за «дополнительные услуги», которая появлялась в счетах многих учениц. Два года моей учебы обошлись родителям в 1000 фунтов.

Нашу школу можно было бы сравнить с монастырем, а нас самих – с монахинями, но только не с теми, что соблюдают обет молчания. Шум в просторных классных комнатах стоял оглушительный. Находясь в одной из них, можно было услышать, как одновременно играют четыре пианино в соседних помещениях, в то время как в нашей комнате девочки пересказывают учительницам задания на английском, французском, немецком и итальянском языках. Невыносимый шум сопровождал нас весь день до отхода ко сну; времени на отдых не предусматривалось, не считая час прогулки под присмотром учительниц, во время которой мы повторяли глаголы. В этой суматохе нам приходилось делать упражнения, писать сочинения и зубрить огромные куски прозы.

После обеда в субботу вместо игр нам выпадало суровое испытание, называемое «Судным Днем». Две строгие директрисы восседали по оба конца длинного стола, а между ними сидели все учительницы в качестве присяжных. На столе лежали толстые тетради, в которые были занесены все наши дурные поступки за неделю. Вдоль стены на жестких стульях сидели мы – 25 бледных, перепуганных девиц, ожидающих приговора.

Наши дьявольски изобретательные учителя придумали нам на горе некую систему воображаемых карточек, которые мы могли потерять (хотя на самом деле мы их и в руках не держали!) за не сделанные вовремя уроки, за сутулость, за дерзости, за то, что мы вертелись во время занятий, за замечание учителя музыки, за беспорядок в одежде (например, развязанные шнурки), а то и за ложь. Любое из этих преступлений влекло за собой взыскание: «Вы утратили свою карточку, мисс Такая-то, за такой-то проступок». И если к субботнему вечеру все три карточки были утрачены, над несчастной грешницей вершилось правосудие. Ее прилюдно отчитывали, а затем отсылали сидеть в углу. Ничего смешнее этой сцены невозможно себе представить!.. Я видела, как не менее девяти барышень часами просиживали в углу в трех разных комнатах, лицом к стене, при том, что половина их них уже достигла брачного возраста. И все они при этом были наряжены в вечерние платья из шелка или муслина, с перчатками и лайковыми туфельками. Тем, кто избежал суровой участи, было позволено написать письмо родителям, но поскольку все письма прочитывала и запечатывала директриса, искренних суждений о школе и ее наставницах в них не попадалось.

…Что же касается учениц, нас было около 25—26 девочек в возрасте от девяти до девятнадцати лет. Все мы были дочерьми людей благородных, в основном дворян, членов парламента или пэров, попадались среди нас и наследницы родительского состояния. Оглядываясь назад, можно сказать, что все эти юные особы могли бы принести немало пользы: многие были умны и добры, в их среде не было ни злонравия, ни тщеславия. Но весь этот материал расходовался впустую: наши устремления ограничивались тем, чтобы стать «украшением общества»…

Предметы преподавались нам в обратной пропорциональности от их значимости: в самом низу шкалы стояли мораль и религия, зато музыке и танцам уделялось больше всего внимания. Музыка была ужасной: от нас требовалось бренчать на арфе или фортепьяно, независимо от того, обладали ли мы голосом и слухом. Ежедневно по нескольку часов мы музицировали с учительницей немецкого и два-три раза в неделю с учительницей музыки… Знаменитая мадам Мишо и ее муж регулярно посещали нас, и мы танцевали под их руководством в рекреационном зале. Мы выучили не только все танцы, популярные в Англии до эпохи полек, но и практически все европейские танцы – менуэт, гавот, качучу, болеро, мазурку и тарантеллу. Трудно забыть пожилую даму в зеленом бархатном платье и соболиных мехах, отплясывающую под веселые мелодии, чтобы воодушевить нас своим примером. Вдобавок к танцам каждую неделю мы брали уроки гимнастики у какого-то капитана, который заставлял нас делать упражнения с шестами и гантелями.

…После музыки, танцев и уроков хороших манер шло рисование, но ему не уделялось достаточно внимания, и мы просто следовали скучным инструкциям… Из иностранных языков мы учили только современные – никакой латыни и греческого! Но в течение всего дня мы должны были говорить на французском, немецком и итальянском, и только после шести часов вечера мы снова болтали по-английски. После иностранных языков – в самом конце процессии – плелся английский. У нас был учитель чистописания и арифметики (его мы дружно ненавидели и презирали) и учитель английского, под руководством которого мы писали эссе. Я обязана ему многим больше, чем другим учителям, хотя на столь незначительный предмет, как родной язык, отводилось совсем мало времени.

Кроме этого, один невыносимо долгий час в неделю мы занимались непосредственно с директрисой: она вела попеременно то историю, то географию. Я до сих пор помню, как на первом же уроке нам нужно было каким-то образом выучить 13 страниц из учебника всемирной истории лорда Вудхусли!

В последнюю очередь внимание уделялось религиозному образованию. Наши директрисы… гнали нас в церковь каждое воскресенье, за исключением дождливых дней, и твердить молитвы и катехизис, но что еще сделать для нашего духовного благополучия, кроме этих упражнений души и тела, они не имели ни малейшего представления. (…)

Когда моя учеба закончилась, брат заехал за мной в Брайтон, мы умчались в Бристоль, а оттуда домой, в Ирландию. «Как прекрасно, – думала я, уже сидя в карете, – наконец-то покончить с учебой! Теперь я смогу отдохнуть. Я знаю столько же, сколько и любая девочка в нашей школе, а поскольку это одна из лучших школ в Англии, я знаю все, что необходимо леди. Я не буду больше забивать голову зубрежкой – отныне меня ждут только романы и развлечения».

Ближе к концу XIX века обучение девочек начало улучшаться. Реформаторы в сфере образования открывали школы, готовившие учениц к поступлению в университет – Университетскую школу Северного Лондона (North London Collegiate School) и Челтенхэмский женский колледж (Cheltenham Ladies College). Фрэнсис Мэри Басс, начавшая преподавать в возрасте 14 лет, свято верила, что при должном уровне обучения девочки покажут результаты не хуже мальчиков. Университетская школа Северного Лондона, детище Басс, предлагала образование за 9 гиней в год для девушек из среднего класса, а ее школа для девочек в Кэмдене стоила еще дешевле. Кроме того, Басс предлагала стипендии для трудолюбивых, но бедных учениц. Хотя девочки стенали от нагрузки, но и образование получали отличное. В Кэмдене им преподавали не только арифметику, но и счетоводство, историю, географию, английский и французский язык, а также латынь. Лекции по естествознанию иногда читал отец директрисы Роберт Басс, известный художник и иллюстратор Диккенса. Полученные знания можно было расширить в Университетской школе Северного Лондона.

Несмотря на свои либеральные взгляды, Фрэнсис Басс также верила, что девочки не могут обойтись без кройки и шитья. Одна из учениц Университетской школы, еще до поступления в школу получившая блестящее домашнее образование, с возмущением вспоминала вступительные экзамены. Без труда ответив на все вопросы, она уже ожидала от экзаменаторов похвалы, как вдруг те попросили ее… обметать петлю для пуговицы. К петле ученая девочка была не готова. Каково же было ее негодование, когда экзаменаторы отказались принимать у нее экзамен до тех пор, пока она не приобретет этот полезный навык (в следующий раз девочка приехала в школу уже с обметанной петлей).