Альтернативная личность - Александр Диденко

Краску разведешь на блюдечке, капнешь на бумагу и ведешь. Ведешь, заполняя пространство. А когда подсохнет – второй слой кладешь. А потом третий, десятый. И выходит сносная копия. И настроение поднимается. И точно – нет никаких нервов. И появится Жорик, и – как мама ведь – спросит: «Зачем копируешь?» «А думать помогает», – ответишь. И он скажет невпопад: «А знаешь, ее ведь Софья звали». «Кого?» «А супругу Пугачева». «А супругу Толстого». И совсем смешно станет от поворота его мысли. Умеет ведь. И принесет немецкую каску. Скажет, что в сорок четвертом самолично с немца плененного снял. Как будто серьезно скажет, но понимаешь – шутит ведь. Умеет ведь. И предложит помощь: Мунка копировать. И вспомнит, что Мунк к этому сюжету десятки раз возвращался. И маслом, и пастелью возвращался. «Кричать нравилось», – скажет Жорик. И Соня засмеется. И Жорик – тоже. А рисовать-то и не умеет.

– Он был верен ему, – сказал Жорик. – Сюжету этому.

– Без тебя знаю…

Замечательная штука верность. Хорошо, когда человек чему-то верен. Этим он себя как бы укрепляет. Усиливает себя. Пусть даже такой незамысловатой вещью, как сюжет. Нашел однажды и придерживается. Будто потерять боится. Остаться одному. Как ребенок остаться боится без матери. Верность человека человеку, верность образу, верность навязчивой идее. А что, и такое бывает. А Жорик крутит пальцем у виска: верности навязчивой идее не существует. Бывает навязчивая верность, это да. А навязчивая идея… Зачем быть верной ей, если она сама к тебе прилепилась и не отстает? Дескать, не говори ерунды. Вот умеет он в самый неподходящий момент всю картину испортить. Идиллию нарушить. А маме он нравится. Ну, и Соне, конечно. А иногда – нет.

– Пять убийств это тоже традиция и определенного рода верность, – сказала Соня.

– Неймется все? Все об убийствах думаешь? Зачем?

– Сергею Арнольдовичу помогаю.

– Да не было никаких убийств. Ни одного, ни пяти. Придумал он все, – возразил Жорик.

– Скажешь тоже.

– Хочешь тест?

– Опять? Не-хо-чу. – И опустила кисточку в воду.

Безлюдная аллея, кованая ограда, дорожки, посыпанные песком. Кресты, кресты. Могильный камень. Андрей махнул рукой, чтобы отогнать ворону.

– Она не видит вас, – сказал незнакомец.

– Ну да, ну да, – вспомнил Андрей.

Казалось, они бродят здесь уже целую вечность. И казалось, крикни он сейчас, что есть мочи крикни, ведь никто не услышит. Как будто и нет здесь никого. Одни кресты, кресты.

– По-вашему у человека совсем нет души? – спросил Андрей.

– Я этого не говорил.

– Ну как же?

– Интересовался вашим мнением.

– Так интересовались, будто отрицали. Заявили, что совокупность свойств организма.

– Дискутировал.

– А где она? – спросил Андрей про душу.

– Везде. В каждой части, – заявил незнакомец и добавил для точности: – в той, которая дышит. В руке, если она при тебе, в каждом волоске.

– А если не дышит?

– Уходит.

– А если человек сострадает, это от души?

– От души, – кивнул незнакомец. – А вот если ему интересно, то – от головы.

– Но ведь когда не дышит – то и не интересуется.

– Все равно от головы, – сказал незнакомец. – Это разные вещи.

– А куда душа уходит?

– Домой. Туда, откуда пришла. Это же просто.

– Совсем не просто, – не согласился Андрей. – Совсем. Разве не человек ее дом? Или птица.

– Отнюдь.

– То есть, она сама ходит и сама выбирает себе прибежище?

– Нет, не сама.

– А кто ею распоряжается, если не она и не человек? – удивился Андрей. – И не птица.

– Сами знаете.

– Понимаю, – сказал Андрей. – А зачем ее направляют, а потом отбирают.

– Не отбирают ее, – уточнил незнакомец, – а забирают. Формулировка важна.

– Зачем же их забирают? – переспросил Андрей.

– Если ее не дать, а потом не забрать, то это уже и не душа.

– А что?

– То, что в голове.

– Разум? Это вещи разные?

– Абсолютно, я же сказал.

– Куда же она уходит? Вы не ответили…

– Разве? – улыбнулся незнакомец. – К себе домой. Где души живут. Как из командировки возвращается. С багажом. Или с потерей оного. Такое бывает. Но за потерю никто не корит. Всякое бывает. Вообще, упрекать – это не ее свойство.

– А много у нее свойств?

– Ни шибко. Страдать, разве что, и сострадать.

– Не богато.

– Не богато, – согласился незнакомец.

– А вот посмотрите, эти кресты. Если здесь все те, кого душа уже покинула, зачем им память? Ведь прах, это самое малоценное, что осталось. Зачем им все эти атрибуты участия?

– Согласен, самое малоценное. И атрибуты им не нужны. Но это нужно не им. Нужно тем, что еще домой не вернулись. Тут которые. Скорбь – это тоже багаж.

– Страдание, скорбь, не тяжелый ли багаж?

– Самое то, – заверил незнакомец. – Нет, все-таки багаж не тяжелый. Страдание лишь. И сострадание. А скорбь – это часть страдания.

– А… другие? – спросил Андрей. – Другие живые. Они имеют душу?

– Я бы хотел, чтобы это было именно так. Но здесь важный момент – сострадание. Я даже хотел бы допустить, что и собака сострадает, ведь годами готова ждать хозяина. Мерзнуть, голодать. Даже умереть от тоски. Такое бывает! Но она… страдает. А требуется сострадание. Всего лишь две буквы, а какая критическая разница!

– Вы отказываете собаке в душе?

– Отказываю, – заявил незнакомец. – А что касается человека, то в его силах сострадать и собаке.

– Но как же? Как же без души? Жизнь… Ведь все живое?!

– Живое, – согласился незнакомец.

Портрет получился интересный. С лабиринтом – как фон. Фон в виде лабиринта, который никуда не ведет. Если по нему идти, никуда не придешь. Шутка такая. Голубой лабиринт и розовая керамическая фигурка собачки в руках Жорика. Жорик сказал, что извилины мозга похожи на загогулины лабиринта, и что это неспроста. И попросил фон в виде лабиринта. Любит он сложные вещи. Студент-символист. Настоял изобразить лабиринт ведущим в никуда. То есть, кто по нему пойдет, тот никуда не придет. Насмешка над идущим. Высокомерный розыгрыш. Фрейду бы понравилось, сказал. Всегда ссылается на Фрейда.

Соне иногда кажется, что Фрейда придумал сам Жорик. Чтобы придать себе значимости. Эдакая боевая раскраска. А иногда кажется, что ее самой не существует. Выходит из офиса – а куда идти? Не знает. Домой? А где он? Может, она идет совсем в другую сторону? Кажется, что она – плод воображения какого-то человека. Может, Жорика? А он, в свою очередь, третьего. А сам третий – плод ее воображения. Круг замыкается. А может, круг еще шире. И кто этот третий? Она не знает. Кто ей ответит? Кто этот человек, который ее выдумал? А кто Жорик?

Улыбнулся. И попросил портрет на память. Любоваться будет. Двадцатипятилетний эгоизм. Слышит, когда она не говорит, и не слышит, когда говорит. Прыгает, скачет. Буравчик-штопор. Все хочет знать и ничего не использует. Безмятежный, как суслик. Как стадо сусликов. Пока гром не грянет… Но у него, похоже, не грянет. Все ему нипочем. А Соня так не может. Она переживает. Ей бывает грустно. И даже Жорик, бывает, не радует. А когда у нее хорошее настроение, у него – плохое. Кошмар.

– Ты нереален, – сказала Соня.

– Я? – обрадовался Жорик. – Хороший комплимент. – Не понял о чем она. Или не захотел?

– Тебя нет. Не существуешь, – уточнила Соня.

– Нет меня? Ошибаешься, я реален. Вот, могу ущипнуть себя. – И ущипнул. – Ой, мне больно. Реален, еще как реален. Хочешь, и тебя ущипну?

– Опять? Не-хо-чу. – И бросила кисточку в воду.

Дорога вокруг стола длинная-предлинная. Девять кругов – не шутка. У Матвея как поездка, так девять кругов. Десять почему-то не получается. Педали тугие. И колес много – три. На двух уехал бы дальше. А на одном? Еще дальше. А самое дальнее – это уже ногами нужно. Дальше всего уйдешь ногами. Вот он и уйдет скоро. Родителей домой звать. А тетя-броненосец – ни сном, ни духом. Попробуй, скажи. Запретит ведь. Нет, говорить Матвей ничего не будет. Зато сухарей потихоньку выпрашивает. «В догогу», – так прямо и говорит. А тетя-броненосец смеется. «В дорогу? На». И дает. Ничего не подозревает. Каждый день дает. Матвей их складывает, складывает. В стенном шкафу, в мешочек прячет. А она и сушек иногда дает – ни о чем не ведает. Матвей складывает, складывает. В мешочек, который мама для маленьких коньков шила, когда Матвея ждала. Хорошая мама. Шить умеет.

А вот ни игрушечных, ни настоящих автомобилей ему не нужно. И не то, что ногами куда нужно дойдет… Просто, он их не любит. И не нужно, чтобы соседка их приносила. А хоть бы и в подарок! Не нужно. Даже джип не нужен. «Возьми, подарок», – сказала. А Матвею плохо стало. Раз и стало. Как будто земля повернулась неудачной стороной. И он упал. «У тебя нет ни одного автомобиля, – говорит. И сует. – На, мол». А ему совсем нехорошо. И он головой о пол, о пол. Хорошо, что тетя-броненосец все прекратила. Успела. «Не нужно, – говорит. – Боится. Не любит он их». А чего любить-то? Да, не любит. А потому, что они разбиваются. А самолеты не разбиваются. И поезда не разбиваются. И пароходы. Только автомобили. И трогать он их не намерен. Даже если это новенький джип. Спрятала в сумку. И правильно сделала. Иди, иди своей дорогой. Можешь не приходить совсем.