Сердце полуночи - Дж. Кинг

– Добрый вечер, мастер Люкас. Надеюсь, я не посрамил вашего имени.

Глаза Геркона Люкаса зловеще сверкнули в полутьме пещеры:

– Я воздержусь от замечаний, и приберегу свое мнение до завтра, когда ты станешь Мейстерзингером.

Когда ты станешь Мейстерзингером. Эта фраза отозвалась в голове Казимира, и он почувствовал легкое головокружение. Он планировал месть, он не собирался править Гармонией. Ему и в голову не приходило, что дело может зайти так далеко.

– Наверное, мне придется намеренно уступить в состязании. Вы же сказали мне, что должность Мейстерзингера станет напрасной тратой моего таланта, – заметил Казимир.

– Если, Раненое Сердце, – сказал Люкас, опускаясь рядом с ним в мягкое кресло. – Если ты выиграешь состязание, все равно, честным или нечестным путем, эта служба станет напрасной тратой твоих способностей. Но если ты проиграешь, тебе нечего будет тратить.

– Ну что же, выигрываю я или проигрываю – все отражается на моем учителе. Возможно, если бы вы на самом деле позаботились о моем воспитании и подготовке, титул Мейстерзингера уже давно был бы моим.

Вместо того чтобы продолжить перепалку, чего Казимир отчасти ожидал, легендарный певец некоторое время молчал. Его глаза заблестели сильнее, а на губах появилась любопытная улыбка.

– Если ты выиграешь, мастер Раненое Сердце, мы поговорим о твоем образовании.

Он снова помолчал, потом указал на пустые ладони Казимира.

– Ты сегодня не пьешь?

– Плохо для горла, – Казимир потер шею.

– Действительно, очень плохо, – с понимающим видом кивнул Люкас. – Ну хорошо, я должен уйти. А ты должен поберечь свое горло.

Он поднялся и быстро ушел в полумрак таверны.

Перед столиком Казимира неожиданно возник человек в расшитом камзоле. В свете свечей он казался просто огромным. Тяжело упав на стул рядом с Казимиром, он шумно вздохнул и вытер рукавом лоб. От него сильно пахло потом и маслом. Во всяком случае, именно эта смесь каплями блестела в его неровно подстриженной бороде. Под шерстяным камзолом его легкие так и ходили ходуном, наполняясь и выпуская воздух словно кузнечный мех.

Казимир схватился за свою маску.

– Есть и другие свободные столики, – сказал он неприветливо.

– Не хочешь пить, так да? – спросил гигант смрадно дыша ему в лицо

– Прошу прощения, – Казимир попытался подняться, но рука незнакомца, толстая, как ствол дерева, протянулась к нему, а в плечо впились мясистые пальцы.

– Кляус сказал, что ты отказался пить со всеми… – он махнул рукой хозяину таверны, который быстро принес на столик Казимира кружку с вином.

– Посмотрим как ты запоешь, когда глотнешь этого!

Корчмарь поставил кроваво-красный напиток на стол и быстро удалился. Казимир снова попытался подняться, но толстая рука сомкнулась на его горле.

– Ты никуда не пойдешь, пока не выпьешь это! – свободной рукой верзила подмял маску Казимира, попутно расцарапай ему лоб. Казимир невольно охнул и снова попытался вырваться, молотя кулаками но груди гиганта, но тот только сильнее сжал пальцы на его горле. Убедившись, что маска больше не закрывает лица юноши, он поднес кружку с красным зельем к его губам.

Казимир почувствовал, как ладони его закололо от гнева и пожелал, чтобы его ногти, скрытые шелковыми перчатками, стали крепче и острее. Его позвоночник пронзила острая боль, и он почувствовал, как спина его сама собой начинает изгибаться. Кружка была у самого его |кга, и он с силой дунул, так что пена плеснула прямо в заплывшее жиром лицо здоровяка.

Тот выпустил его горло и схватил за нос, одновременно вливая вино в рот Казимира. Юноша закашлялся, но легкие уже начали пылать от недостатка воздуха, и он понял, что если не выпьет, то захлебнется. Жидкость из кружки заливала его горло, и он почувствовал ее странный вкус. Казимир непроизвольно раскрыл рот, надеясь хотя бы на глоток воздуха, и почувствовал, как затвердели его изменившиеся кости и мускулы.

Рука Казимира, вооруженная теперь острыми когтями, с молниеносной быстротой двинулась вперед и без труда пронзила раздутое брюхо гиганта. Тот и пикнуть не успел, а Казимир уже проник рукой сквозь туго переплетенные мускулы живота, сквозь петли горячего кишечника, мимо дряблых легких прямо к трепещущему сердцу. Его пальцы сомкнулись на сердечной мышце, сжали ее и двинулись обратно, обрывая сосуды и артерии. Вырванное сердце Казимир швырнул на пол.

Руки, державшие его, ослабели, и Казимир без труда стряхнул их. Опустив на лицо маску, он тупо смотрел на верзилу перед собой. Тот даже не опрокинулся на стол, а продолжал сидеть на стуле. Лишь глаза его вылезли из орбит, как у человека, который слишком много съел.

Внимание Казимира переключилось на испачканный кровью рукав камзола. “Хорошо, что он сшит из красной материи”, – подумал Казимир. Взяв со стола кружку с

Вином, он вылил то немногое, что в ней оставалось, на рукав, а затем не без отвращения стянул с рук липкие перчатки.

– Третий раунд начинается! – громко объявил распорядитель.

Прежде чем подняться, Казимир дождался, пока покалывание в руках и в спине прекратится. Оглядев темный уголок, в котором стоял его столик, он подумал о том, что мертвеца обнаружат не скоро, разве только кто-нибудь поскользнется в луже крови на полу.

Торис взволнованно смотрел как на сцене появляются Зон Кляус и Казимир. Во время первых двух раундов он приветствовал успех своего друга, однако теперь он надеялся на то, что Казимир уступит. Как сможет он править Гармонией? Ему ведь только восемнадцать. Что, если стражники откажутся ему подчиняться? Что, если Хармони-Холл восстанет? Что если народ узнает в нем сироту из “Красного Крылечка”?

Казимир остановился в тени, а Зон Кляус вышел к самому краю сцены и глубоко поклонился. Зрители приветствовали его громкими аплодисментами, и Мейстерзингер поклонился еще раз, выжидая, пока стихнет шум. Несмотря на все свои богатые одеяния и элегантные манеры, он казался Торису болезненным и хилым. Болезненным, испуганным и смертным – отнюдь не безжалостным и свирепым божеством, каким описывал его Казимир.

Когда установилась тишина, Мейстерзингер запел “Балладу о Нинеив”. При первых строках публика снова разразилась аплодисментами – это была одна из самых красивых песен.

В прекрасной Галиале, под древами,К огда о злобе дивный мир не знал,Ж ила Нинеив с желтыми глазами,В озникшая из пены, волн и скалС ады она любовью осеняла,Е й кланялась зеленая листва,Н о гибели она не избежала,В ода холодная ее могилой стала,Н астигла Первою жестокая судьбаН у, а пока в лугах она бродила,В се льнули к ней – и звери, и трава,А птицы вольные поутру собиралисьП ослушать шорох ветра в покрывалахИ спеть Нинеив “Слава и хвала”И тень ее ласкала мраком землю,И распускались яркие цветы,П ри свете солнца, бедные, не смелиС равниться с блеском юной красотыИ н а тень послушно шла за нею,Н о как-то, глядя в зеркало воды,Н инеив отражение узрела,И удивленно вскрикнула “Кто ты?”К то ты, что смотришь дерзновенноС туманной глади древнего пруда?Т ы – бледный юноша, а я – земная дева,Н о что скрывает хладная вода?”И верно на водах покойныхЛ ик юноши кудрявого лежал,Т уман стелился между трав болотных,Н о призрак никуда не исчезалИ молвил юноша, что вместо отраженьяО н к ней пришел из мрачной Тьмы Миров,Ч тобы обнять и чтоб рабой покорнойУ влечь с собой под илистые корниИ там в плену держать вовек вековН о Нинеив вскричала в сильном гневе"Об этой мысли поскорей забудь!Твой мир не просто царство Тени -Там злоба властвует, там света нет ничутьТам руки – ноги, ноги – крылья,Там дождь на небо падает с землиЗа гранью вод от ненависти сильнойЯ спрячу мир свой, светлый и обильный,За той чертой, что боги провели”Но юноша смеялся над НинеивСверчком вечерним, всплесками воды"Твоей, Нинеив вечно буду тенью,

Или об этом позабыла ты ?Как только дня прозрачный свет погаснет,Я зыбкую границу перейду,В саду твоем свое посею семя,Детей своих в твоем взлелею чреве,И через них свободу обретуНо говорит ему Нинеив смело"Моей любви не сможешь ты узнать,Всю ночь свеча моя горела,И Тени с ней никак не совладать!Так я решила – значит так и будет!Спокойно ночью мир мой будет спать,Как ни плещи водой о мрачный берег,Как ни ищи в мой светлый мир лазеек,Не стану с Тенью я делить кровать!”И этой ночью, как и прежде,Легла Нинеив при свечахНо под ее волшебным гибким теломГнездились тень и скользкий липкий страхКогда же утром солнце всталоНад Галиэльскою страной,В тени лесов зверье дремало,Как будто Тени слов не знало,Не помня и не видя сновТак дни летели в теплой негеДо самой ночи роковой,Когда порыв холодный ветраНе отнял жизнь у овечки тойИ юноша, из пруда выйдя,Был волен делать что хотел,И смерти демоном, на крыльях,С кинжалом черным в лапах сильных,На ложе Нинеив слетелНаутро Нинеив проснуласьВ своей растерзанной стране,О Тени вспомнив, ужаснулась,И наклонилась к злой волне"О, что ты сделал, дух подводный?За что мой светлый мир казнил?В грехе погрязший и бесплотный,Жестокий зверь, коварный, подлый,Навек себя ты погубил!”Но отвечал ей дух из пруда"Чрез жизнь твою бессмертен я,Покуда ты живешь – я буду!Никто не победит меняПокуда ветер вольный дует,Я буду звать тебя женойДетей моих больные души,Тоскою жизнь твою иссушатЛюбимы с нежностью тобойИ в должный срок родились двоеИз мрака Ночи, света ДняНинеив сына – МедиторномА дочь Мальдивой нареклаОна так сильно их любила,Ч то не опишешь и в словах,Н о души их тоска терзала,Д вух вечных сил война пылала,И мать ложилась спать в слезахО на ложилась при свечахИ при себе детей держала,О т ненавистного отцаИ х как могла оберегалаА утром, гладя их власа,О на о том лишь размышляла,К ак ей судьбе наперекорЗ лой силы усмирить напор,Ч то на свободе пировалаШ ло время, Медиторн мужал,Р ешенье зрело, и тогдаЕ му сестренку поручив,Н инеив встала у прудаП од шорох сброшенных одежд,О на воскликнула"Пора! Терпению пришел конец,Т ы сердца матери, глупец,Не знал Исчезни ж навсегда!”Плеснула хладная вода,Шагнула Нинеив туда,Как камень шла она ко дну,Топя отца детей в прудуНасильник тайный и злодейЕго не тронул суд людей,Но материнский гнев страшней,Чем мрак на дне страны твоей!Но стало в Галиэле той,Пред чьим лицом цветы бледнели,Она погибла молодой,Убив злой разум в черном теле.Вот только с давней той порыПокоя люди не сыскали,Ведь два начала им даны,Они – и Тьмы, и Дня сыныИ успокоятся едва лиВ прекрасной Галиэле, под древами,К огда о злобе дивный мир не знал,Ж ила Нинеив с желтыми глазами,В озникшая из пены, волн и скалС ады она любовью осеняла,Е й кланялась зеленая листва,Н о гибели она не избежала,В ода холодная ее могилой стала,Н астигла Первую жестокая судьба

Когда глубокий голос Мейстерзингера затих, зрители дружно вздохнули, а потом оглушительно захлопали. Звук этот напоминал медленное приближение проливного летнего дождя – осторожное, нерешительное, словно боящееся спугнуть предшествующую тишину, но неизбежное и грозное. Когда буря аплодисментов достигла своего апогея, амфитеатр ревел, словно настоящий водопад, низвергающий в пропасть массу воды.