К западу от смерти - Луис Ривера

Я перестал умываться и бриться. Спал, не раздеваясь и не разбирая постель. Мне было все равно. Значение имело лишь то, что непрочитанных листов в рукописи оставалось все меньше. А значит, я все ближе подходил к тому, что должно произойти после того, как я переверну последнюю страницу. Что произойдет, я, разумеется, не знал… Но чувствовал это, как чувствуешь приближающуюся грозу…

Бродя по бесчисленным дорогам, однажды вошел Танцующий в большую деревню.

Все жители деревни от мала до велика собрались на центральной площади посмотреть на выступление бродячего цирка.

Акробаты и жонглеры, силачи и шуты были в нем. Но более всех понравился Танцующему фокусник, который заставлял исчезать и вновь появляться словно ниоткуда разные предметы, одним движением освобождался от пут и вытворял еще много всяческих чудес.

Когда представление закончилось и жители деревни неохотно разбрелись по своим домам, Танцующий подошел к фокуснику.

— Если вдруг устану я от своей истины, — сказал Танцующий, — я вступлю в бродячий цирк и стану фокусником.

— Зачем Танцующему бродячий цирк? — удивился фокусник. — Разве так хорошо мое ремесло? Мой заработок зависит от ловкости моих рук и от зоркости глаз публики. Получаю я за выступление гроши, которых мне едва хватает на пищу и одежду. В любой момент меня могут освистать. Труден мой хлеб, Танцующий. Я бы и врагу своему не пожелал такой судьбы!

— Ты не прав. Даже если тебя освищут в одном месте, тебя с радостью примут в другом. Стоит тебе появиться на помосте, все разговоры стихают, и люди, открыв рты и затаив дыхание, ждут очередного чуда от тебя.

Ты торговец иллюзиями. И никогда не умрешь ты с голоду, ибо продаешь самый расхожий товар.

Заблуждения — твое ремесло. Ничто так не любит человек, как заблуждения. Они его хлеб.

И потому тебя освищут, что своей неловкостью разбиваешь ты иллюзию, будто заяц рождается в твоей шапке.

Если хочешь ты сделать человека своим кровным врагом — разбей его иллюзии.

Все может простить человек. Даже если приставишь нож к его горлу и заберешь последнюю одежду, смирится он с этим и простит.

Но если в дружеской беседе за чашей вина ты ненароком заберешь, словно по растерянности, его иллюзию, пусть даже самую крошечную, — станешь ты его врагом до конца дней. Преступником назовет он тебя. И милее ему будет вор, крадущийся в ночи, чем ты, открывший ему глаза.

И если уведешь ты его женщину, не женщину будет оплакивать он, а свою веру в ее целомудрие. И тебя будет ненавидеть не за то, что лежишь с его женщиной, а за то, что больше ему не во что верить. А лучшим лекарством его от отчаяния станет новое заблуждение.

Нет ничего более жестокого и прекрасного, чем иллюзии, которыми живет человек. Они придают смысл его существованию и оправдывают саму жизнь. Они его щит и его убежище. Его надежда и спасение.

Но они же и черная повязка на его глазах. Видит он лишь темноту, но думает, что такой и должна быть жизнь. И строит он в кромешной тьме храмы в своей душе, и радуется им, ибо нет других поводов к радости.

Но хочу я своими танцами разбивать иллюзии. И пусть называют Танцующего разрушителем храмов. Так говорит их слепота.

Не храмы разрушает Танцующий. Но веру в то, что в храмах можно найти спасение.

Главный закон свободного — разбей иллюзии. Охотнику еще неведомо это. Но воин не может жить в грезах. Для этого его дух слишком трезв. Поэтому войной должен идти воин на свои иллюзии. И привыкнуть к чувству потери, ибо оно провозвестник свободы.

Иллюзии — трудный враг. Хитер и изворотлив он. Множество масок у него, и некоторые не отличишь от лица истины. И приходится воину снимать с него маску за маской, как шелуху с луковицы, дабы дойти до самой сути и увидеть его настоящее лицо. Но даже твоя свобода может оказаться лишь иллюзией. И твое мужество может быть лишь заблуждением. А вера в то, что утратил ты все иллюзии, может стать последней твоей иллюзией.

И должны быть открыты глаза у воина. И сто тысяч раз должен он спросить себя: «истина ли это?» — прежде чем поверит и примет ее в своем сердце.

И когда воин говорит «я хочу», должен вскрыть он свою душу острым лезвием, чтобы понять: так хочет он или так хотят его заблуждения?

Бегите от своих иллюзий, воины. Не для вас это теплое мутное варево, дарящее забытье. Чистая вода истины нужна вам, пусть даже от ее холода ломит зубы.

Но если устану я от своей истины, стану я фокусником в бродячем цирке, ибо торгует он иллюзиями, а это самый расхожий товар…

Так танцевал Танцующий фокуснику бродячего цирка.

Все было как во сне, хотя спал ли я на самом деле в эти дни, я не знал. Все перемешалось — Танцующий, прокуренный номер, хозяин с подносом, пустые бутылки из-под виски… Между реальным миром, миром рукописи и миром моих снов были стерты все границы. И в эту мешанину образов и видений вплетались мои воспоминания. Так что я иногда не мог понять, ни где я, ни кто я, ни когда я…

Больше всего пугали сны. Они были настолько яркими, что иногда заслоняли собой даже мир Танцующего…

Я спешил куда-то на черном, как смоль, коне… Я был твердо в этом уверен, но нелепость моего положения заключалась в том, что я не знал, куда спешу и зачем. Дорога уводила меня все дальше и дальше, не обещая ответов на мои вопросы даже в самом конце, хотя и в самом факте существования конца я не был уверен. Но несмотря на это я спешил, уже отчаявшись найти хоть какой-то смысл в этом…

Я не хотел ехать туда. Там, в сумерках, меня поджидало что-то. Жуткое. Неотвратимое и окончательное, как удар кинжалом в горло. В ноздри мне ударил сладковатый удушливый запах смерти. При слабом неверном свете уходящего дня мне показалось, что тяжелые капли дождя, падая на мои руки и темную влажную шею коня, становятся ярко-красными, маслянистыми, и от них исходит запах, который был мне так хорошо знаком…

Впереди, слева от дороги, на суку огромного старого дуба, тихонько раскачивался в петле толстяк в каких-то цветастых лохмотьях и стоптанных сапогах. На голове его красовался необычный колпак, украшенный блестящими звездами. Распухший язык вывалился изо рта, посиневшее лицо было искажено страхом. Веревка так глубоко врезалась в шею, что складки жира почти полностью закрывали ее.

Что это было? Видение, сон, воспоминания о прочитанной когда-то книге? Или предупреждение?..

От таких кошмаров меня спасала рукопись. Хотя, скорее всего, она же их и посылала…

Однажды Танцующий и его ученики подошли к высокому холму. На самой вершине холма шло какое-то строительство. Сотни человек без устали сновали туда и сюда, таская тяжелые камни и бревна, словно муравьи. Камнетесы и плотники, каменщики и столяры — все трудились в поте лица.

— Что они делают, Танцующий? — спросили ученики.

— Почему вы спрашиваете меня? Разве видите вы в моих руках камень или топор?

И тогда один из учеников обратился к проходившему мимо человеку. Он тащил на себе большой валун. Лицо его покраснело от натуги, ноги дрожали, по лбу катились крупные капли пота.

— Что ты делаешь? — спросил ученик.

— А ты что, не видишь? Я тащу тяжелый камень, — зло ответил человек и пошел дальше.

Тогда ученик остановил другого человека. Он тоже нес камень. И хоть был камень очень большим и тяжелым, лицо у человека было довольным.

— Что ты делаешь? — опять спросил ученик.

— Я зарабатываю деньги, чтобы прокормить свою семью, — ответил человек и пошел дальше.

И тогда остановил ученик своим вопросом третьего человека. Тот остановился, опустил на землю камень и сказал счастливо улыбаясь:

— Я строю храм!

Повернулся ученик к Танцующему и воскликнул:

— Вот, учитель, три степень осознания своего пути и предназначения!

Танцующий пожал плечами и посмотрел на вершину холма. Долго стоял он так, размышляя о чем-то. И наконец обратился к своим ученикам.

— Да, это три степени осознания своего пути и предназначения. Но есть и четвертая степень. О строящих храмы станцую я вам в этот полуденный час. И пусть пошире будут открыты ваши глаза.

Муравьям уподобляются строящие храмы. Без сна и покоя несут они камни, чтобы возвысить его стены. Труден и почетен труд их. Так думают они. Но не Танцующий.

Разве много доблести в том, чтобы класть новые камни в стены истины, выстраданной кем-то другим? Разве много почета в том, чтобы воздвигать храмы богам, в которых веришь только потому, что верят в них другие? И не искать своей веры и своей истины?

Но таким муравьям нет дела до своей веры и своей истины. Заняты они строительством чужих храмов. Ведь куда легче положить один камень в стену и сказать себе, что сделал полезное дело, чем создать собственных богов и построить для них собственное святилище.