Адвокат вольного города.2 - Тимофей Кулабухов

— Вот вам краткая юридическая консультация и глубокий вывод. Убытки — это расходы лица, права которого нарушены… Раз вы уголь украли… А мы будем вещи своими именами называть, вы его именно украли у Ярика, то права собственности и право на использование вы все не приобрели. Убытки вам никто не возместит, извинений не будет, суд на вашу сторону не встанет. Чуть что ваш Ярик скажет, что ошибся при отгрузке. И всего делов.

— Ах ты, аспид! — моргнул кустистыми бровями Кузьмич, который быстрее прочих переварил сказанное мной. — А ну верни нам наш червонец!!!

— Но мы с вами можем, конечно, — я перехватил двустволку, и приобнял как держат маленького спящего ребёнка, — конечно, продолжить этот разговор в полиции, которую я вызову как результат вашего противоправного и оскорбительного поведения. И полицию ваша история очень заинтересует в части кража личного имущества гражданина, совершённая организованной группой. Ещё и неоднократно! За что вам светит, но не греет — по шесть лет каторги каждому. Я понятно объясняю?

— Понятно, — резюмировала баба Маруся и с шумом развернулась на каблуках чтобы первой покинуть офис бездушного злобного адвоката, который не хочет помочь простым людям.

Когда дверь за ними захлопнулась я скептически осмотрел пол в кабинете.

Натоптали, паскуды.

Привычным жестом закинул себе на плечо ружьё, чтобы покинуть испачканный народом кабинет, однако дверной колокольчик опять дзенькнут.

— Ну едрить твою мать, — вырвалось у меня.

— Здесь Филинов? — спросил меня посетитель.

— Смотря кто спрашивает? — пробурчал я довольно-таки недружелюбным тоном и поправил оружие чтобы было удобно достать и застрелить того, что вошёл. Ну, тут сказывалась особенность последних дней.

— Кто же сидит в своём кабинете с оружием наизготовку?

— Лучший адвокат в городе. Не потрудитесь объяснить, зачем пришли в такую рань?

— Есть дело.

— У меня сейчас нет настроения.

— А гонорар в сто тысяч способен поднять ваше настроение?

— Такое не исключено. Как вы сказали, вас зовут?

Глава 10

— Я один из Большой Дюжины! — с достоинством ответил собеседник.

— Это прям имя?

— А вы не очень-то вежливый, молодой человек.

— Это пока не входит в прайс. За вежливостью приходите в институт благородных девиц. Рассказывайте вашу историю.

— Я ввёз в Кустовой паровоз. Английский, последняя модель.

— Не кисло. Вы начали разговор с высокой ноты. Прошу, продолжайте.

— У меня были абхазские документы, якобы я ввёз его через порт Новороссийск и скрупулёзно уплатил таможенные пошлины.

— Якобы?

— Ну да, зачем платить? Я там просто мзду дал чтобы поддельную декларацию получить. Но чертова фискальная служба мне не поверила, сделал запрос, всё вскрылось.

— Так… Говорите об этом в прошедшем времени.

— Ну оно же год назад же началось. Хомяков тогда за меня крепко взялся. Было уголовное дело, мне дали условных полтора года и обязали уплатить в бюджет вольного города один миллион четыреста тысяч за ущерб, из-за уклонения от оплаты ввозных пошлин. Вроде как неполученное бюджетом.

— Мощно, что сказать. И? Оплатили или пойдёте в банкротство? У меня знакомый управляющий есть.

— Что вы, голубчик! После приговора суда оплатил всё до копейки. Было очень трудно, скажу я вам. И вот, после этого пришёл забирать свой паровоз…

— И? Хомяков потребовал от вас мзды?

— Вы как будто там были, — усмехнулась незнакомец. — Они арестовали меня за ввоз контрабандного промышленного изделия.

— Стоп. Не понял, вы же сказали, что был суд, приговор, уплата ущерба?

— Да я и сам не могу понять. Я его, когда ввозил, по документам проводил как законный ввоз. Теперь вроде как не законно. В любом случае, меня за это уже судили, я во всем сознался, мне так адвокат подсказал. Приговорили. За что теперь мучают? Не понятно. Вот письменный отказ фискальной службы, который я получил после тридцатисуточного ареста в околотке.

Пробежавшись по тексту, поднял глаза на незнакомца.

— Вообще-то за одно и то же два раза не вешают. Вам меня Кукушкина рекомендовала?

— Ну, законно в Кустовом такие суммы не зарабатывают.

Многозначительно. Понятно, что мужик не то, чтобы связан с криминальным миром, но является его функциональной частью. Значит она меня не то, чтобы рекомендовала, просто этот хмырь и сам знает, что я на неё работаю. А раз она меня не гонит взашей или не топит в ребе Тобол… Значит я чего-то стою как юрист.

— А где сейчас, стесняюсь спросить, паровоз?

— Известно где, у фискальщиков. Хомяков поставил его на хранение, а с меня попросил триста тысяч мзды.

— А пока суть, да дело, его арестовали прокурорские?

— Ну да. Такие суммы не так легко добыть… Заработать… И теперь те из мытарей, что остались на свободе, бояться всего на свете и с ними вообще не договорится. Что мне остаётся? Полиция открестилась. Губачевский, прокурор наш, взяток не берёт.

— Честный?

Мой собеседник нехорошо усмехнулся.

— Наивный вы, Аркадий Ефимович.

— Вообще ни разу. Это было не утверждение, а вопрос. Если имеете что сказать, скажите, не делайте умное лицо.

— Простите, коли обидел. Об этом даже среди наших не принято говорить. Губачевский не берёт взяток, он отнимает собственность, склады, производства, магазины. Зачем ему брать взятки как какая-то шавка. Он спрут, забирает всё. С ним не договоришься.

— Буду знать. А у вас, если не получается коррупционный путь, остаётся законный?

— Ну да, так и выходит. Законный путь. Но есть одна проблема. Законно я вроде как должен оплатить ввозную пошлину. Опять. А у меня такой суммы второй раз нет.

— Ещё раз. Вас просят повторно оплатить один и четыре десятых миллиона. Так?

— Так и пишут, так и говорят. Паскуды.

— А где здесь логика, вы же эту сумму заплатили?

— Не знаю, — огрызнулся он и устало вздохнул. Несмотря на раннее утро, он уже выглядел устало. По всему видать, только что из казематов, настолько устал сидеть, что не замечает мой, мягко говоря, не презентабельный вид.

— И вы пришли с утра пораньше, целенаправленно ко мне. Я так популярен в криминальном мире?

— Большая часть адвокатов — это члены кланов или бывшие прокурорские. А они все лебезят перед Губачевским. Они все говорят, что надо «договариваться», причем по мордам видно, сами не знают как.

— А я?