Чёрный караван - Клыч Кулиев

— На этот раз Эрнепес-бай не получит своего верблюда!

Эрнепес-бай тут же ответил ему:

— Если обгонит твой конь, Ораз-бай, я дам еще одного верблюда.

— Не обещай того, чего не сможешь сделать.

— Отчего же не смогу? Давай сделаем так: если обгонит твой конь, я дам тебе двух верблюдов. Но если отстанет… Если отстанет, ты отдашь одного верблюда вон тому глашатаю. Согласен?

— Давай руку! — Ораз-бай согласился без колебаний. — Люди! Будьте свидетелями… Позовите глашатая. Пусть он объявит об этом всем!

Поднялся невообразимый шум. Подозвали глашатая. Эрнепес-бай объявил ему условия спора. Бедняк воздел руки к небу и призвал аллаха:

— О-о, аллах! Пришло время помочь мне. О создатель! О милостивый! Дай Йылдырыму силы Рахша![40]

Вокруг все засмеялись.

Якуб подлил масла в огонь и без того жарко разгоревшихся страстей:

— Тому, кто придет первым, от меня двустволка!

Возбуждение достигло предела.

Я знал, что туркмены необычайно ценят лошадей. Лошадь для них не просто способ передвижения, а предмет гордости, испытание мужества и смелости. Для туркмена позор не уметь сидеть на коне. Если конь отстанет на скачках, не только хозяин лошади, а все селение, весь род считают себя оскорбленными, жаждут реванша. Поэтому сегодняшний спор не был для меня новостью. На деле это был не простой спор, а проявление скрытой вражды. Ораз-бай приехал издалека, со многими своими сородичами. Приехал, чтобы заткнуть рот Эрнепес-баю. Один — именитый вожак эрсаринцев, другой — сознающий свое достоинство торе [41] сарыков. Посмотрим, кто из них выйдет победителем!

Хотя объявили крупный приз, однако на старт было выставлено всего три лошади. Три жеребца. Один — вороной масти, с белым лбом. Издали он был очень красив. Жеребец яростно грыз посеребренные удила, рыл копытами землю, не стоял на месте. Это был конь Эрнепес-бая — Йылдырым. Второй жеребец — большой, длинношеий, пепельной масти. В противоположность сопернику, он стоял спокойно, не рыл землю копытом, не грыз удила. Иногда только поднимал голову и вострил уши. Это был конь Ораз-бая — Мелекуш. Третий конь, гнедой, очень походил по всем статям на Иылдырыма.

Четыре круга лошади прошли не спеша, вровень. Борьба началась с пятого круга. Гнедой вдруг метнулся вперед, намного увеличив разрыв. Зрители неистовствовали, шум и крики нарастали. Я больше наблюдал за Эрнепес-баем и Ораз-баем, чем за лошадьми. По лицам обоих чувствовалось, что в их душе буря, особенно не мог сдержать себя Ораз-бай. Он весь дрожал. Не мог даже спокойно наблюдать за скачкой, иногда, приподняв веки, бросал взгляд на скачущих лошадей и тут же опять опускал голову. Эрнепес-бай был спокойнее, он, то поднимая, то ставя пиалу на ковер, не отрывал глаз от лошадей.

К концу пятого круга скачка пошла всерьез. Иылдырым быстро догнал гнедого, метнул в него пылью из-под копыт и оставил далеко позади себя. Эрнепес-бай, не удержавшись, заметил по адресу Ораз-бая:

— Бай! Смотри, где остался твой конь!

Ораз-бай тяжело поднял голову и сердито посмотрел на своего соперника, но на лошадей смотреть не стал.

Эрпепес-бай все больше возбуждался:

— Вот так жеребец… Всем бы такими быть… Смотри, как стелется!

Глашатай подкидывал вверх свой тельпек [42] и ликовал.

Но на середине последнего круга Мелекушу как будто прибавилось сил. В одно мгновение он обошел гнедого и приблизился к Иылдырыму. Эрнепес-бай побледнел. Сидящие вокруг Ораз-бая зашумели, молодой джигит в красном халате и белой папахе, привстав на колени, крикнул:

— Отец! Смотри, Мелекуш догоняет! Йылдырыма догнал… Смотри!

Ораз-бай не поднял головы, ответил дрогнувшим голосом:

— Потяни меня за полу халата, когда лошади приблизятся к финишу, сынок!

В этот момент Мелекуш догнал и Йылдырыма, показалось, что он и его обгонит. Зрители прямо обезумели, из-за невообразимого гама невозможно было расслышать слов соседа.

Наездник, скакавший на Йылдырыме, начал стегать его плетью. Но не отставал от него и соперник. Два коня, словно в одной запряжке, шли рядом. Сын Ораз-бая потянул отца за полу:

— Отец! Пришли!

Ораз-бай вскочил на ноги, словно на него кто-то напал, и вдруг гаркнул во всю глотку:

— Бей сильнее!

В этот миг лошади, как вихрь, пронеслись мимо нас.

Невозможно было понять, какая из них раньше миновала черту финиша.

Но Эрнепес-бай все равно торжествующе воскликнул:

— Йылдырым взял… Нечего и говорить!

— Что-о? — Казалось, к горлу Ораз-бая приставили нож. — Ты знаешь что, бай… Ты не поступай по пословице: «Трус спешит вперед».

— А чего мне бояться? — Эрнепес-бай тоже повысил голос. — Еще не родился такой, который мог бы испугать меня! Кто ты, чтобы угрожать мне?

— Ты не задирайся!

— А что ты мне сделаешь?

Казалось, Ораз-бай без дальних слов кинется на Эрнепес-бая. Но, видимо, сообразив, что ему в таком случае несдобровать, он с трудом подавил свой гнев. Перевел дыхание и обратился к окружающим:

— Сарыки, выходи!

Призыв полетел из уст в уста и в считанные секунды разошелся по всей площади. Вскоре десятки всадников выделились из толпы и, собравшись в сторонке, замерли в ожидании нового приказа.

Окружающие начали уговаривать Эрнепес-бая и Ораз-бая прекратить ссору. Глашатай со слезами в голосе кричал:

— Прошу, ага… Не превращайте праздник в похороны… Не сталкивайте людей… Продам все, что имею, и сам отдам верблюда. Не делайте зла… Побойтесь бога!

Уговоры не помогли. Яростно сжимая плеть, Ораз-бай выкрикнул:

— Если ты так смел, собери своих всадников и приходи послезавтра в долину. Там я тебе покажу, что сделаю. Не придешь, — значит, ты трус!

Он вспрыгнул на коня, которого подвел к нему сын, и ускакал.

Эрнепес-бай кричал вдогонку:

— Приду! Непременно приду! Собери всех своих сарыков… И теке…[43] Я покажу вам, кто такие эрсаринцы!

Глашатай в отчаянии швырнул свой тельпек на землю и сердито пробормотал:

— Не дай бог никому такой радости!

15

Когда до древнего Балха оставалось с полсотни километров, караван встретили в пустыне представители бухарского правительства. Здесь у них был перевалочный пункт, отсюда грузы переправляли по Амударье дальше, в Бухару. Капитан Дейли спросил, почему не перевозят грузы через Термез. Бухарец насмешливо ответил:

— В Термезе — железная дорога. А где железная дорога, там большевики. Разве можно идти с таким грузом туда, где большевики?

Весь смысл иронии бухарца мы оценили позднее. Хотя города Новая Бухара, Чарджуй, Керки и Термез и входили в состав Бухарского эмирата, в действительности же они были в руках большевиков. В этих городах железнодорожники, создав Советы, взяли всю власть в свои руки. Несмотря на это, мы решили ехать через Термез, а по пути заглянуть в Мазари-Шериф.

Под вечер мы распростились с караванщиками. Позванивая колокольцами, караван пошел на север, к Амударье, а мы на восток — к Балху. Пустынная степь вскоре кончилась, показались селения с садами и пашнями. Свободных земель тут не было, возделаны были даже склоны холмов. Аулов встречалось много, едва минуешь один, почти сразу же появляется другой. Большинство жителей здесь были узбеки. Они явно отличались от туркмен и по своему внешнему облику, и по одежде, и даже по жизненному укладу. Теперь уже не было видно убогих лачуг. По обе стороны дороги рядами шли приземистые глинобитные постройки. Вокруг домов зеленели посевы, сады, огороды. После суровой туркменской пустыни мы, казалось, попали в другой мир. Да и сами узбеки были тише, спокойнее туркмен. Быть может, суровая природа рождает суровые характеры? Возможно, и так. Чем отличаются характер и обычаи бедуинов, кочующих в пустынях Аравии, от характера и обычаев туркмен? Та же пустыня, тот же кочевой уклад жизни. Те же усобицы, кровавая резня…

К концу дня мы въехали во двор купца Бабаджана, близкого приятеля Якуба. Мы передали ему привет от караван-баши и сообщили, что на этот раз сам он не сможет его посетить. Бабаджан встретил нас с большим почетом. Тут же распорядился зарезать барана, приготовить плов. Пришли люди, живущие по соседству.

Меня познакомили с одним стариком высокого роста, атлетического сложения. Звали его Гулам-Хайдар. Он служил в личной гвардии эмира Шер Али-хана[44]. Старик оказался разговорчивым. По его словам, когда афганцы воевали с нами в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году, он состоял при самом эмире. И когда эмир бежал из Кабула в Мазари-Шериф, был в составе его охраны. Стараясь оживить воспоминания старика, я спросил его, почему эмир бежал именно в Мазари-Шериф? Старик глубоко вздохнул, покачал головой, словно я затронул самую больную его рану, и заговорил с сожалением:

— Русские обманули… Белый царь отказался от своих обещаний. А эмир многое хотел сделать.