Горячая верста - Иван Дроздов

Бродов словно бы только и ждал этого зова: сорвался с лавочки и затерялся среди молодежи. Из середины зала кто–то кричал: «Эй, ребята с гитарами! Здесь будет сцена, здесь!.. Девушки, кончайте вязать шарфы…»

Молодежь в середине зала задвигалась быстрее, появились высокие парни с гитарами, и Феликс, взойдя на какое–то возвышение, поднял вверх руку, запел:

— А мы просо сеяли, сеяли…

Повернулся к гитаристам: — Сюда, ребята! Ну!.. вскинули гитары. И… раз! А мы просо сеяли, сеяли…

Гитаристы ударили по струнам и запели. Они пели старинную игровую русскую песню — её недавно разучили во Дворце культуры — но здесь её пели не так, как её иногда исполняют певцы–профессионалы или хоры — пели на свой лад, в быстром темпе, на манер джазовых веселых мелодий. Феликс был в роли дирижера и конферансье — он то поворачивался к музыкантам, взмахивал руками, то подступал к ближайшему кружку молодых людей, заставлял их петь — и песня то в одном месте вспыхивала, то в другом…

Кружок, в котором очутились Егор с Настей, Феликса не интересовал, он на них не смотрел, а когда наступил момент танцев, он метнулся в сторону Насти, но пригласил не её, а другую девушку и так же демонстративно, не взглянув ни на Егора, ни на Настю, пошел по кругу, увлекая за собой другие пары.

Егор старался понять, что все это значит, пытливо поглядывал то на Феликса, то на Настю, искал в глазах Насти беспокойство и страдания влюбленной — должна же её мучить ссора с дорогим человеком, но Настя не мучилась. Наоборот, с веселой улыбкой смотрела на танцующих… Феликс, выйдя из круга, захлопал в ладоши и стал кричать: «Танцуем и поем!.. И… раз!.. И… два!..

А мы просо сеяли, сеяли…

Гитаристы отчаянно бьют по струнам. Феликс машет руками и что–то кричит, но голоса его и даже звука гитар не слышно. Всем хорошо и радостно — все поют и танцуют.

Егор танцевал с Настей. Теперь ему не казались неуместными слова песни о просе, о том, что кто–то, где–то его сеет — он, как и другие, весь во власти ритма. Настя танцевала с азартом, то отскакивала от него, то приближалась, мягко и плавно плыла по кругу… Егор любовался счастливым блеском Настиных глаз, её доверчивой, милой улыбкой, готов был забыть свои сомнения и тревоги, но его сердце обжигала одна мысль: «Не про тебя Настя!.. Другому принадлежит… тот, другой имеет на нее право…».

Весь вечер к Насте подходили девушки, ребята — она танцевала с ними. Однажды она подвела Егора к ребятам, среди которых был бригадир строителей — знакомый Егору ворчун. Настя, обводя взглядом ребят, сказала: — Аленкина бригада.

Егор поклонился, хотел было спросить, где Аленка, но про себя подумал: «К чему спрашивать? Я ведь её не знаю».

Танцы кончились около полуночи.

— Я домой, — сказала Настя. — До свидания, Егор. С вами весело. И танцуете вы хорошо.

— Если не возражаете, я вас провожу.

Егор и Настя шли домой по ярко освещенной аллее заводского поселка. Говорили о разном, но ни слова о заводских делах. И только когда на середине дороги их нагнал Феликс и с нарочитой, деланной веселостью схватил обоих за плечи, Настя сказала: — Вот, кстати, и Феликс. Итак, Егор выступает на общезаводской комсомольской конференции, и мы поддерживаем его предложение.

— Какое предложение? — удивился Феликс.

— Я все о том же, — спокойно пояснила Настя. — Обратимся с письмом к комсомольцам столичного института. Может, напрямую, а может… через газету.

— Извините, но это азиатчина! — выпалил Феликс. — Публично чернить лучший в мире прокатный стан — это только мы умеем!

Феликс круто повернулся и зашагал в другую сторону. Настя посмотрела ему вслед, спокойно проговорила:

— Знаем причину твоих святых негодований. А мы все–таки напишем. Напишем, Егор, а?..

Они стояли посредине сквера под неоновым фонарем, разливавшем далеко вокруг синевато–молочный свет. Мимо проходили запоздавшие пары, стайки молодых ребят и девушек будили уснувший город раскатами беззаботного смеха. Настя доверчиво, дружески смотрела на Егора и ждала ответа. Она знала, Егор ответит положительно, но ей сейчас надо было убедиться, так ли горячо и заинтересованно настроен Лаптев–младший, как и она, как Лаптев–старший, с которым Настя часто говорит о делах на стане.

— Ты размышляешь, Егор? У тебя есть сомнения?

— Нет, нет, что ты… что вы, Настя!

— Ты можешь обращаться ко мне проще — на ты. Мы же одногодки. И, кажется… друзья.

Настя тронула его за локоть. И тут же отвела руку, чуть отстранилась, будто поняла вдруг, что переступила порог дозволенного, или испугалась, что Егору её жест не понравится. И действительно, на лине Егора отразилось едва уловимое неудовольствие, грустная задумчивость. Но только вызвана эта мимолетная грусть была не жестом Насти, а её фамильярным разрешением обращаться к ней на ты. Внимательный, тонко чувствующий Егор уловил в её тоне дружескую снисходительность, участие старшего, желание наладить с ним деловой союз. Встретив её взгляд, он вспомнил, как точно так же пристально она посмотрела на него у трубы, но только тогда в её черном, сверкающем отблесками огней, взгляде, была озорная веселость, и в голосе, и в смехе буйство юной натуры.

— Не понимаю, — отступила Настя от Егора. — В чем ты сомневаешься?

— Я не сомневаюсь. Я только думаю, как все это лучше устроить.

Настя уверенно взяла его под руку, повела за собой.

— Ты знаешь, чья это идея… с письмом в газету? Твой отец предложил. Мне нравится твой отец. Я просто влюблена в него.

— А мне твой дедушка. Так что у нас… любовь взаимная.

— Дед у меня замечательный. Я иногда думаю, Егор, сумеет ли наше поколение выделить из своей среды такие могучие натуры, как твой отец и мой дедушка. А что если изменились, измельчали наши души, потеряли интерес к борьбе, что если мышцы у нас слабее и борцовский дух мы не приобрели? Тебя не посещали подобные сомнения?..

— У нас в армии старшина был в роте, так он прямо говорил: закормили вас. Потому и строя хорошо не держите, и песня не летит под небеса. Как мухи сонные.

— А вы?.. Что вы ему говорили?

— Смеялись над ним. Конечно же, никто из ребят не разделял его философию. Нам его слова даже слушать было не обидно, так далеки они от истины.

Настя шла тихо, опустив голову. Слушала Егора, не перебивала. А он, воодушевленный её вниманием, продолжал:

— Это верно, что не каждый из нас скоро находит свое место в строю. Иные смотрят в небо и думают, что только там, в далеком космосе, есть место подвигам.

— Я понимаю тех… кто смотрит в небо, — призналась Настя. — Тоска по подвигу, жажда необыкновенного внушены нам самой эпохой. Мелочный эгоизм нам известен лишь по книгам. В жизни мы видим другое — людей, подобных твоему отцу.